Кроме того, он часто отправлял в Москву письменные протесты руководителям партии и органов безопасности, требуя изменить условия его проживания или сроки ссылки. Он не находился в тюрьме и не сталкивался с физическими истязаниями, но прекрасно ощущал то унижение, которому Сталин любил подвергать своих противников. В самом начале он с семьей проживал в гостинице, но там не было кухни, а у них не хватало средств, чтобы питаться в ресторане. «Условия тюремного заключения можно создать в Москве, незачем ссылать [на] 4 тысячи верст [ок. 4200 км]», – возмущался Троцкий в одной из телеграмм. Пробыв в Алма-Ате едва ли неделю, он отправил московским чиновникам требование, чтобы ему разрешили ходить на охоту за пределы узкого радиуса, определенного местными властями. Просьба была удовлетворена. Он предвкушал, как будет охотиться на самую разную дичь, «от перепела и стрепета до барса и тигра». Но тигры обитали слишком далеко, и он пообещал не пытаться их найти.
Его высылка в Алма-Ату, а затем в Турцию стала предвестием глубоких политических и психологических проблем, которые в дальнейшем определили всю его работу. В Алма-Ате Троцкий начал писать мемуары. Сталин позволил ему перевезти в Среднюю Азию свой архив; бумаги следовали за ним на грузовике в нескольких больших, неуклюжих деревянных ящиках. Но для его задач этих документов не хватало, и он обнаружил, что постоянно обращается к своей дочери Зинаиде, сыну Сергею и другим членам семьи, запрашивая у них книги, журналы, брошюры и газеты, в том числе труднодоступные. Оставшись без власти, в изоляции, Троцкий вложил всю свою громадную энергию в литературную деятельность. Но ему требовалась помощь, а он был не тем человеком, который жалеет окружающих, включая собственных детей.
В то же самое время они с женой старались сохранить семейную жизнь. Сын Лев по-прежнему жил с ними, помогая отцу после того, как двум его секретарям запретили остаться в Средней Азии. Из Ленинграда и Москвы приходило много писем и телеграмм с новостями о семейных делах, вопросами о здоровье и хинином для Натальи Седовой, у которой обнаружились симптомы малярии. Троцкий переписывался и с сестрой Ольгой, которая к тому времени развелась с Каменевым. У Ольги возникли трудности на работе, и, как намекают ее письма, их причиной была связь с братом-изгнанником. 20 февраля Зинаида прислала тревожную весть, касавшуюся ее младшей сестры Нины. «Заболела сильно Нинушка, у нее грипп в острой форме, и врач… подозревает, что наряду с гриппом имеется туберкулезный процесс. Рекомендует ей позаботиться о санатории. Когда она сможет выходить, она должна будет сделать рентгеновский снимок, чтобы установить действительное состояние своих легких». Собственная жизнь Зинаиды становилась все более неопределенной. Она потеряла работу преподавательницы из-за «опасений, что я буду внушать “троцкизм” севастопольским домашним хозяйкам… и воспитывать в духе “нео-меньшевизма” малолетних громил».
В мае того же года Троцкий обменялся письмами со своей первой женой Александрой Соколовской. Она написала ему из Ленинграда, где, живя рядом с дочерями, внимательно следила за новостями о нем. «Дорогой друг! – писала она. – Ты, надеюсь, знаешь, что мои все политические симпатии всегда совпадают с твоими». Недавно ее саму исключили из партии; в письме она описала состоявшийся при этом диалог. «Как, вы даже против исключения Троцкого?» – спрашивали ее. «Я знаю 30 лет Троцкого как самого пламенного революционера, – отвечала она. – [Он] всегда стоял на этой позиции и даже на одно мгновение не изменял ей». Соколовская знала, что он запросил у Зинаиды длинный список книг. Сама она уже отправила ему мемуары графа Витте, но у нее возникли трудности с поиском других книг о 1880–1890-х гг. Еще она просила его писать ей о жизни в Алма-Ате и выражала беспокойство, что он живет в малярийном регионе.
Нина уже два месяца болела «чем-то вроде малярии» – продолжает свое письмо Соколовская. Дважды она лежала в больнице, но окончательного диагноза все не было. Говоря о дочерях, Соколовская с отчаянием думает об их будущем. «Как они проживут на свете?» – спрашивает она Троцкого. Недавно она получила копии двух писем, которые Троцкий послал ей 30 лет назад, когда она находилась в одесской тюрьме. «И сразу они восстановили в памяти давно-давно прошедшие дни». Ее нежные чувства к нему очевидны. Троцкий ответил ей в том же месяце, чуть позже. Тон его письма был деловым, он не писал ничего об общих воспоминаниях. Ему нужны книги, так как он начинает работать над мемуарами. Она может слать ему книги на русском, французском, немецком или английском, а статьи или брошюры еще на нескольких языках, таких как итальянский или испанский, и даже на балканских языках. Он был благодарен за ее помощь, но не отвечал взаимностью на ее нежность. Через две недели Троцкий узнал, что Нина умерла в Ленинграде от туберкулеза. На похороны его не отпустили. После Нины остались сын и дочь; ее муж, Ман Невельсон, по-прежнему находился в сибирской ссылке.
