Критика Ленина и большевиков со стороны Троцкого подчеркивала его статус независимого марксиста. В споре большевиков с меньшевиками он занимал срединную позицию, что делало его открытым к мнению каждой из сторон и давало ему пространство для формулирования собственных идей и реакций на текущие события без оглядки на партийную дисциплину или единоличного лидера вроде Ленина. Это ясно показывают события 1905 г.
Годом ранее Япония и Россия, имевшие соперничающие интересы на Тихом океане, вступили друг с другом в войну. Япония была меньшей империей, и все ожидали, что Россия победит. Но российской армии и военно-морскому флоту эта задача оказалась не по плечу. Катастрофическое окончание обороны Порт-Артура в январе 1905 г., когда был затоплен русский флот, стало символом унизительного поражения России. Ленин еще раньше призывал к поддержке Японии, доказывая, что революционерам нужно приветствовать любую силу, способную подорвать авторитет династии Романовых (десятилетие спустя, после начала Первой мировой войны, он вновь призовет к пораженчеству). Война с Японией драматическим образом подорвала уважение к монархии. Но даже на этом фоне Ленин не был готов к той драме, которая вскоре разыгралась в Санкт-Петербурге, – в отличие от Троцкого.
В воскресенье 9 января 1905 г. мирное шествие, состоявшее из мужчин, женщин и детей, под предводительством православного священника Георгия Гапона двинулось по направлению к Зимнему дворцу. Люди собирались вручить царю Николаю II петицию, в которой просили о введении в России всеобщих гражданских прав и элементов демократического представительства. Некоторые из участников шествия для демонстрации своих верноподданнических чувств несли портреты царя, иконы и церковные хоругви. Но царя во дворце не было. Когда процессия приблизилась, ее участникам было приказано разойтись. Они отказались и продолжили двигаться вперед. Солдаты, выстроенные на подходах к дворцу, стали нервничать; командовавшие ими офицеры, напуганные размером толпы, не имея приказа о том, как действовать дальше, решили открыть огонь. Погибли десятки людей. В истории этот день остался как Кровавое воскресенье. Тут же по всей России начались забастовки рабочих, сопровождаемые гневными демонстрациями и призывами покончить с монархией.
Троцкий получил эти известия, находясь в Женеве. Воодушевленный перспективой революции, он едва сдерживал свои чувства:
Да, она началась. Мы ждали ее, мы не сомневались в ней. Она была для нас в течение долгого ряда лет только выводом из нашей «доктрины», над которой издевались ничтожества всех политических оттенков… Уже первым взмахом своим она перенесла общество через десятки ступеней… До 9 января требование республики должно было казаться всем либеральным мудрецам фантастическим, доктринерским, нелепым. Но достаточно оказалось одного революционного дня, одного грандиозного «общения» царя с народом, чтобы идея конституционной монархии стала фантастической, доктринерской и нелепой… Реальный монарх погубил идею монархии… Революция пришла и закончила период нашего политического детства.
Троцкий не мог оставаться вдали от России, и это несмотря на то, что он был беглым сибирским ссыльным, которому в случае поимки грозила каторга. Он отправился в Вену, где остановился у Виктора Адлера. Адлер «был целиком поглощен делами: доставал… деньги, паспорта, адреса» для таких же, как Троцкий, эмигрантов, которые потоком хлынули обратно в Россию. Найденный Адлером парикмахер сбрил Троцкому бороду и сделал ему другую прическу, чтобы изменить внешность, «уже достаточно примелькавшуюся русским охранникам за границей». Наталья Седова вернулась раньше мужа, чтобы подыскать подходящую и неприметную квартиру в Киеве. Киев был центром нелегальной деятельности марксистского подполья, у которого здесь был доступ к надежным типографиям. Троцкий воссоединился с женой в феврале, приехав по поддельному паспорту. За пределами России он провел два с половиной года. На момент побега из ссылки это был малоизвестный активист с писательскими и организаторскими задатками. Теперь он стал признанной фигурой, уверенной и в своей теоретической подкованности, и в своем авторитете в массах. В ходе первой русской революции он воспользуется всеми этими качествами.
В Киеве Троцкий провел несколько недель, проживая на разных квартирах и время от времени пугая киевлян своей неистовой активностью. Окруженный посетителями и стопками газет, он рассылал письма, статьи и воззвания в редакции внутри страны и за рубежом. Повсюду распространялись его прокламации. Пока Ленин и Мартов, находясь в эмиграции, были поглощены сектантскими спорами между большевиками и меньшевиками, Троцкий самостоятельно, шаг за шагом двигался вперед. Ситуация в России была неустойчивой. Первая волна стачек и демонстраций сошла на нет, задушенная арестами и казнями. Но уже в июне вооруженные силы сотряс мятеж матросов на броненосце «Потемкин» – самом мощном боевом корабле Черноморского флота. Когда матросы захватили его, расстреляв часть офицеров и арестовав остальных, команды других судов отказались участвовать в подавлении мятежа. Но «потемкинцы» не смогли удержать корабль и в конечном итоге сдали его румынским властям. (Эти события не забывались потом многие годы и были увековечены в знаменитом фильме Сергея Эйзенштейна.)
