Ничто так наглядно не олицетворяло могущество и положение Троцкого, как его бронированный поезд. Сформированный в конце весны 1918 г., он дал Троцкому возможность молниеносно перемещаться с одного фронта на другой – по некоторым оценкам, за годы Гражданской войны состав прошел около 200 000 километров, – чтобы на месте оценивать степень военной угрозы и поднимать моральный дух частей. Поезд был настолько тяжелым, что для движения ему требовались два локомотива. Поначалу там имелись типография, телеграф, радиорубка, электростанция, ресторан, библиотека, гараж и баня. В личном кабинете Троцкого к его услугам были кожаные кресла, диван, настенные карты и пишущие машинки, намертво прикрученные к столам его секретарш. Позднее – после того как поезд разделили на два – Троцкий добавил авиаотряд с двумя небольшими аэропланами, гаражный вагон с несколькими автомобилями и оркестр. Опасаясь возможных засад, Троцкий позаботился и о надежной охране: в дороге его сопровождала дюжина телохранителей, а во время визитов на фронт его неизменно окружал небольшой отряд солдат.
Частыми гостями в поезде были журналисты, и Троцкий пользовался их присутствием, чтобы создать образ всесильного боевого командира: он даже принялся носить кожаную куртку собственного дизайна, чтобы подчеркнуть свою брутальность и профессионализм (эта униформа станет отличительным признаком руководителей ВЧК). Одним из таких журналистов была Лариса Рейснер, присутствовавшая рядом с Троцким во время событий в Свияжске. В тот период они были любовниками. В «Моей жизни» Троцкий отдал должное ее таланту и красоте: «Ослепив многих, эта прекрасная молодая женщина пронеслась горячим метеором на фоне революции. С внешностью олимпийской богини она сочетала тонкий иронический ум и мужество воина». Рейснер пережила Гражданскую войну, но скончалась от тифа в Москве в 1926 г.
Боевые действия, начавшиеся в 1918 г., охватили обширные территории России и Украины. Как и все гражданские войны, эта была отмечена жестоким и неизбирательным кровопролитием. Белое дело в итоге оказалось безнадежным. Командовавшие белыми армиями царские офицеры не справились с координацией своих действий на огромных просторах России, что давало Красной армии время на то, чтобы воспользоваться преимуществом более коротких транспортных связей. Белые были неспособны ни принять крах самодержавия, ни заручиться достаточной поддержкой масс в стране, где подавляющее большинство населения понимало, что Россия не может вернуться назад к монархии или продолжить войну с Центральными державами. Они защищали опозорившийся, безжизненный режим, и это решило их судьбу.
Тем не менее время от времени белые создавали серьезную угрозу. Генерал Антон Деникин не единожды брал под контроль Киев и крупные территории на Украине. Развернувшиеся там сражения часто сопровождались яростными погромами, в ходе которых от рук украинских националистов и белогвардейцев погибло не менее 150 000 евреев. Чехословацкий корпус и адмирал Александр Колчак, действовавшие в Сибири и на Урале, поставили под угрозу Екатеринбург, где в июле 1918 г. содержался арестованный Николай II. Незадолго до этого Ленин и Свердлов уже дали принципиальное согласие на казнь царя. Но, после того как в середине месяца город был окружен чехословацкими частями, Ленин убедил других лидеров большевиков (в частности, Якова Свердлова) отдать приказ о расстреле царя, царицы Александры, их детей и слуг. Большевикам нужна была гарантия, что никому не удастся освободить Романовых и использовать царя для сплочения антибольшевистского сопротивления. Через восемь дней после казни город был занят белочехами. Роль Троцкого в расстреле царской семьи не до конца ясна – сам он утверждал, что узнал о судьбе Романовых лишь спустя какое-то время после их гибели. Он мечтал о том, чтобы царь предстал перед судом за свои преступления, и примерял на себя роль главного обвинителя.
Весной следующего, 1919 г. большевики оказались в самом угрожающем положении. Белогвардейские части приблизились к Москве и Петрограду. Ленин был настолько встревожен, что всерьез рассматривал возможность сдать бывшую столицу империи без боя. Но Троцкий настоял на том, чтобы отправиться в Петроград, где лично повел свои части в кавалерийскую атаку. Белые были отброшены.
На какое-то время престиж Троцкого взлетел на недосягаемую высоту. Бертран Рассел приехал в Москву весной 1920 г. Он встретил Троцкого в Большом театре и остался под впечатлением от его «горящих глаз, военной выправки, искрящегося ума и магнетического обаяния». По мнению Рассела, Троцкому был свойственен «тот сорт тщеславия, который скорее можно встретить у художника или актера», и это тщеславие особенно ярко проявлялось в те моменты, когда он находился перед восхищенной аудиторией. Троцкий сумел очаровать и еще одного британского гостя – скульптора Клэр Шеридан, двоюродную сестру Уинстона Черчилля. Симпатизируя большевикам, она приехала в Россию осенью 1920 г., чтобы создать портретные бюсты руководителей партии, в том числе Ленина и Троцкого. Весьма вероятно, что с Троцким у нее был роман. Она писала о нем так:
Он очаровательная личность с очень чувственным лицом и особенно восхитительным голосом. Мы обсуждали с ним все – от Шекспира, Шелли и Шеридана до международной политики и нас самих! У него тонкий ум латинянина, который способен передать что угодно, даже не высказывая этого вслух. Его речь полна образов и воображения. Конечно, это место изобилует умниками, все тут до невозможности блестящи, но Троцкий, наверное, самый прекрасный собеседник, с которым я когда-либо встречалась.
