Одесса с ее крупным портом на Черном море была ярко выраженным космополитичным городом. Здесь жили украинцы, русские, евреи, греки, армяне, немцы, итальянцы и французы, а бок о бок с ними существовали более экзотические общины турок, татар, персов и сирийцев. К 1830-м гг. город уже стал настолько знаменитым, что отец Горио – персонаж романа Оноре де Бальзака – на смертном одре заявлял о своей мечте съездить в Одессу. По мнению Достоевского, космополитизм Одессы был за гранью допустимого. Она была не только «центром нашего воюющего социализма», как он сформулировал в 1878 г. в одном из своих писем. По его выражению, это был настоящий «город жидов». Будучи центром экспорта российского зерна, Одесса процветала благодаря коммерческим связям с Европой, Азией и США.
Для евреев проживание в Одессе сулило возможность приобщиться к российскому обществу и культуре. Город был, пожалуй, самым современным местом, где они могли селиться в пределах черты оседлости. Здесь, как и в детские годы в Яновке, Лев вновь оказался в еврейском окружении. Число одесских евреев заметно превышало 100 000, что составляло более трети населения города. Жена Шпенцера руководила училищем для еврейских девочек. В последние десятилетия XIX в. в городе жили крупные литераторы, писавшие и на идише, и на древнееврейском, такие как Хаим Нахман Бялик, Саул Черниховский, Ахад-ха-Ам и Семен Дубнов. Но Льва все это не трогало.
Вместо этого он погрузился в более широкую светскую культуру Одессы. Он открыл для себя оперу и театр, начал писать стихи и рассказы. Моисей Шпенцер основал либеральное издательство, и вскоре в доме стали собираться писатели и журналисты, волнуя Льва и своим присутствием, и своей страстью к литературе. В его глазах «писатели, журналисты, артисты оставались… самым привлекательным миром, в который доступ открыт только самым избранным».
Льва приняли в реальное училище Святого Павла, и совсем скоро он стал лучшим учеником в классе. Моисей Шпенцер с удовольствием вспоминал, что «никому не приходилось следить за его учебой, никому не нужно было беспокоиться о его уроках. Он всегда делал больше, чем от него требовалось». Но случались в учебе и свои неприятности. Лев мог быть несдержанным на язык и в момент искренности вспоминал о себе в детстве: «Мальчик был самолюбив, вспыльчив, пожалуй, неуживчив». Эти черты остались с ним на всю жизнь. Он занимался выпуском школьного журнала, но догадался прекратить это занятие после того, как один симпатизировавший ему учитель указал, что подобные журналы строго запрещены. В другой раз, будучи во втором классе, Лев с одноклассниками участвовал в «концерте», который они устроили нелюбимому учителю французского, проводив его из класса дружным воем. Трусливые одноклассники указали на Льва как на зачинщика, и подвергшийся обструкции учитель, довольный тем, что ему удалось установить личность главного нарушителя, добился того, что Льва исключили из училища на остаток года.
Из этого происшествия Троцкий извлек для себя важный урок. Он понял, что ученики делятся на определенные категории по моральным характеристикам. «Ябедники и завистники на одном полюсе; открытые, отважные мальчики – на другом, и нейтральная, зыбкая, неустойчивая масса посередине – эти три группировки далеко не полностью рассосались и в течение последующих лет», – писал Троцкий в 1929 г. Шпенцеры морально поддержали его, но Лев беспокоился, как на исключение отреагирует отец. Он испытал большое облегчение (и немалое удивление), когда Давид Бронштейн отнесся к произошедшему с пониманием и даже с удовольствием слушал, когда Лев демонстрировал ему дерзкий свист, пример безобразного поведения, которое так сильно расстроило учителя.
На следующий год Лев вновь был принят в училище и быстро восстановил свое первенство в классе. Но его мятежная натура не была полностью укрощена. В пятом классе ленивый и плохо знающий свой предмет учитель литературы по имени Антон Гамов постоянно затягивал с проверкой домашнего задания учеников. Лев и его одноклассники, возмутившись, отказались писать новые сочинения и потребовали от учителя выполнять свои обязанности. За такую дерзость мальчики были наказаны, но в остальном остались на хорошем счету. Гамов не канул в Лету. В 1904 г. в Одессе у него родился сын – Георгий Гамов. Он изучал физику в Санкт-Петербурге, а в 1930-е гг. сбежал из СССР в Западную Европу. Затем он перебрался в США, где стал всемирно признанным физиком-теоретиком, прославившимся своими работами по космологии и квантовой физике, а также научно-популярными книгами, рассчитанными на широкого читателя.
Взросление в утонченной и интеллектуально насыщенной атмосфере Одессы привело Льва к конфликтам с отцом. Приезжая назад в деревню на каникулы, Лев чувствовал отчуждение, как если бы «между мною и тем, с чем было связано мое детство, встало стеной нечто новое». Давид Бронштейн бывал очень жестким. Троцкий рассказывал Максу Истмену, что у соседей он «пользовался уважением, смешанным с изрядной долей страха». Наблюдая за тем, как отец спорит с крестьянами на мельнице о зерне и деньгах, Лев понял, что тот, нисколько не стесняясь, думает только о собственной выгоде.
