цкий; никто не оскорблял Ленина так, как Троцкий; следовательно, никто не предавал Ленина так, как Троцкий.
В своих воспоминаниях Троцкий описывал стратегию Сталина как пример явных «измышлений», посредством которых его разногласия с Лениным раздувались «до астрономических размеров». Когда Ленин и Троцкий приказали ВРК взять под контроль Петроград, Троцкий заметил Ленину, что необходимо вести подробную запись событий революции, чтобы избежать позднейших искажений. Тот прозорливо ответил: «Все равно будут врать без конца». Ленин был прав, но и он не предвидел, что организатором этой кампании лжи станет человек из их собственного окружения.
В 1925 г., на следующий год после смерти Ленина, Каменев опубликовал сборник материалов, посвященный спорам Троцкого с Лениным. Письма и статьи сами по себе были подлинными, но подбор был сделан так, чтобы подорвать уважение к Троцкому, особенно среди новых членов партии, которым недоставало исторической памяти. В то время численность членов Коммунистической партии составляла около 400 000 человек, и больше половины из них вступили в ее ряды в период с 1920 по 1924 г.
В чаще всего цитируемом письме, отправленном грузинскому меньшевику Николаю Чхеидзе в январе 1913 г. – вскоре после того, как Ленин реквизировал название «Правда» для своей собственной газеты, – находившийся тогда в Вене Троцкий заявлял, что «все здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения».
Годы спустя Троцкий с иронией охарактеризовал это письмо как «извлеченное из мусорной кучи эмигрантских дрязг… для просвещения молодых членов партии». Но оно тем не менее вынудило его оправдываться. Он тщетно пытался притупить эффект, произведенный этой публикацией. Содержание письма, признавал он, «не может не произвести самого тяжкого впечатления на каждого члена партии, в особенности же на такого, который не прошел через испытания довоенной фракционной борьбы в условиях эмиграции». Правда, при этом он оговаривался, что теперь «такие цитаты звучат для моего уха не менее дико, чем для уха каждого другого члена партии».
Этот эпизод поспособствовал политической изоляции Троцкого как раз в тот момент, когда Сталин был на подъеме. Троцкий не мог и далее оставаться на посту народного комиссара по военным делам; в январе 1925 г. он подал в отставку. Однако Зиновьев этим не удовлетворился и потребовал исключить Троцкого из партии – шаг, который показался Сталину слишком радикальным и преждевременным, так что он отказался его поддержать. Проявляя такое снисхождение, Сталин сказал: «Метод отсечения, метод пускания крови… – опасен, заразителен, сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, – кто же у нас останется в партии?» (Сталин умел быть терпеливым и не торопился сделать так, чтобы его предостережение оказалось пророческим.) Ни Каменев, ни Зиновьев не смогли воспользоваться усиливавшейся политической изоляцией Троцкого. Они по-прежнему находились в альянсе со Сталиным, но теперь к ним присоединился Николай Бухарин. Он выдвинул теоретическое обоснование НЭПа, а также программу постепенного экономического развития в рамках смешанной системы частной собственности и государственного контроля. Эта программа отвечала ожиданиям страны, пережившей годы нищеты и неурядиц. Поддержанная Сталиным, она в свою очередь укрепляла его образ умеренного партийного лидера.
Затем Сталин бросил Троцкому еще один идеологический вызов. В конце 1924 г. он стал продвигать идею «социализма в отдельно взятой стране». Это противоречило давнему убеждению Троцкого – убеждению, которое разделял и Ленин, – что революция не сможет выжить без поддержки новых социалистических государств в Европе. И на этот раз Троцкий оказался на зыбкой почве. После того как революционная волна схлынула без каких-либо признаков нового подъема, он не мог более убедительно ссылаться на неизбежность революции в Западной Европе. Сталин выступил с противоположными аргументами. После долгих лет неурядиц страна нуждалась в стабильности. После долгих лет войны и революции страна нуждалась в мире. А Троцкий выступает за перманентную революцию, как будто Советский Союз не может стоять на собственных ногах без помощи внешних сил. Отрицая возможность построения социализма в отдельно взятой стране, Троцкий, по сути, ставил под сомнение дееспособность советского пролетариата. Лозунг о «социализме в отдельно взятой стране» превратился в клич патриотов, а призывы к «перманентной революции» стали восприниматься как радикальный и безответственный авантюризм. В глазах партии Троцкий теперь выглядел человеком, попавшим в ловушку безнадежно оптимистичной веры в революцию. Страна хотела мира; Троцкий предлагал ей славу.
Аргументы как Троцкого, так и Сталина отражали безвыходное положение, в котором находился Советский Союз. По сравнению со странами Западной Европы он оставался бедным, экономически слаборазвитым государством. Пролетариату удалось овладеть государственной властью, но до построения социалистической системы сельскохозяйственного и промышленного производства предстояло пройти еще очень долгий путь. Троцкий, как и Ленин, твердо верил в то, что революция в России станет искрой, которая зажжет костры таких же восстаний в других странах. Но этого не случилось, и сталинская идея, что социализм можно построить в пределах границ СССР, предложила альтернативный – и очень привлекательный для многих – путь вперед. Аргументы Сталина имели и еще одно преимущество: они позволили ему и на этот раз предстать в образе умеренной фигуры, чьи взгляды совпадали с ожиданиями всей страны. Ничто не предвещало тех радикальных мер, к которым он вскоре прибегнет для реализации своих планов.