Весной Троцкий смог добраться до Санкт-Петербурга. Он продолжал писать, а Седова, по позднейшим воспоминаниям мужа, была «захвачена конной облавой на первомайском митинге в лесу». Шесть месяцев она просидела в тюрьме, после чего ее выслали в Тверь под надзор полиции. Самому Троцкому тоже грозила опасность. Почувствовав слежку тайной полиции, он летом того же года уехал из Санкт-Петербурга в Финляндию.
Волнения продолжались, и царь был вынужден предложить компромисс – созыв совещательного представительного органа, получившего название «Булыгинская дума» в честь царского министра Александра Булыгина, который подготовил этот проект. Выборы в нее должны были проводиться не на основании всеобщего избирательного права, и у нее не было полномочий принимать законы. Граф Витте в своих мемуарах называл этот орган «уродливым построением», которому власти предержащие смогут сказать: «Мы будем постоянно выслушивать твои мнения, твои суждения, но затем будем делать так, как мы хотим». По мнению Витте, «совещательный парламент – это по истине есть изобретение господ чиновников-скопцов».
Предложение правительства озадачило оппозицию. Лидер либералов историк Павел Милюков согласился с идеей новой Думы и призвал своих сторонников голосовать на предстоящих выборах. Либералы, группировавшиеся вокруг партии конституционных демократов (известных как кадеты), рассматривали думу как первый шаг в направлении конституционной монархии сродни британской. Мартов и меньшевики поначалу также одобрили Думу. Ленин и Троцкий в один голос призвали к бойкоту.
Троцкий разразился едкой критикой, направив весь свой сарказм на Милюкова и либералов. Он понимал, что Николай II не собирается проводить подлинную реформу системы управления; он отвергал и неискренние подачки царя, и благонамеренные компромиссы либералов. Троцкий осудил Милюкова, заявившего, что Булыгинская дума знаменует собой переход Рубикона к конституционному строю. «Но такие вещи, господин профессор, – писал он, – никогда не совершаются посредством подписания пергамента. Такие вещи происходят на улицах. Они осуществляются в бою… Вы боитесь порвать с Думой, потому что для вас этот конституционный мираж кажется реальностью в той сухой бесплодной пустыне, по которой русский либерализм бродит вот уже не первый десяток лет». Либералы хотели реформировать систему; Троцкий хотел ниспровергнуть ее. В его понимании эволюционный процесс перемен никогда не смог бы обеспечить той степени социальной справедливости, которая удовлетворила бы его утопические мечты.
Августовским указом студентам была дарована свобода собраний на территории университетов. Правительство рассчитывало, что эта мера поможет успокоить разгоряченную молодежь, но эффект оказался противоположным. Революционные партии получили возможность проводить митинги и еще сильнее разжигать страсти студенчества. Неудачная война с Японией, которая завершилась 5 сентября Портсмутским договором – на мирной конференции в штате Нью-Гэмпшир, проводившейся под председательством президента США Теодора Рузвельта, Россию представлял граф Витте, – привела к глубокому разочарованию в царе. В феврале 1940 г., когда в Европе разгоралось пламя еще более крупной войны, Троцкий заметил: «Война не начинается с революции, а заканчивается ею».
Витте вернулся в Россию в сентябре. Увиденное его потрясло. В балтийских провинциях было введено военное положение. В целых уездах на Кавказе полыхало открытое восстание. Евреи в Одессе, где они составляли большинство, «вследствие постоянных стеснений полагали, что, пользуясь общею суматохою и падением престижа власти, они добудут себе равноправие путем революционным». Крестьяне были недовольны, потому что по-прежнему не могли владеть землей. Армия была взволнована, потому что ее обвиняли в «наших постыдных неудачах». Как вспоминал Витте, «революция из подполья начинала всюду вырываться наружу; правительство потеряло силу действия, все или бездействовали, или шли врознь, а авторитет действующего режима… был совершенно затоптан… Общий лозунг заключался в крике души “так дальше жить нельзя”, другими словами, с существующим режимом нужно покончить». Ситуация достигла критической точки в октябре, когда по стране прокатилась забастовка типографских рабочих, к которой вскоре присоединились железнодорожники и работники других отраслей.
По-прежнему находясь в Финляндии, Троцкий следил за событиями по петербургским газетам. «Я разворачивал их одну за другой, – вспоминал он в мемуарах. – Точно в открытое окно ворвался бешеный шторм… Революция была в полном ходу». Он оплатил свой счет в пансионе и вечером того же дня «уже выступал в Петербурге, в актовом зале Политехнического института». Отныне имя Троцкого будет знакомо не только читателям подпольных брошюр и прокламаций. Он вышел на арену истории.