Троцкий хотел уяснить, каким образом в отсталом обществе могут возникнуть условия для марксистской революции. Размышляя над этой дилеммой, он выдвинул две известные теории: «неравномерного и комбинированного развития» и «перманентной революции». На самом деле обе эти идеи он сформулировал еще в 1904 г., находясь в Цюрихе в компании еще одного революционера, которого звали Александр Гельфанд (партийный псевдоним – Парвус). Но только в 1906 г., когда Троцкий целыми днями читал и писал в петербургской тюрьме, ему удалось систематически изложить свои теории в сборнике статей под заголовком «Итоги и перспективы. Движущие силы революции».
По словам Троцкого, лишь поверхностное прочтение Маркса приводит к мысли о том, что пролетарская революция может победить только в стране с высокоразвитой капиталистической системой и сильной буржуазией, такой как Германия. Троцкий доказывал, что относительная отсталость России, и в частности отсутствие в ней среднего класса и капитала, может способствовать революции, сделать революцию еще более вероятной, если не неизбежной. Россия, не успев развить полноценную капиталистическую систему, уже производила городской пролетариат. Если пролетариат добьется в России власти, он сможет завершить процесс модернизации, который в норме был задачей буржуазии, то есть процесс капиталистического развития, характерного для стран Западной Европы. В этом смысле Троцкий пытался проанализировать перспективы революции в России в марксистских категориях (как он их понимал), вместо того чтобы механически применять марксистские принципы.
В России революция могла произойти одновременно среди буржуазии и пролетариата, по сути, миновав буржуазную фазу. Рабочие сами взяли бы власть, а затем объявили диктатуру пролетариата. Сосредоточив власть в своих руках, такое новое правительство рабочих, действующее в интересах рабочих, с самого начала окажется в изоляции и столкнется с враждебностью капиталистических стран. Идея Троцкого о перманентной революции заключалась в том, что социализм не может победить в одной стране, в особенности в такой стране как Россия, экономическое развитие которой безнадежно отставало от других, более прогрессивных стран. Чтобы удержать власть, рабочему правительству России потребуется вдохновить революции в экономически более развитых европейских государствах, которые затем придут ему на помощь. Теория перманентной революции придала имени Троцкого особую привлекательность. Она вызвала бесконечные споры и дискуссии в социал-демократических кругах и помогала отличать Троцкого от Ленина.
Помимо штудирования европейской литературы и разработки новой теории революции, у Троцкого в тюрьме были и другие дела. Всем обвиняемым нужно было подготовиться к тому, чтобы предстать перед царским судом. Оставшиеся на свободе лидеры меньшевиков, которыми руководил Юлий Мартов, хотели, чтобы защита строилась на основе Октябрьского манифеста: царь гарантировал гражданские свободы, и действия подсудимых в качестве руководителей Совета не нарушали ни букву, ни дух манифеста. Арестовав их, закон нарушил именно царь. Но Троцкий не согласился с подходом Мартова: это было бы отрицанием того, что Совет собирался захватить власть путем вооруженного восстания, и признанием легитимности царского правления. Троцкий не собирался защищать себя в обычном смысле этого слова. Он был намерен апеллировать к высшей инстанции – к революционным массам. Он хотел проверить режим на прочность. Ленин с большевиками поддерживали его намерение вступить в конфронтацию с судом. Старый товарищ Троцкого Григорий Зив, который также находился в петербургской тюрьме, позднее вспоминал, что «в его словах явно звучала горячая симпатия к близким ему по духу большевикам и с трудом скрываемая антипатия к совершенно чуждым ему меньшевикам». Находясь в заключении и имея возможность общаться друг с другом, обвиняемые выработали общую юридическую стратегию, поручив Троцкому задачу объяснить их политические приготовления к вооруженному восстанию.
Процесс начался 19 сентября 1906 г. Обвиненные в планировании вооруженного мятежа арестанты предстали не перед военным трибуналом, а перед гражданским судом. Это не было пустой формальностью: по российским законам им теперь не грозила смертная казнь. Родители Троцкого присутствовали в зале суда. Его мать, переживая о судьбе сына, во время заседаний выглядела подавленно. Отец, более нее способный оценить статус и красноречие Троцкого, был «бледен, молчалив, счастлив и убит в одно и то же время», как позднее вспоминал сам Троцкий.
Процесс проходил не так, как рассчитывали власти. Помня о популярности обвиняемых в столице, режим превратил «двор судебного здания и прилегающие улицы… в военный лагерь». Но публику это не напугало, люди толпами стекались в зал заседаний с цветами и другими подарками для обвиняемых. Команда защиты состояла из 40 адвокатов. Для дачи показаний, как писал Троцкий, явилось более 200 свидетелей, в том числе «рабочие, фабриканты, жандармы, инженеры, прислуга, обыватели, журналисты, почтово-телеграфные чиновники, полицмейстеры, гимназисты, гласные Думы, дворники, сенаторы, хулиганы, депутаты, профессора, солдаты». Все они подверглись перекрестному допросу, в особенности со стороны подсудимых, которые не собирались ничего скрывать и были рады в подробностях рассказать о работе Совета.
