ки управление общественными делами в мелкобуржуазном Париже – правда, только на два месяца, – но ни на один час он не брал власти в крупно-капиталистических центрах Англии или Соединенных Штатов. Представление о какой-то автоматической зависимости пролетарской диктатуры от технических сил и средств страны представляет собой предрассудок упрошенного до крайности «экономического» материализма. С марксизмом такой взгляд не имеет ничего общего. Русская революция создает, на наш взгляд, такие условия, при которых власть может (при победе революции – должна) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть государственный гений».
Это положение Троцкого повторяло мысли Парвуса, изложенные им еще в начале 1904 года на страницах «Искры». Парвус считал, что «революционное временное правительство России должно стать правительством демократии рабочих», а «так как социал-демократическое правительство находится во главе революционного движения… это правительство будет социал-демократическим». Отголоском этих идей явился лозунг Троцкого «Без царя, а правительство – рабочее».
Эти идеи были впоследствии подвергнуты резкой критике со стороны Ленина, который увидел в них недооценку роли крестьянства в революции и стремление «перепрыгнуть» через этап буржуазно-демократической революции сразу же к пролетарской. Считая, что Троцкий на деле лишь мешает развитию революции, Ленин писал: «Троцкий на деле помогает либеральным рабочим политикам России, которые под «отрицанием» роли крестьянства понимают нежелание поднимать крестьянство на революцию». Нигилистическое отношение к крестьянству было характерно для западноевропейской социал-демократии. Перенося такие оценки на Россию, Троцкий лишь повторял установки, которые он считал бесспорными, потому что они были рождены на «передовом» Западе.
Отношение к революционному потенциалу российского крестьянства стало водоразделом между большевизмом и европейской социал-демократией. Впоследствии Сталин противопоставлял «равнодушное, а то и отрицательное отношение к крестьянскому вопросу» партий II Интернационала позиции Ленина, который, по его словам, исходил из «признания в рядах большинства крестьянства революционных способностей и… возможностей их использования в интересах пролетариата».
Правда, такое признание не означало, что в рабоче-крестьянском союзе, о необходимости которого говорил Ленин, крестьянство играло равноправную роль. За крестьянством оставалась лишь роль «резерва революции», и в этом проявлялось отношение к нему всех горожан, в том числе и бывших крестьян, превратившихся в городских рабочих. Нежелание видеть в крестьянах равноправного партнера стало источником многих политических ошибок и социальных катастроф в нашей стране в XX веке.
В отличие от рабочего класса Западной Европы начала XX века, российский пролетариат состоял в основном из вчерашних крестьян и сохранял тесные, часто родственные, связи с деревней. С точки зрения Троцкого наличие этих связей было проявлением отсталости российского пролетариата. На самом деле они способствовали сохранению в сознании российских рабочих многих сильных черт, рожденных в традиционной крестьянской общине (духовная энергия, живость ума, любознательность, требовательность к себе, способность к упорному труду, коллективная взаимовыручка и т. д.). Именно эти качества российского пролетариата, рожденные крестьянской, народной культурой, позволили ему стать решающей силой в превращении нашей страны в течение XX века в одну из величайших держав мира.
То обстоятельство, что руководство большевистской партии во главе с Лениным высоко оценивало возможности российского пролетариата, в конечном счете легло в основу идеи о возможности начать социалистическую революцию в России, не дожидаясь революции на Западе. В дальнейшем же представление о мощном потенциале русского пролетариата позволило Сталину выдвинуть тезис о построении социализма в одной стране. Заявление же Солженицына о том, что у Ленина был «стратегически задуманный удар по русскому народу как главному препятствию для победы коммунизма», является совершенно голословным.
Принижение возможностей российского пролетариата и русского народа проявлял не Ленин, а Троцкий. Даже когда Троцкий говорил о «пролетарской диктатуре», эти заявления могли служить для прикрытия установления режима, который бы привел к установлению не социалистического, а буржуазного строя. Из рассуждений Троцкого о диктатуре пролетариата, которая должна быть установлена в России в ходе революции, следовало, что речь идет о диктатуре социал-демократической партии, которая будет управлять именем пролетариата. При этом он ссылался на опыт французской революции и сравнивал будущую диктатуру пролетариата в России с диктатурой якобинцев в ходе французской революции. «При таких условиях, – писал Троцкий, – русское крестьянство будет… не меньше заинтересовано… в поддержании пролетарского режима…, чем французское крестьянство было заинтересовано в поддержании военного режима Наполеона Бонапарта». Получалось, что «пролетарская диктатура» могла стать аналогом диктатуры либо Робеспьера, либо Бонапарта. Похоже, что речь шла о том, чтобы повторить в «отсталой» России буржуазную революцию, которая совершилась сто с лишним лет назад во Франции.
