Обливаясь кровью, чудовище вскинуло обагрённую морду к потолку грота и протяжно завыло. Затем подхватило мёртвую старуху под мышку, прыгнуло в бурлящую воду. Чёрная пена скрыла все следы.
47Ардис-холл
Настал день рождения Ханны, Первая Двадцатка. Ада прокатилась вместе с юной подругой до факс-узла и с улыбкой проследила за тем, как именинница вошла в павильон в сопровождении войникса и двух сервиторов. Однако уже на обратном пути хозяйку Ардис-холла начали не шутя глодать сомнения.
Девушку и раньше томили дурные предчувствия. С того самого часа, как быстрый соньер унёс Хармана в небеса. Нет, она, конечно же, не ждала, что любимый сдержит слово и примчит за ней на космическом корабле. Пустое, детские выдумки! Но когда через два дня друзья не вернулись… И через три… На четвёртый волнение Ады сменилось гневом. Прошла неделя — и злость опять переросла в тревогу, более глубокую и мучительную, чем девушка сама от себя ожидала. Миновало ещё семь дней. Хозяйка Ардис-холла не знала, что и думать.
Прибывающие гости — а их теперь исчисляли сотнями — не принесли ни единой весточки о пропавшей троице. На четырнадцатое утро Ада прокатилась в одноколке до факс-портала и, чуть помедлив у павильона (а собственно, чего бояться-то?), перенеслась в Парижский Кратер.
Мать Даэмана от беспокойства не находила себе места. Сын и прежде пропадал на вечеринках неделями; однажды, за год до Первой своей Двадцатки, загулял аж на целый месяц, увлёкшись охотой на бабочек. Правда, молодой мужчина всегда находил возможность передавать матери новости: мол, нахожусь там-то, вернусь тогда-то… Но чтобы вот так, ни слуху ни духу?
— Ну что вы, успокойтесь, — утешала Ада, поглаживая руку женщины. — Харман отлично присмотрит за ним, да и Сейви тоже…
На взрослую женщину её слова произвели впечатление. Самой же девушке сделалось только хуже.
Спустя две недели после этого памятного разговора Ада ехала в одноколке по родным холмам, возвращаясь домой. её одолевали разные мысли.
За последний месяц Ардис-холл наводнили толпы людей. Если в первый раз девушка вернулась из Парижского Кратера глубокой ночью и не могла по достоинству оценить произошедшие изменения, то сейчас вид с вершины пригорка заставил её ахнуть.
Вокруг холма с белоснежным строением колыхалось пёстрое море палаток.
Поначалу выслушать учение сына Лаэрта на покатой лужайке за особняком явилось десять — двадцать гостей, не больше. Но десятки превратились в сотни, а теперь уже и тысячи. В Ардис-холле имелась всего лишь дюжина повозок, и каждая работала на износ. Войниксы, как положено, безмолвно напрягались, обслуживая посетителей — в основном мужчин — днём и ночью, однако хранили до странного угрюмый вид. Довольно скоро первые из учеников Одиссея стали по очереди дежурить у факс-портала, объясняя новеньким (а это было очень нелегко), что преодолевать безумно долгий путь — милю с четвертью — придётся пешком. Как ни удивительно, те покорно соглашались. А потом брели обратно, чтобы возвратиться через пару дней в ещё более многочисленной компании, где опять-таки преобладали мужчины. Некогда уединённый особняк на глазах превращался в оживлённый городской центр.
Дюжины и дюжины палаток воздвигали, разумеется, войниксы, но ухаживали за ними уже люди. В некоторых шатрах спали, в других готовили пищу, в третьих питались, четвёртые располагались чуть поодаль: Одиссей объяснил своим последователям, как правильно выкопать отхожее место. Во время всего этого сумасшествия мать Ады наведалась в Ардис-холл всего лишь однажды: огляделась, факсовала к себе в Уланбат и с тех пор не показывалась.
Дрожки остановились у крыльца. Девушка приняла стакан прохладного лимонада у одного из добровольных помощников — Ремана, молодого человека с бородкой, которые стремительно входили в моду, — и пошла на поле. Туда, где сын Лаэрта произносил свои бессмысленные речи, а также отвечал на вопросы по пять раз в день перед всевозрастающей толпой. Хозяйку так и подмывало на глазах у всех потребовать ответа у этого нахального варвара: как он посмел даже не попрощаться с той, что боготворила его.
Прошлым вечером Одиссей едва заглянул на праздничный ужин в честь наступающего дня рождения Ханны. Аде передались боль и смущение подруги. После того путешествия девушка следовала за дикарём верной тенью, а тот и не замечал её. Когда сын Лаэрта пренебрёг хозяйским гостеприимством и разбил лагерь в лесу, Ханна желала поселиться рядом, но Одиссей прогнал её ночевать под крышу большого дома. А как старалась юная красавица выполнять наравне с мужчинами все упражнения — бегала, проходила полосу препятствий, даже на борьбу вызывалась! Обожаемый герой нипочём не соглашался биться с дамой.
И вот вчера… Каждый из гостей поздравил именинницу с предстоящим первым посещением лазарета, произнёс за столом красивую речь, пересыпанную пожеланиями здоровья и счастья. Великий учитель был на редкость лаконичен: «Не надо». Ханна прорыдала в спальне подруги целый вечер и даже впрямь собиралась отказаться, подумывала спрятаться от сервиторов, которые продолжали вышивать ритуальное платье. Однако что же делать? Все через это проходили. Ада, Харман, Даэман… Все до единого.