Что более важно, Троцкий по-прежнему недооценивал Сталина. Для Троцкого Сталин оставался в революции фигурой маргинальной. Когда в 1930-е гг. Троцкий писал свою биографию Сталина, он провел систематический анализ истории партии – съездов, конференций, открытий и закрытий газет, подпольной переписки и встреч, – и все это для того, чтобы продемонстрировать, насколько скромной была роль Сталина в период с 1904 по 1917 г. Не без удовольствия Троцкий пренебрежительно списывал его со счетов как «выдающуюся посредственность». Сталин не был интеллектуалом, но он был мастером политических интриг; в сложившейся ситуации именно Троцкий оказался не в своей стихии. Его блестящие очерки и книги не приносили ему симпатий рядовых членов партии, в особенности новых, которые к моменту вступления в ее ряды уже прочно усваивали сталинские ценности. Как писал Троцкий в «Моей жизни», «аппарат все более явно открывал в Сталине наиболее крепкую кость от своих костей». При всем при том над Сталиным продолжала нависать тень завещания Ленина. Однако, и имея в своем распоряжении такой заряженный револьвер, Троцкий не смог заставить себя выстрелить в противника.
Его друг Макс Истмен, вернувшись в Нью-Йорк, в 1925 г. опубликовал краткое изложение событий, свидетелем которых он стал в Москве в предшествующие годы. Эта книга, вышедшая под заголовком «С тех пор, как умер Ленин» (Since Lenin Died), стала одним из первых описаний борьбы за власть и циничных нападок на репутацию Троцкого, дав беспристрастную оценку отсутствию у Троцкого способности «собирать вокруг себя людей». По просьбе Троцкого Истмен включил в текст и выдержки из завещания Ленина, надеясь привлечь к нему внимание мирового коммунистического движения. Но вскоре Троцкий отмежевался от книги Истмена под давлением Политбюро, заявив, что завещание – подделка. Он в очередной раз предпочел подчиниться и согласиться на унизительную публичную ложь, вместо того чтобы воспользоваться очевидным шансом.
Ради победы над Троцким Сталин обращался и к антисемитским предрассудкам. В 1917 г. Троцкий опасался, что враги революции используют его происхождение для дискредитации большевиков. Но он никак не мог предвидеть того, как «Бронштейном» воспользуется Сталин. В марте 1926 г. Троцкий узнал, что партийные бюрократы пытаются очернить его с помощью антисемитских сплетен. В надежде, что в дело вмешается Бухарин, Троцкий обратился к нему с письмом, где рассказал о ведущейся против него «полу-закулисной борьбе со всяческими выходками и намеками», которая создавала впечатление, что «в Политбюро бузят жиды». Но рядовые коммунисты боялись сообщать в партийные органы о черносотенной агитации, «считая, что их, а не черносотенца выгонят». «Верно ли, – задавал Троцкий вопрос Бухарину, – возможно ли, что в нашей партии, в Москве, в рабочей ячейке, безнаказанно ведется гнусная клеветническая, с одной стороны, антисемитская, с другой, пропаганда?» Записка Троцкого хорошо передает его наивное изумление. Революция триумфально победила, самодержавие вместе с его предрассудками сброшено, но Троцкий так и не смог избавиться от клейма еврея. Что бы Бухарин ни думал об обращении Троцкого, он не стал ему отвечать.
Тем временем Сталин по-прежнему давил на Троцкого, мешая ему собирать вокруг себя своих сторонников. Приступы высокой температуры тоже продолжались. Весной 1926 г. Политбюро обсуждало вопрос о разрешении Троцкому выехать на лечение в Берлин. И партийное руководство, и органы безопасности высказались против, опасаясь либо нападения на Троцкого, либо попытки с его стороны сплотить противников Сталина в Европе. Мысль о принудительной высылке его из страны «тогда еще не осеняла полицейской головы Сталина», как писал Троцкий в «Моей жизни». Политбюро оставило вопрос на усмотрение Троцкого; посоветовавшись с друзьями, он выехал в Берлин вдвоем с женой, путешествуя по поддельным дипломатическим паспортам на имя некого украинского чиновника. Но лечение в Германии оказалось бесполезным. По настоянию хирурга Троцкий перенес операцию по удалению миндалин, которую он вспоминал как весьма неприятную процедуру: «лежа неподвижно на спине», ему приходилось «захлебываться собственной кровью». Но температура вновь то и дело подскакивала. Пока Троцкий восстанавливался после операции, полицейские сообщили ему о якобы готовившемся немецкими монархистами покушении. Клиника была оцеплена, и Троцкий был вынужден искать убежища в советском посольстве. Полиция так и не предоставила никаких доказательств своего заявления, и вскоре он покинул Берлин, гадая, существовал ли такой заговор на самом деле.