В «Моей жизни» Троцкий с гордостью приводит слова одного казака, который служил в Красной армии. По рассказу некого белогвардейского автора, издавшего в Берлине «Архив русской революции», этот казак в ответ на насмешки, что он, дескать, служит «под командой жида Троцкого», тут же ответил: «Ничего подобного! ‹…› Троцкий не жид. Троцкий боевой! ‹…› Наш… Русский… А вот Ленин – тот коммунист… жид». Даже Сталин признавал важную роль Троцкого. В статье в «Правде», посвященной первой годовщине революции, он писал: «Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета товарища Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-Революционного Комитета партия обязана прежде всего и главным образом товарищу Троцкому». Для 1918 г. прекрасно сказано. Пройдет не так уж много лет, и любого, кто осмелится повторить подобный комплимент, будет ждать ссылка, тюрьма или кое-что похуже.
Тем не менее, несмотря на военные успехи Троцкого, среди руководителей партии были те, кто ставил под сомнение некоторые его решения – в частности, о принятии на службу царских офицеров, – а также суровую дисциплину и авторитарную субординацию в армии. Столкнувшись с серьезной критикой своего стиля руководства, Троцкий предложил подать в отставку с поста народного комиссара по военным делам, но Ленин отказался ее принять и предоставил Троцкому карт-бланш на дальнейшие действия. «А вот указали бы другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да еще завоевать уважение военных специалистов, – говорил Ленин Горькому. – У нас такой человек есть. У нас все есть. И чудеса будут».
Во время Гражданской войны Троцкому приходилось учитывать и антисемитские настроения среди населения. Он высказывал озабоченность по поводу большого количества евреев в ВЧК, понимая, что их присутствие может лишь спровоцировать ненависть к евреям как к нации. Он с успехом вербовал евреев в Красную армию, потому что они жаждали мести за погромы, но тщетно доказывал необходимость формирования в армии отдельных еврейских частей в надежде, что это поможет опровергнуть антисемитские утверждения, что евреи уклоняются от военной службы. Как минимум однажды, в июле 1920 г., до него дошла информация, что в Новороссийске красногвардейцы устраивают нападения на евреев; его вмешательство положило конец погрому.
В то же самое время газеты, выходившие на контролируемой белыми территории, использовали образ Троцкого для разжигания антибольшевистских настроений. Сторонники Симона Петлюры на Украине были известны тем, что кричали «Долой Троцкого!» во время своих кровавых нападений на еврейские местечки[25]. Черносотенцы заявляли, что Троцкий «превратил все церкви в кинематографы, а синагог не велел трогать». Авторы одной черносотенной листовки писали, что «Троцкий с Лениным переведут всех крестьян в жидовскую веру и обязательно всех обрежут»; в другой говорилось, что евреи стали разносчиками большевизма, как если бы большевизм заразил их кровь. В стране, где евреев так долго преследовали и вытесняли из общественной жизни, миллионы людей должны были ощущать беспокойство, видя евреев среди высших руководителей государства.
Однажды к генералу Деникину прибыла делегация евреев с ходатайством о прекращении погромов. Обычные евреи, по их словам, не должны нести ответственность за Троцкого, точно так же как с обычных русских нельзя спрашивать за Ленина. Но белогвардейцам и антисемитам было очень удобно следовать этой логике – по крайней мере, когда дело касалось евреев.
Троцкий мог проявлять чудеса красноречия, сталкиваясь с погромами, но при этом он не скрывал пренебрежительного отношения к узким интересам евреев. Например, ему совершенно не хотелось брать под защиту еврейские религиозные учреждения. Он не чувствовал ни родства, ни симпатии по отношению к духовным ценностям, которые воплощали эти здания; ему самому эти ценности были совершенно не свойственны.
У Троцкого начисто отсутствовали как «агават Исраэль» – любовь к еврейскому народу, – так и осознание себя частью его исторической миссии. Евреи для него были лишь еще одним немногочисленным преследуемым меньшинством. В детстве он не ощущал родства с другими евреями. В подростковые годы в Одессе он жил в еврейской семье, члены которой осознавали себя евреями, но едва ли впитал хоть каплю эмоциональной привязанности к своему происхождению. После того как его воображение было захвачено очарованием марксизма и он всей душой поверил в это учение, он окончательно отказался от еврейского самосознания. Для Троцкого это было необходимым шагом на пути к приятию всего человечества (или по меньшей мере его пролетарской части). Поэтому он и утверждал, что антиеврейские предрассудки не были решающим фактором в его ненависти к самодержавию. Поэтому он мог заявлять, что является марксистом и русским революционером, а затем отрекаться от собственного еврейства. Но этот отказ от еврейских корней сам по себе был формой причастности к ним. Решительно отвергнув одну мессианскую религию, он принял иную, столь же утопическую веру – светскую и гораздо более опасную.