Затем настало утро. Ханна спустилась из спальни в незатейливом хлопковом одеянии, украшенном изображениями синих змей-целительниц, обвившихся вокруг жезла. Одиссей так и не зашёл проститься с юной поклонницей.
Ада кипела от злости, провожая Ханну до факс-портала. Красавица всю дорогу отворачивалась, чтобы не показать слёзы. Хозяйка Ардис-холла всегда считала её самой крепкой из подруг, однако сегодня бесстрашная, неунывающая атлетка и художница казалась маленькой заблудившейся девочкой.
— Может, после лазарета я ему больше приглянусь, — проговорила именинница. — Стану взрослее, женственнее…
— Может быть, — согласилась вслух Ада.
А про себя подумала, что все мужчины одинаковы — самовлюблённые, бесчувственные свиньи, которые только и ждут случая продемонстрировать собственное свинство.
Ханна выглядела такой хрупкой и беззащитной, когда сервиторы за руки ввели её в павильон. Погода стояла ясная, в лицо веял нежный ветерок, и только в сердце Ады сгущались грозовые тучи. Девушку вдруг охватило необъяснимое чувство потери. Странно, ведь дюжины друзей совершали подобный ритуал ежедневно, и ничего такого. Хозяйка Ардис-холла и сама бывала в лазарете, правда, помнила об этом весьма смутно: какая-то тёплая водичка, бак… Но почему-то Ада разревелась, когда подруга, взмахнув рукой на прощание, скрылась за дверями портала. Возвращаясь домой в одиночестве, девушка только укрепилась в озлоблении на Хармана, Одиссея и всю мужскую братию.
Словом, в лице юной красавицы, что шагала по полю, сын Лаэрта напрасно ожидал бы найти преданную ученицу, готовую смотреть ему в рот.
Коренастый бородач, нарядившийся словно для боя, с мечом на поясе, восседал на сухом поваленном дереве, а сотни зрителей располагались вокруг на склоне. Многие из мужчин щеголяли точно такими же туниками и широкими ремнями из кожи, большинство отращивало бороды, ещё недавно считавшиеся признаком дурного вкуса.
Ада подоспела вовремя. Ей был известен обычный распорядок Одиссея: через час после рассвета мужчина собирал учеников и говорил к ним примерно девяносто минут, ближе к вечеру проводил ещё один урок, а перед ленчем и в долгих послезакатных сумерках отвечал на вопросы.
Молодой человек из новеньких робко поднял руку:
— Учитель, зачем нам нужно выяснять имена своих отцов? Прежде это было не важно.
Ада тихонько вздохнула. Сейчас гордый грек выбросит правую ладонь вперёд и примется тыкать пальцем в воздух, подчёркивая главные мысли. Кстати, девушка впервые обратила внимание на то, что многие из последователей начинали походить на бородача не только манерой одеваться, но и бронзовым загаром и даже крепостью мышц. В самом начале Одиссей установил жёсткое правило: любой, кто желает слушать его более двух раз, обязан не менее часа в день заниматься на полосе препятствий, устроенной учителем в лесу из верёвок, огромных колод и грязных ям. Гости, конечно же, посмеялись над нелепой затеей, но потом как-то втянулись. Хозяйке оставалось лишь удивляться.
— Если не ведаешь, кто твой отец, — спокойно и громко отчеканил воин, так что голос его разнёсся далеко по лужайке, — как ты познаешь самого себя? Вот я — Одиссей, сын Лаэрта. Отец мой — царь, и он же человек своей земли. В последний раз я видел его по колено в грязи, сажающим новое деревце взамен дуба-исполина, погубленного молнией и в конце концов срубленного рукой повелителя. Лишь постигнув, кем были мои предки, ради чего жили и за что умирали, я понимаю и собственную цену.
— Расскажите нам ещё раз про арету, — раздался голос из задних рядов.
Хозяйка узнала спросившего. Петир, один из самых первых учеников, появившийся в те дни, когда гостей можно было пересчитать по пальцам. Этот зрелый мужчина вообще не покидал Ардис-холла, и за месяц борода его стала почти такой же густой, как у варвара. А казался таким умным, мысленно усмехнулась девушка.
— Арета? — повторил Одиссей. — Это просто. Арета — значит совершенство и стремление к безупречности буквально во всём. Значит — каждым своим поступком служить совершенству, уметь распознать его при встрече и непременно достигать в собственной жизни.
Приземистый новичок в десятом ряду, чем-то напомнивший Аде пухлого кузена, расхохотался:
— Как это — безупречности во всём? Что за вздор? Это невозможно. И кому придёт охота добровольно надрываться? — Он огляделся по сторонам, ожидая поддержки.
Никто не смеялся. Ученики молча посмотрели на говорящего — и вновь повернулись к Одиссею. Сын Лаэрта сверкнул крепкой белозубой улыбкой.
— Я не сказал: достичь, друг мой. Но пытаться мы должны. Желать совершенства — вот единственно достойный человека путь.
— Да ведь у нас так много дел, — ехидно заметил спорщик. — Нельзя же упражняться во всех сразу. Надо уметь выбирать главное, разве не так? — Мужчина не сдержался и ущипнул свою соседку-подружку, чтобы хоть она выдавила и