— Догадываешься, что сегодня произойдёт, Хокенберри?
Подозреваю, вопрос чисто риторический.
Зевс опирается на каменные перила; каждый из его пальцев толще моего запястья.
— Нет, — отзываюсь я.
Громовержец озирает меня свысока:
— Ну и как ощущения, премудрый схолиаст? Непривычно, а? Целых девять лет знать, что принесёт следующая минута, ведать закрытое для самих бессмертных… Должно быть, ты чувствовал себя Провидением, никак не меньше.
— Нет, дыркой в заднице.
Кронид кивает. Затем указывает на колесницы, которые взмывают над Олимпом, одна за другой. Их сотни.
— Сегодня, ещё до вечера, мы истребим человеческий род. Не только этих вояк, собравшихся под Илионом, но и вообще всех людей. Повсюду.
Что тут ответишь?
— Не слишком замахнулись? — усмехаюсь я; всё бы ничего, только голос дрожит, как у запуганного мальчика.
Владыка продолжает взирать на толпу златодоспешных богов и богинь, ожидающих очереди оседлать небесные машины.
— Посейдон, Арес и прочие веками достают меня, требуя избавиться от человечества, как от вируса, коим вы и являетесь, — рокочет бессмертный, обращаясь скорее к самому себе. — Мы, конечно, обеспокоены. А какую расу богов не опечалило бы истребление подобного героического рода, если учесть, сколько наноулучшенного ДНК растрачено на сношения с жалкими людишками, взять хотя бы Ахилла или Геракла? Мы почти сроднились — я имею в виду, в буквальном смысле.
— Зачем вы мне это говорите?
Небожитель презрительно косится сверху вниз:
— Поскольку жить тебе осталось пару секунд, можно и пооткровенничать. На Олимпе, схолиаст Хокенберри, нет постоянной дружбы, надёжных союзников или верных товарищей… Неизменны лишь интересы. Мой интерес — сохранить положение Владыки Бессмертных и Правителя Вселенной.
— Та ещё работка, — скалюсь я.
— Да уж, — молвит Зевс. — Это точно. Не веришь — спроси Просперо, или Сетебоса, или того же Тихого. Ну так есть у тебя последний вопрос перед уходом, Хокенберри?
— Вообще-то да, — на удивление спокойно говорю я; даже колени больше не трясутся. — Хочу знать, кто вы на самом деле и откуда взялись. Ясно ведь, что вы не подлинные боги Древней Греции.
— Разве? — Острые зубы Кронида сверкают из посеребрённой бороды. Совсем не по-отечески.
— Кто вы такие? — повторяю я.
Всемогущий вздыхает:
— Боюсь, у нас нет времени на рассказы. Прощай, схолиаст Хокенберри.
Оторвав ладони от перил, он решительно поворачивается ко мне.
Как выясняется, бессмертный был абсолютно прав: времени не осталось. Ни для историй, ни для чего другого. Огромное здание содрогается, трещит и громко стонет. Чудится, сам воздух вокруг Олимпа затвердел и потрескался. Сияющие колесницы спотыкаются на лету, а боги внизу так громко вопят, что крики долетают до нас.
Громовержец валится спиной на перила и, выронив мой медальон, упирается рукой в дрожащую стену. Высоченная башня сотрясается у основания, раскачиваясь и выписывая верхушкой десятиградусную дугу.
Зевс поднимает взгляд.
Небо заполняют чёрточки-вспышки. Слышатся акустические удары; марсианский небосвод разрезают полосы огня. Прямо над нашими головами посреди лазури стремительно кружатся гигантские сферы цвета чёрного космоса и пылающей лавы. Они напоминают громадные дыры, пробитые в голубой тверди, и к тому же заметно опускаются.
Ниже — гораздо ниже, у подножия Олимпа — раскручиваются подобные им неровные круги радиусом не меньше футбольного поля каждый. Другие вертятся над морем, ближе к северу, а некоторые вгрызаются прямо в волны.
Из приземлившихся у горы шаров устремляются наружу тысячи муравьёв. Да нет же, людей. Интересно, просто людей или как?
Среди золотых повозок, успевших взмыть, летают тёмные остроконечные машины. Некоторые крупнее колесниц, другие меньше, и у каждой — смертельный, не по-земному военный вид. Верхние слои атмосферы испещряют пламенные линии, со свистом устремляясь к Олимпу, словно межконтинентальные баллистические ракеты.
Громовержец потрясает кулаками.
— ПОДНЯТЬ ЭГИДУ! — оглушительно ревёт он, обращаясь к малюсеньким богам у подножия. — АКТИВИРОВАТЬ ЭГИДУ!
Хотелось бы, конечно, остаться и посмотреть, что будет дальше, однако сейчас у меня иные заботы. Опрометью проскакиваю между исполинских ножищ великана, прокатываюсь на животе по сотрясающемуся мраморному полу; левая рука подхватывает медальон, а правая быстро крутит диск.
58Экваториальное Кольцо
Поначалу никак не получалось извлечь Ханну из бака. Увесистый кусок трубы не справлялся с пластикоподобным стеклом. Даэман израсходовал три обоймы дротиков, и те рикошетом разлетелись по залу, сокрушая более хрупкие предметы, вонзаясь в обломки обездвиженных сервиторов, едва не задев самих мужчин. По стеклу побежали тонкие трещинки. В конце концов Харман забрался на верх резервуара и, используя трубу как рычаг, оторвал хитроумную крышку. Сняв с лица ночные линзы и респиратор, собиратель бабочек запрыгнул в пересыхающий бак — помочь товарищу. Огни совершенно погасли, работать приходилось при свете фонарика.