Временами Лев чувствовал, что происходит какая-то несправедливость, и переживал, что его отец пользуется тяжелым положением тех, кто беднее его. Лев был чуток ко всевозможным мелким обидам: когда отец слишком скупо платил носильщику, который нес их багаж, когда рабочие на хуторе получали причитающиеся им деньги, «но условия договора истолковывались… жестко». Однажды на принадлежавшее отцу пшеничное поле зашла чужая корова. Давид Бронштейн оставил животное у себя и клялся не возвращать его, пока владелец не покроет убытки. Крестьянин протестовал, умолял, сжимая в руке картуз; в его глазах стояли слезы, «он согнулся в поклоне, как старушка, которая молит о милостыне». Лев разрыдался от горя, потрясенный унижением крестьянина и неумолимостью отца. Он успокоился только тогда, когда родители заверили его, что корову вернули, а с владельца не взяли никакого штрафа. Троцкий начал замечать социальную и экономическую напряженность, возникавшую между его состоятельным отцом, с одной стороны, и работниками и крестьянами – с другой, которые зависели от него в добывании средств к существованию. Лев обнаружил, что испытывает к ним сочувствие, и стал ощущать неловкость от образа жизни отца. Ему было важно совсем другое. «Инстинкты приобретательства, мелкобуржуазный жизненный уклад и кругозор – от них я отчалил резким толчком, и отчалил на всю жизнь». То, что Троцкому нравилось вспоминать подобные эпизоды, возможно, говорит больше о его мыслях во взрослом возрасте, чем о детских переживаниях. Как заметил самый известный биограф Троцкого Исаак Дойчер, «многие в детстве сталкивались с подобными и даже еще более страшными сценами, однако, повзрослев, не подались в революционеры»[3].
1 ноября 1894 г., когда Лев учился в шестом классе реального училища, умер царь Александр III. Ученикам, вспоминал Троцкий, «событие казалось громадным, даже невероятным, но далеким, вроде землетрясения в чужой стране». Александр III прожил всего лишь 49 лет, и его сын, Николай II, не был в достаточной мере готов к восшествию на престол. Троцкому было 15, и он находился в сотнях километров от центра российской политической жизни. Он только начинал чувствовать возмущение самодержавным гнетом, но это чувство через несколько лет свяжет его судьбу с судьбой царя, столь внезапно унаследовавшего верховную власть.
К 1895 г. Лев успел отучиться в реальном училище Святого Павла семь лет, включая подготовительный класс перед поступлением. В училище было только шесть классов, поэтому Льву нужно было искать другое учебное заведение, где закончить семилетний курс среднего образования. Чтобы быть поближе к родителям, Лев уехал из Одессы в Николаев – не такой крупный, более провинциальный город, расположенный на берегу Черного моря.
Оглядываясь на годы своей юности, Троцкий утверждал, что покинул Одессу политически несознательным – по его выражению, «настроения мои в школе были смутно оппозиционные, и только». Ему было незнакомо имя Фридриха Энгельса, который умер в 1895 г., и он «вряд ли мог сказать что-либо определенное о Марксе». Все это изменилось в 1896 г., в последнем классе училища, когда Лев начал задаваться вопросом о своем «месте в человеческом обществе». Живя в семье, где все дети были старше него, Лев стал мишенью страстных доводов людей, упорно стремившихся обратить его в свою новую социалистическую веру. Он реагировал на их агитацию «тоном иронического превосходства». Хозяйка, у которой он жил, с благодарностью отмечала его упорство и даже ставила его в пример своим увлеченным детям как образец зрелого мышления.
Но вскоре, совершенно внезапно, как если бы само его прежнее сопротивление в чем-то проистекало из внутренней увлеченности радикальными идеями, Лев объявил о своем обращении в новую веру и с этого момента «забирал влево с такой стремительностью, которая отпугивала кой-кого из моих новых друзей». Его образ жизни коренным образом изменился. Он забросил школьные занятия, стал пропускать уроки и начал собирать коллекцию «нелегальных брошюр». Он «набрасывался на книги» и «стал читать газеты… под политическим углом зрения». Это были первые шаги в его политическом пробуждении.
Кроме того, Лев познакомился с бывшими ссыльными, состоявшими под надзором полиции. Он сблизился с работавшим у его хозяйки садовником, чехом по имени Франц Швиговский, чей интерес к политике превратил его скромную «избушку» в место сбора молодежи и политических активистов. Швиговский первым открыл перед Львом мир серьезной политической литературы, напряженных политических дискуссий и нередко загадочных, но от этого еще более захватывающих споров между сторонниками конкурирующих взглядов из движения народников и недавно возникшей марксистской партии социал-демократов. Член этого кружка Григорий Зив в своих мемуарах, которые являются одним из немногих независимых источников информации о жизни Троцкого в тот период, когда он только выбирал путь революционера, позднее вспоминал, что эти собрания носили «самый невинный характер». Стараниями Швиговского все чувствовали себя у него как дома. В непринужденной, неформальной атмосфере его сада они открыто высказывали свои мысли, уверенные, что полиция ничего не узнает. Поэтому они слетались туда «как мотыльки на огонь». Но среди жителей Николаева сад Швиговского, по словам Зива, пользовался «страшной репутацией; его считали центром всяких ужаснейших политических заговоров». Жандармское управление засылало туда шпионов, но те могли сообщить только то, что Швиговский – гостеприимный хозяин, которому нравится угощать своих гостей яблоками и чаем, вовлекая их в разговоры на всякие причудливые темы.