з себя смешок.
— Верно, — ответил учитель. — Но помни, ты оскверняешь любое занятие, какое не посвятил арете. Ешь ли ты? Ешь так, будто последний раз в жизни. Готовь так, точно и нет на свете другой еды! Богам жертвуешь? Представь, что судьба всех близких зависит от твоей искренности, благоговения, самоотдачи. Любишь? Пусть любовь станет самой яркой и драгоценной звездой в созвездии твоих деяний, возложенных на алтарь ареты.
— Объясни нам слово агон, Одиссей, — сказала молоденькая женщина в третьем ряду, Пеаэн.
Вроде бы умная, трезво рассуждает, а глядите-ка, туда же, подивилась Ада.
— Хорошо. Агон — это сравнение вещей друг с другом, — негромко, но внятно проговорил сын Лаэрта. — Равноценны ли они, или одна больше другой. Вся вселенная принимает участие в динамике агона. Дерево, на котором я сижу, больше ли оно, чем, скажем, вон то, у кромки леса, на самом холме? — хитро прищурился он.
— Конечно, меньше, — откликнулся кряжистый мужчина, уже вступавший в разговор. — Оно ведь мёртвое.
— И что, живые непременно главнее? — вопросил учитель. — Все вы видели битву, запечатлённую на туринских пеленах. Разве нынешний уборщик навоза превосходит погибшего во славе Ахилла?
— Это совсем другое дело! — воскликнула одна из дам.
— Нет, — отрезал Одиссей. — Оба мужчины. Оба люди. Оба рано или поздно умрут. И не важно, если один до сих пор дышит, а другой переселился в царство теней. Сравнивать нужно. Мужей. Женщин. Потому и необходимо знать своих предков, свою историю.
— И всё же, твоё дерево мертво, учитель, — вмешался Петир.
На сей раз по склону прокатился хохот. Сын Лаэрта присоединился к общему веселью, а потом указал на воробья, севшего на несрубленную ветку:
— Да, но заметьте, с точки зрения агона, оно и сейчас превосходит по значимости ваше, живое. Например, для этой птицы. Для жучков-древоточцев, которые вгрызаются прямо сейчас в его кору. Для мышей-полёвок и более крупных созданий, что вскоре поселятся внутри ствола.
— Так кто же главный судья агона? — спросил серьёзный зрелый мужчина в пятом ряду. — Птицы, жуки или человек?
— Все, — отозвался учитель. — Каждый по очереди. Однако единственное, что имеет значение, — это ваш собственный суд.
— Звучит очень высокомерно, — подала голос ученица, в которой Ада признала подругу матери. — Кто избрал нас судьями? Кто дал нам право сравнивать?
— Сама вселенная, — отвечал Одиссей. — За пятьдесят миллиардов лет эволюции. Это она даровала вам глаза, чтобы смотреть. Руки, чтобы держать и взвешивать. Сердце, чтобы чувствовать. Разум для постижения законов суда. И воображение, чтобы осознавать выбор птиц, жуков и даже деревьев. Главное — пусть арета направляет вас при вынесении приговора. Поверьте, птицы и жуки, в чьём мире нет места созерцательным размышлениям, только так и поступают. Их не заботит, насколько это высокомерно — предпочитать ту или иную пищу, партнёра… дом, наконец. — Тут говорящий указал на дыру в поваленном стволе, куда нырнул юркий воробей.
— Учитель, — произнёс молодой человек из последних рядов, — а для чего нам, мужчинам, нужны ежедневные битвы?
«Хватит с меня», — решила хозяйка и, допив остатки лимонада, пошла обратно к дому. На пороге она оглянулась на длинный зелёный двор, по которому, негромко беседуя, прохаживались бесчисленные гости. Сервиторы, как обычно, сновали от одного к другому, но редко кто принимал у них угощение или напиток. Сын Лаэрта в первый же день потребовал от учеников не принимать услуг от машин и войниксов. Многих нелепое требование отпугнуло, и всё же толпа последователей росла с каждым днём.
Ада посмотрела в синие небеса, увидела бледные орбитальные кольца и подумала о Хармане. Как же она разозлилась на неотёсанного мужлана за тот непристойный разговор о сперме, материнстве и… моли! Надо же быть таким бесстыжим: обсуждать с девушкой вещи, о которых и с родной матерью толкуют раз в жизни! И потом, женщина с незапамятных времён избирала отца своему малышу из числа тех, чьё семя сохранялось в её чреве месяцами, годами, десятилетиями; зачем приплетать сюда мерзких мошек?
А его странная блажь постоянно быть рядом с ребёнком, ославиться под именем папаши! Это уж ни в какие ворота не лезет! Неудивительно, что взбешённая девушка проводила нового любовника на увеселительную прогулку без особой теплоты, уколов на прощание и словами, и взглядом.
Ада прикоснулась к низу своего живота. Лазарет пока не наделял её разрешением забеременеть. С другой стороны, хозяйка Ардис-холла и не просила, чтобы её заносили в списки. К счастью, выбирать между… как их там? — спермопакетами? — придётся не скоро. Тут она снова вспомнила Хармана, его мудрые глаза, нежные, но сильные прикосновения, взрослое, полное страсти тело — и опять потрогала живот.
— Аман, — тихо, для себя одной шепнула девушка, — сын Хармана и Ады.
Затем усмехнулась. Всё-таки разглагольствования Лаэртида не прошли даром даже для неё.