Обнажённая, мокрая, безволосая, с обновлённой кожей, девушка лежала на полу лазарета беззащитная, словно неоперившийся птенец. Добрая новость заключалась в том, что она дышала — неглубоко, прерывисто, пугающе часто, но всё-таки дышала. Однако была и дурная новость. Мужчинам не удавалось привести подругу в чувство.
— Она выживет? — требовательно спросил Даэман.
Прочие двадцать три человека не проявляли признаков жизни, к тому же достать их наружу не оставалось возможности.
— Откуда я знаю? — огрызнулся девяностодевятилетний.
Обитатель Парижского Кратера огляделся вокруг:
— Без электричества тут быстро холодает. Не успеешь глазом моргнуть, как будет ниже ноля. Надо чем-нибудь её прикрыть.
По-прежнему сжимая оружие, хотя уже не разыскивая врага во всех углах, Даэман устремился в темноту. Трубки, пробирки, человеческие кости, разбитые сервиторы, разлагающиеся останки… Ничего похожего на одеяло.
Ханна лежала без сознания и сильно тряслась всем телом. Вернувшийся ни с чем молодой мужчина принялся растирать её голыми руками, но это явно не помогло.
— Нужно что-то придумать, иначе ей конец, — в отчаянии прошептал он.
Из сумерек между рядами послышался звук скользящего металла. Товарищи даже ухом не повели. Испарения жидкого кислорода и прочих пролитых жидкостей заполняли зал мутной пеленой.
— Нам всем скоро крышка, — поправил Харман, указывая вверх, на прозрачные потолки.
Даэман запрокинул голову. Белая звезда-ускоритель угрожающе выросла в размерах.
— Сколько ещё? — выдохнул коллекционер.
Девяностодевятилетний покачал головой:
— Хронометры исчезли вместе с напряжением и Просперо.
— Когда началась эта заварушка, до ухода нам оставалось двадцать минут.
— Да, только когда это было? Может, все сорок минут назад?
Молодой мужчина внимательно вгляделся в ночной небосвод, покрытый ледяными звёздами.
— Земля ещё светила. Значит, как только она снова покажется…
Бело-голубой краешек планеты взошёл над горизонтом.
— Пора уходить, — произнёс Даэман.
Стук и скрежет за спинами путешественников усилились. Собиратель бабочек развернулся всем корпусом, целясь во мрак, однако Калибан так и не появился. Теперь лазарет начал терять и гравитацию. Разноцветные лужицы принялись взлетать над полом в виде бесформенных медуз, силящихся стать шарами. Луч фонаря повсюду натыкался на их блестящие поверхности.
— Как уходить? — удивился Харман. — Без неё?
Веки девушки были слегка приоткрыты, из-под них виднелись мутные белки. Озноб понемногу отпускал её, хотя мужчин это скорее пугало. Даэман снял респиратор, глотнул достаточно плотного, пусть и пропахшего гнилой плотью воздуха, и почесал щетинистый подбородок.
— С двумя термокостюмами нам не добраться до соньера. В городе, а тем более на открытом пространстве, она сразу погибнет.
— На диске есть силовое поле и обогреватель, — прошептал девяностодевятилетний и тоже поднял маску; дыхание вырвалось изо рта клубами пара. Бороду и усы путешественника покрывали белые сосульки, а в глазах застыла такая тоска, что больно было смотреть.
Молодой спутник покачал головой:
— Сейви рассказывала мне про вакуум и что он делает с человеческим телом. Ханне не дождаться, пока мы включим защитное поле.
— Ты хоть помнишь, как его активировать? — спросил Харман. — И как летать на этой хреновине?
— Э-э-э… не знаю. Ну, видел, конечно… А ты что, забыл?
— Я так устал, — откликнулся товарищ, потирая виски.
Девушка перестала дрожать и теперь совсем походила на мёртвую. Даэман сорвал с руки перчатку и приложил обнажённую ладонь к груди Ханны. Ничего. Неужели?.. Тут он ощутил слабое, как у птички, биение сердца. И решительно произнёс:
— Харман, снимай термокожу.
Тот вскинулся, беспомощно поморгал, затем понурил голову:
— Ну, да. Ты прав. Мой век уже позади. Она больше заслуживает…
— Вот дурень-то! — выругался собиратель бабочек, помогая другу разоблачиться. Между тем воздух охлаждался с пугающей быстротой; голоса товарищей звучали всё выше и тоньше. — Будешь меняться с ней. Досчитаешь до пятисот — одевайся сам. И так всё время, если только она не погибнет.
— А ты куда? — сипло поинтересовался товарищ; его ладони так сильно тряслись от мороза, что горожанину пришлось самому натягивать на девушку синюю кожу и дыхательную маску Хармана.
Ханну снова забил озноб, хотя термокостюм совершенно не растрачивал телесное тепло.
— А я пойду к соньеру, — пояснил Даэман и отдал оружие. — Возьми, вдруг Калибан явится за вами.
— Не явится, — судорожно прохрипел девяностодевятилетний. — Сперва он сожрёт тебя. Тогда и мы станем лёгкой добычей.
— Подавится, — процедил молодой мужчина сквозь зубы и, оттолкнувшись от пола, поплыл к полупроницаемой мембране.