Здесь же можно увидеть сотню других полководцев, а под их началом ещё тысячи ратников, каждый из которых с гордостью носит как собственное имя, так и имя своего достойного отца, и собирается любой ценою ещё сильнее прославить их, пусть ради этого придётся навеки сойти в Царство Аида.
Справа от греческих фаланг беспорядочно рассыпались по берегу несколько тысяч зеков — зелёных и молчаливых, как и всегда. Таинственные существа приплыли по океанским волнам на своих баржах, фелюгах и хрупких парусных судах. Зачем здесь МЗЧ, ведомо только им самим, да ещё, возможно, аватаре Просперо или неизвестному божеству Сетебосу. Ибо ни греки, ни троянцы, ни даже бессмертные боги не пытались заговорить с этими странными созданиями, безмолвно стоящими у края негромко плещущего прибоя.
Примерно в полумиле от них пылают в лучах марсианского заката распущенные паруса, и начищенные вёсла в уключинах ловят яркие блики золотого моря. Более сотни ахейских кораблей ощетинились острыми пиками, на палубах сияют щиты, пышут жаром тридцать тысяч боевых шлемов с жёлтыми, алыми, пурпурными, синими гребнями.
Меж крутыми боками судов рассекают позолоченные волны три чёрных перископа и заострённые плавники военных подлодок Пояса, управляемых моравеками.
Парой миль далее растянулась пехота моравеков — двадцать семь тысяч наземных воинов в чёрных доспехах, с лапами как у жуков, лёгкое и тяжёлое вооружение в избытке. Артиллеристские батареи роквеков, силовые и баллистические, установлены аж в пятнадцати километрах от линии фронта, стволы направлены на Олимп и несметную армию бессмертных. В небесах надо всеми ратями людей и моравеков курсирует авиация из ста шестнадцати «боевых шершней»: некоторые специально настроены на полную невидимость, другие дерзко сохранили первоначальную черноту. В космосе, если верить словам прибывших с Пояса моравеков, кружат шестьдесят пять военных кораблей, причём орбита одних лишь на волосок шире марсианской атмосферы, другие же летают в миллионах миль от Фобоса и Деймоса. Предводитель моравеков Пояса только что доложил моравеку с Европы Манмуту, а тот перевёл Ахиллесу и Гектору, о полной готовности всех видов бомб, снарядов, силовых полей и энергетических пушек на каждом из кораблей. На античных героев данный рапорт на произвёл никакого впечатления.
Неподалёку от Пелеева сына, по правую руку от Одиссея и Атридов, но чуть в стороне видны Манмут, Орфу и Томас Хокенберри, доктор филологии, облачённый в форму троянского пехотинца. Нельзя не заметить, как захватывает его всё происходящее, однако в то время, когда тысячи воинов благородного Ахилла недвижно замерли в ожидании приказа, схолиаст нервно переступает с ноги на ногу.
— Чего ты топчешься? Проблемы? — шепчет маленький робот по-английски.
— У меня какая-то дрянь в трусах ползает, — шипит Хокенберри в ответ.
И вот обе армии собраны. Последние силы — человеческие и бессмертные — подтянуты и приведены в боевой порядок. Воздух наполняет жуткая тишина. Лишь только волны медленно накатывают с шелестом на галечный пляж да марсианский бриз слабо посвистывает между скал, еле слышно проносятся по небу летучие колесницы, негромко гудят «шершни», кое-где всхрапывает конь или случайно бряцают бронзовые доспехи воина, слегка переменившего позу. Самый мощный и вездесущий звук создают десятки тысяч возбуждённых людей, которые внезапно утратили умение ровно дышать.
Великан Зевс выступает вперёд, его божественное тело с лёгкостью прорезает Эгиду, будто струи водопада.
Ахиллес шагает на ничейную землю и дерзко глядит в лицо отцу бессмертных.
— МОЖЕТ, СКАЖЕТЕ ЧТО-НИБУДЬ НАПОСЛЕДОК, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ИСТРЕБИТСЯ ВЕСЬ ВАШ РОД? — спрашивает бог будничным тоном, но столь громогласно, что слова достигают самых отдалённых концов поля брани, отчётливо раздаваясь даже на крутобоких ахейских судах.
Пелид выдерживает паузу, оборачивается на свои бесчисленные рати, устремляет взор на Олимп и несметные вражеские полчища, затем запрокидывает голову и снова глядит на исполина Кронида.
— Сдавайтесь без боя, — изрекает Ахиллес, — и мы пощадим ваших богинь. Лишние рабыни и наложницы нам не помешают.
64Ардис-холл
Даэман проспал два дня и две ночи. Несколько раз он в полузабытьи позволял Аде накормить себя бульоном или Одиссею — побрить и выкупать измождённое тело, однако ни говорить, ни слушать сил у него не было. Метеоритный дождь возобновлялся и на следующий вечер, и потом ещё раз, но рёв и грохот в небесах не потревожили глубокого сна. Мужчина не пробудился, даже когда на поле, где учил Лаэртид, со скоростью в тысячи миль в час врезался небольшой космический обломок; на месте удара остался кратер пятидесяти футов в поперечнике и девяти футов глубиной, а уцелевшие северные окна особняка лишились последних стёкол.
Утром третьего дня Даэман открыл глаза. Ада сидела на краешке кровати — её собственной, как выяснилось позже. Одиссей стоял в дверном проёме, скрестив на груди руки.