В течение того года Сталин постепенно менял свою стратегию. В момент высылки Троцкого из Москвы Сталин по-прежнему находился в союзе с Бухариным, но с начала лета 1928 г. режим стал прибегать к радикальным мерам, результатом чего стал первый Пятилетний план, который включал в себя стремительную индустриализацию и – более зловеще – принудительную коллективизацию сельского хозяйства. Эта политика, ставшая известной как «левый поворот», выглядела более безжалостной версией планов самого Троцкого. Отказавшись от НЭПа, Сталин начал резкий рывок к экономической модернизации, осуществляемый за счет крестьянства.
Складывавшаяся политическая ситуация усугубляла личную трагедию Троцкого. Не все его сторонники проявляли стойкость. Находясь в изоляции в Алма-Ате, Троцкий узнавал о компромиссах прежних союзников и друзей. Юрий Пятаков, Владимир Антонов-Овсеенко, Карл Радек и Евгений Преображенский, среди прочих, приняли сталинский курс и покинули ряды оппозиции. Из Москвы и Харькова, а также из городов Сибири до него доходили известия о новых арестах. В июне группа московских троцкистов сообщила ему об арестах в столице «рабочих-большевиков». Они сетовали на уровень демократии в партии. «Насаждать демократию сверху и по приказу нельзя, – писали они ему. – Нужно основательно встряхнуть аппарат, выбросить из него не только пьяниц и взяточников… но и всех чиновников, оппортунистов… Далее… необходимо немедленно прекратить всякие репрессии, ссылки, аресты и пр.»
К осени режим начал ужесточать контроль за самим Троцким. С апреля по октябрь он разослал 800 политических писем и «около 550» телеграмм, а сам получил порядка 1000 писем и 700 телеграмм, «в большинстве коллективных». Каждое письмо копировалось и анализировалось органами безопасности, а затем для Сталина готовилось его краткое изложение. Власти не могли и далее терпеть наличие столь устойчивой связи между Троцким и его сторонниками. Письма и телеграммы, отправленные Троцким или адресованные ему, прекратили доставлять. Посредника, который тайком забирал и привозил почту, выявили и арестовали. Троцкому не терпелось узнавать новости от Зинаиды, но и ее письма до него не доходили. «Начиная с конца октября, – писала Седова другу, – мы оказались в почтовой блокаде. Конечно, на этом дело не остановится. Мы ждем чего-нибудь похуже». Сталин еще имел на них планы.
Он не мог больше терпеть присутствия Троцкого в Советском Союзе, но Политбюро тянуло с его высылкой из страны. На встрече в середине января три члена Политбюро проголосовали против высылки, а Бухарин, по некоторым свидетельствам, разрыдался, раскаиваясь за свое прежнее поведение по отношению к Троцкому. Возможно, он еще и испытывал нехорошие предчувствия относительно того, как Сталин поступит дальше – с Троцким, с ним самим, с любым из них. Вопреки их возражениям Сталину удалось протолкнуть свое решение. С постановлением о высылке за границу Троцкого ознакомили 20 января 1929 г. Он обвинялся в «контрреволюционной деятельности, выразившейся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против Советской власти».
Через два дня Троцкий, его жена и их сын Лев под вооруженным конвоем были посажены в автобус, который довез их до горного перевала Курдай. Из-за сильных снежных заносов группе выделили специальный трактор, который должен был провести через Курдай семь автомобилей. «Во время заносов, – пишет Троцкий в мемуарах, – на перевале замерзло семь человек и немалое число лошадей. Пришлось перегружаться в дровни». Чтобы преодолеть 30 километров, им потребовалось семь часов. Поездом они доехали до станции недалеко от Москвы, где, по настоянию Троцкого, к ним присоединились его младший сын и жена старшего. Троцкому сообщили, что его высылают в Константинополь. Он отказался подчиниться распоряжению, требуя, чтобы его отправили в Германию. По какой-то причине власти колебались, оставив его с семьей одних в железнодорожном вагоне на 12 дней и ночей, пока наверху решали, что делать дальше. Через регулярные промежутки времени высылаемым доставляли продукты и топливо, но выходить из поезда им не разрешалось. Они читали французские романы и курс русской истории Ключевского, играли в шахматы и получали газеты, сообщавшие им об арестах сотен троцкистов. Лишь 8 февраля чиновник сообщил Троцкому об отказе Германии его принять. Согласен он был или нет, но его отправляли в Турцию.
Поезду, который теперь сильно удлинился из-за более многочисленного конвоя, потребовалось два дня, чтобы отвезти их на юг, в Одессу, где Сергей простился с семьей и вернулся в Москву. Больше они его никогда не увидят. Их повезли прямо в порт, где они поднялись на борт парохода «Ильич», названного в честь Ленина. Чтобы пройти первую сотню километров по Черному морю, пароходу потребовалась помощь ледокола. Троцкий с женой и сыном Львом были единственными пассажирами, если не считать двоих сотрудников ГПУ, обеспечивавших их изоляцию.