Троцкий считал, что власть «пролетарской диктатуры» в России не могла стать прочной. Главную опасность он видел в «низком уровне» крестьянского населения. «Мелкобуржуазный характер и политическая примитивность крестьянства, деревенская ограниченность кругозора, оторванность от мировых политических связей представят страшное затруднение для упрочения революционной политики пролетариата у власти», – писал он. Троцкий был уверен, что пролетарская власть «натолкнется на политические препятствия гораздо раньше, чем упрется в техническую отсталость страны… Предоставленный своим собственным силам, рабочий класс России будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется от него».
Из этого следовал другой вывод: «Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное государство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни одной минуты. Но, с другой стороны, нельзя сомневаться и в том, что социалистическая революция на Западе позволит нам непосредственно и прямо превратить временное господство рабочего класса в социалистическую диктатуру». Троцкий утверждал, что рабочему классу России «ничего другого не остается, как связать судьбу всей российской революции с судьбой социалистической революции в Европе».
Эти мысли, в том числе и те, что были выделены жирным шрифтом в его брошюре, стали краеугольным положением в идейно-политическом арсенале Троцкого. На практике это означало подчинение интересов революции в России тем задачам, которые ставили перед собой руководители социал-демократических партий Западной Европы.
Как показала история, социал-демократия, после прихода к власти во многих западноевропейских странах после 1918 года, даже не попыталась строить социализм, а ограничилась проведением ряда социальных реформ при сохранении и укреплении капиталистических порядков. Поэтому привязывание «социалистической диктатуры» России к политике социал-демократических партий Западной Европы означало бы использование потенциала нашей страны для поддержания западноевропейской буржуазии, с которой был теснейшим образом связан Парвус.
Вооружив Троцкого своими теоретическими установками, Парвус получил надежного проводника своих идей, готового превратить российскую революцию в важный этап на пути создания капиталистических Соединенных Штатов Европы.
Одновременно Парвус старался подготовить Троцкого как вождя всероссийского революционного восстания. Плодом занятий в Мюнхене стала брошюра Троцкого, в которой был изложен план революционного восстания. В нем Троцкий писал: «Отрывайте рабочих от машин и мастерских; выводите их через проходные ворота на улицу; направляйте их на соседние фабрики, объявляйте там стачку и ведите новые массы на улицу. Так, передвигаясь от фабрики к фабрике, от мастерской к мастерской, нарастая и сметая полицейские препятствия, выступая с речами и привлекая внимание прохожих, захватывая группы, которые идут в другую сторону, заполняя улицы, занимая первые попавшиеся здания, используя их для непрерывных революционных митингов с постоянно сменяемой аудиторией, вы внесете порядок в движение масс, поднимете их уверенность, объясните им цель и смысл событий, и таким образом вы превратите город в революционный лагерь – таков в целом план действий».
Дейчер утверждал, что «план действий» Троцкого был оригинален, так как не опирался на какие-либо прецеденты, в этом можно усомниться. Есть сведения, что еще в 1903—1904 годах Троцкий прослушал в Париже цикл лекций профессора и масона Олара об истории французской революции и методике революционной борьбы. Скорее всего, эти лекции во многом повлияли на «план действия» Троцкого.
Неправ был Дейчер и утверждая, будто к началу XX века мир еще не знал городских восстаний с участием фабричных рабочих. Такой опыт имелся не только во Франции, известной своими революционными традициями, в том числе и восстаниями городских рабочих (достаточно вспомнить восстания лионских рабочих 1831 и 1834 годов, восстания парижских рабочих в июне 1848 года и в дни Парижской коммуны 1871 года).
Чарлз Диккенс не разделял восторга перед восстаниями городских рабочих. Описание организованного масонами лондонского восстания 1780 года в его романе «Барнаби Радж» во многих чертах напоминало «план действия» Троцкого. Восстанию предшествовала активная планомерная агитация. Затем «бунтовщики… группами разбегались по различным кварталам города, …и такие банды по дороге обрастали людьми, как река стремящаяся к морю. Все новые вожаки появлялись, как только в них возникала надобность, исчезали, когда становились ненужны, и в критический момент снова в