— Добро пожаловать, Даэман Ухр, — негромко сказала хозяйка.
— Спасибо, Ада Ухр, — прохрипел тот; казалось, три коротких слова потребовали от него невероятных усилий. — Харман?.. Ханна?..
— Обоим уже лучше, — откликнулась девушка, и молодой коллекционер впервые разглядел, какие у неё чудесные зелёные глаза. — Харман встаёт с постели. Сейчас он завтракает внизу. Ханна греется на солнышке крыльца. Она заново учится ходить.
Больной кивнул и смежил веки. Вот бы не разлеплять их, скорее предаться спасительному забвению, где растворяются мучения! Правую руку нестерпимо жгло и кололо.
Внезапно глаза Даэмана распахнулись. Ну конечно! Пока он находился в беспамятстве, друзья отрезали нездоровую конечность, а его страдания — простые фантомные боли, чтоб им!..
Мужчина в ужасе сдёрнул одеяло.
Багровая, распухшая, изрезанная шрамами рука оказалась на месте. Рваные края шрама, оставленного зубами Калибана, соединяла суровая нить. Даэман попытался шевельнуть кистью, подвигать пальцами, но тут же откинулся на подушки, судорожно ловя воздух ртом. Впрочем, попытка удалась.
— Кто?.. — просипел путешественник, слегка отдышавшись. — Сделал… швы? Сервиторы?
Дикарь-великан шагнул ближе к кровати:
— Это я зашивал.
— Сервиторы больше не работают, — вставила девушка. — Причём нигде. Факс-узлы ещё действуют, так что новости поступают отовсюду. Роботы поломались. А войниксы исчезли.
Наморщив лоб, молодой мужчина попытался вникнуть в смысл сказанного и всё же не сумел. В комнату вошёл Харман, опираясь на прогулочную трость, как на костыль. А товарищ-то решил сохранить бороду, разве что слегка привёл в порядок, заметил про себя обитатель Парижского Кратера. Девяностодевятилетний присел на кровать и пожал больному левую руку. Тот ответил на пожатие, после чего на минуту прикрыл глаза. Когда они снова открылись, взгляд затуманила влага. Наверное, это от усталости.
— Метеоритные дожди слабеют с каждым вечером, — произнёс вошедший. — Однако бывают и несчастные случаи. Смерти. В одном Уланбате больше сотни.
— Смерти? — переспросил Даэман, впервые за долгие годы постигая истинное значение этого слова.
— Придётся вам заново научиться погребальному обряду, — сказал Одиссей. — Забудьте о факсе на орбитальные кольца и беззаботной вечности в компании «постов». Люди опять хоронят мёртвых и заботятся о раненых.
— Париж… Кратер… — выдавил молодой мужчина. — Мама?..
— Жива и невредима, — поспешила отозваться Ада. — Твой город не затронуло. Она переслала письмо с одним из беженцев: сама боится факсовать без крайней необходимости. Как и многие в наши дни, она ждёт, пока всё не уладится. Знаешь, ведь на планете вырубился весь ток.
— А почему тогда факсы работают? — удивился Даэман. — И где войниксы? Что происходит?
Харман пожал плечами:
— Нам известно лишь одно: конца света, как выражался Просперо, в ближайшее время не предвидится. Будем рады и этому.
Кузен Ады рассеянно кивнул. Так значит, всё это не пригрезилось ему и Просперо, Калибан, гибель Сейви — не порождение пустого кошмара? Собиратель бабочек пошевелил правой рукой: жгучая боль ответила на его вопрос.
И вот появилась Ханна. На девушке была простая белая сорочка, на голове пробивался лёгкий пушок, глаза смотрели более живо и даже более человечно, чем когда-либо. Ханна подошла к постели, осторожно склонилась, боясь потревожить руку больного, и крепко поцеловала его в губы.
— Спасибо, Даэман, — промолвила она, окончив поцелуй. — Спасибо. — И протянула ему крохотную незабудку, сорванную на лужайке.
Мужчина неловко зажал цветок пальцами левой ладони.
— Всегда пожалуйста. А мне понравилось целоваться.
И это была истинная правда. Величайший соблазнитель в мире почувствовал себя мальчишкой на первом свидании.
— Странно, — произнесла гостья и, разжав другую руку, показала друзьям скатанную в ролик повязку. — Сегодня нашла под старым дубом туринскую пелену, хотела посмотреть… Даже они теперь не работают.
— А может, история окончена, — высказался Харман, однако на всякий случай приложил микросхемы ко лбу, прежде чем выбросить ненужную повязку. — Что, если война завершилась?
Одиссей, залюбовавшийся на синее небо и луг за окном, при этих словах повернулся к товарищам:
— Сомневаюсь. По-моему, настоящая битва только начинается.
— Разве ты что-нибудь знаешь о туринской драме? — удивилась Ханна. — Ты же никогда…
Могучий грек развёл руками:
— Честно сказать, это мы с еврейкой распространили среди вас пелены. Лет десять назад, когда я привёз оригинал из… далека.
— Зачем? — полюбопытствовал Даэман.
— Затем, что грядёт война. Земляне должны были проникнуться её ужасами и красотой. А ещё постичь судьбы героев драмы — Ахиллеса, Гектора, прочих… Даже мою.
— Мы в сражениях не участвуем, — вмешалась Ада.
Сын Лаэрта вздохнул:
— Придётся. Пока что передовая далеко, но и до вас докатится. Бои вовлекут каждого, желаете вы того или нет.