4 октября слово предоставили Троцкому. Его показания стали кульминацией процесса. Отмахнувшись от рекомендаций защитников, Троцкий в своей речи открыто коснулся двух самых взрывоопасных тем, которые были у всех на уме: вопроса о вооруженном восстании со стороны Совета и использования властями погромов в своих интересах. Он не пытался ничего смягчить:
Признавал ли Совет за собою право… применять в определенных случаях насилие, репрессию? На вопрос, поставленный в такой общей форме, я отвечу: да! …Но при условиях, созданных всеобщей политической стачкой, сущность которой заключается в том, что она парализует государственный механизм, – при этих условиях старая, давно пережившая себя власть, против которой политическая стачка именно и была направлена, оказывалась окончательно недееспособной; она совершенно не могла регулировать и охранять общественный порядок даже теми варварскими средствами, которые только и имелись в ее распоряжении. А между тем стачка выбросила из фабрик на улицы для общественно-политической жизни сотни тысяч рабочих. Кто мог руководить ими, кто мог вносить дисциплину в их ряды? Какой орган старой власти? Полиция? Жандармерия? …Я спрашиваю себя: кто? – и не нахожу ответа. Никто, кроме Совета Рабочих Депутатов.
В смелой и проницательной речи Троцкого отразилась его глубокая вера в революционные изменения. Но он еще не закончил. Следующей темой стали погромы. За всю свою революционную жизнь Троцкий всего несколько раз публично говорил о насилии по отношению к евреям, одним из которых был он сам. Он не рассматривал свое еврейское происхождение как основной фактор, сформировавший его как личность, и отвергал мысль о том, что страдания евреев были одной из причин его ненависти к царскому режиму. Но при этом он питал глубокое отвращение к погромам и понимал, что российские власти поощряют их для того, чтобы, с одной стороны, наказать невинные еврейские семьи за революционную деятельность других евреев, а с другой – отвлечь своих собственных сторонников от истинных причин кризиса в стране. Троцкий никогда не терпел физических нападок на евреев и часто вмешивался в ситуацию, осуждая подобное насилие и организуя оборону. На суде он говорил:
Для нас стояло вне всякого сомнения, что за декоративными бандами хулиганов стоит властная рука правящей клики. То, что у нас есть, это не национальная власть, а автомат массовых убийств. Иначе я не могу определить той правительственной машины, которая режет на части живое тело нашей страны. И если мне скажут, что погромы, убийства, поджоги, насилия… если мне скажут, что все, происходившее в Твери, Ростове, Курске, Седлеце… если мне скажут, что Кишинев, Одесса, Белосток есть образ правления Российской империи, – тогда я признаю вместе с прокуратурой, что в октябре и ноябре мы прямо и непосредственно вооружались против образа правления Российской империи.
Ни один из революционеров-неевреев никогда в столь дерзкой форме не упрекал царских чиновников в жестокой антисемитской злобе.
По восхитительной иронии судьбы вскоре суду были представлены неопровержимые доказательства соучастия властей в погромах. Бывший директор департамента полиции Санкт-Петербурга Лопухин написал адвокату Троцкого два письма, предлагая дать показания и предоставить вещественные доказательства причастности государства к погромам. По словам Лопухина, Охранное отделение – царская секретная полиция – печатало листовки, призывавшие к погромам по всей империи. Кроме того, он предложил засвидетельствовать в суде, что только благодаря действиям Совета в октябре 1905 г. удалось избежать погрома – того самого погрома, который был успешно предотвращен Троцким и его коллегами. Суд отказал Лопухину в праве выступить свидетелем и не включил его показания в протокол заседаний – принять их было равносильно вынесению сокрушительного приговора самому режиму, и судьи не могли на это пойти. Получив категорический отказ, адвокаты покинули зал суда и бойкотировали все последующие заседания. 2 ноября в практически пустом зале был вынесен обвинительный приговор. Подсудимых оправдали по основному пункту обвинения – организации мятежа, – но осудили по целому ряду других статей, а затем в их отсутствие приговорили к бессрочной ссылке в Сибирь.
Всего через два месяца заключенных, некоторые из которых были в сопровождении жен и детей, спешно доставили под охраной на железнодорожную станцию и посадили в поезд, направлявшийся на восток. Уже за Уралом, в Тюмени, их с конвоем пересадили на 40 запряженных лошадьми саней и привезли в Тобольск. Только здесь им сообщили, что конечным пунктом назначения является Обдорск (ныне Салехард) – отдаленное поселение у полярного круга, расположенное в более чем 1500 километров от ближайшей железнодорожной станции. Те