Вчера после заката, когда слушатели разбредались по шатрам, а кое-кто, совсем немногие, потянулись обратно к факс-павильону, хозяйка напрямую потребовала у Одиссея ответа: как долго тот намерен оставаться в её владениях?
Седой мужчина чуть печально улыбнулся:
— Не слишком долго, милая.
— Неделю? — решила не сдаваться Ада. — Месяц? Год?
— Нет-нет, — покачал тот головой. — Всего лишь до тех пор, пока небосвод не рухнет. Пока новые миры не возникнут у тебя во дворике.
Ну и хам! Девушка чуть не потребовала (хотя искушение было велико), чтобы сервиторы тут же уничтожили волосатого дикаря. Вместо этого она печально побрела домой, к себе в спальню — единственный уединённый уголок среди внезапного столпотворения, где и пролежала полночи без сна, сердясь на Хармана, тоскуя по Харману, тревожась о Хармане.
Вот и сейчас Ада повернулась, чтобы зайти в дом, как вдруг уловила краем глаза некое движение. Девушка оглянулась. Просто кольца вращаются? Или нет? Чистую синеву неба прочертила тонкая линия, словно алмазом чиркнули по стеклу. Затем ещё одна — ярче, заметнее. И снова. На этот раз Ада увидела хвост алого пламени. Над лужайкой прокатились три глухих громовых раската. Прогуливающиеся ученики остановились и задрали головы. Кто-то указывал вверх пальцами. Даже сервиторы и войниксы замерли, оставив свои дела.
До слуха девушки донеслись визг и вскрики со склона за особняком.
Лазурный купол исцарапали живые огненные штрихи. Все они, пересекаясь, летели на восток; за некоторыми тянулись разноцветные косматые полосы, иные издавали ужасающий раскатистый грохот.
Небеса рушились.
48Илион и Олимп
Роковая война развязывается прямо в залитой кровью детской.
Тысячи раз бессмертные нисходили на землю поучить бестолковых людей, только и жаждущих быть втянутыми в новые, всё более интересные игрища на поле боя. И вот впервые их встречает не благоговейный трепет, а грубое, молниеносное нападение.
Когда Муза, которую, видимо, затем и позвали, чтобы опознать непокорного схолиаста, вопит: «Вот он!» — Аполлон самоуверенно направляет на меня лук, однако не успевает достать ни единой серебряной стрелы. Гектор совершает стремительный прыжок, ударом клинка выбивает у бога оружие и всаживает меч ему в живот.
— Остановитесь! — кричит Афина, запоздало прикрываясь силовым полем.
Но Пелид уже преодолел её защиту; один сокрушительный взмах — и быстроногий рассекает бессмертную от плеча до бедра. Вой богини можно сравнить разве что с рёвом реактивного самолёта. Каждый из нас, в том числе и я, падает на колено, зажимая уши ладонями. Каждый, только не Гектор. И не Ахилл. Эти двое не слышат ничего, кроме собственного гнева, бушующего в крови.
Аполлон оглушительно выкрикивает некую угрозу и поднимает руку, собираясь то ли отпугнуть Приамида, то ли выпустить испепеляющую молнию. Гектору некогда разгадывать божественные намерения: он заносит клинок обеими руками и наносит мощный удар слева (ну вылитый Андре Агасси в лучшие дни). Десница «сребролукого» бессильно повисает, из плеча брызжет фонтан золотого ихора.
Второй раз в жизни я наблюдаю, как Олимпиец корчится в муках и теряет богоподобный облик, превращаясь в чёрный вихрь. Ураган разражается нечеловеческим визгом, услышав который служанки опрометью вылетают из комнаты. Благородные троянки — Андромаха, Лаодика, Феано, Гекуба и Елена — бросаются с кинжалами на Музу.
Наружность Афины тоже подрагивает и начинает расплываться. Бессмертная изумлённо пялится на свою разрубленную грудь и окровавленный живот. Затем выбрасывает руку вперёд и стреляет в обидчика лучом энергии, способным расплавить голову Ахиллеса до состояния плазмы. Герой пригибается с ловкостью супермена — недаром боги сами накачивали его ДНК нанотехом, так сказать, изготовили по военному спецзаказу — и замахивается клинком по ногам противницы. Стена за его спиной исчезает в клубах пламени. Афина подпрыгивает и зависает в воздухе, однако не раньше, чем сверкающее лезвие перерезает Олимпийские мускулы. Левая ступня разлетается на куски.
На сей раз раненая вопит так сильно, что я теряю сознание. Напоследок перед глазами мелькает Муза — девятилетний кошмар всех схолиастов; перепуганная до соплей, она даже забывает о квант-телепортации, попросту удирая от пяти троянок и их кинжалов.
Через пару секунд я прихожу в себя. Попробуй не приди, когда сам Ахиллес трясёт тебя, точно куклу.
— Сбежали! — рычит он. — Эти трусливые крысы взяли и смылись от нас на Олимп! Веди нас туда, Хокенберри.
Одной рукой он отрывает меня от пола. В горло упирается залитое ихором остриё.
— Чего ты ждёшь?! — надрывается ахеец.
Противиться нет смысла. Судя по зрачкам, сузившимся до размера булавочных уколов, герой уже невменяем. В этот миг Приамид перехватывает его запястье, и мои ноги медленно, но верно снижаются обратно на пол. Ахиллес отпускает меня и разворачивается с таким видом, что я почти уверен: Судьба решила сыграть злую шутку и быстроногий всё же прирежет своего новоиспечённого троянского союзника.