Диомед выхватывает другое копьё и бросается на храбреца, очевидно собираясь прикончить второго сына Дареса, как и первого. Юный троянец не выдерживает и обращается в бегство, в ужасе оставив Фегеса на произвол судьбы. Но глаз Тидида меток, и рука тверда, словно медь: острый наконечник описывает блестящую дугу, метя промеж лопаток беглеца.
В этот самый миг Арес летит вперёд, — летит взаправду, без шуток, ибо и мы, и бессмертные пользуемся левитационной упряжью — и вновь приостанавливает время. Сверкающее копьё замирает менее чем в десятке футов от цели. Бог войны простирает вокруг Идея силовое поле, «запускает» парочку замедленных секунд, чтобы отклонить бронзовое жало в сторону, после чего квант-телепортирует перепуганного молодого человека с поля боя куда-нибудь потише. Потрясённым и устрашённым троянцам чудится, будто чёрная ночь молниеносно спустилась и унесла их товарища прочь.
«Не захотел, стало быть, лишаться в будущем обоих жрецов сразу», — думаю я про Ареса. Заметив во вражеских рядах брешь, пробитую Диомедом, греки с воплями кидаются вперёд. Жестокая сеча возобновляется с новой силой, и я вынужден стремительно ретироваться от греха подальше. Бесхозная колесница громыхает по камням долины навстречу ахейцам, которые с радостью устремляются на богатую добычу.
Арес вернулся. Полупроявившись в обычном измерении в виде нечеловечески огромного силуэта, бог побоищ зычно призывает жителей Илиона храбро сплотить ряды и отразить натиск. Войско в смятении. Некоторые кидаются наутёк, едва приметив сияющего Диомеда, другие покоряются громовому голосу божества. Внезапно Афина перелетает через головы сражающихся, берёт разбушевавшегося олимпийца за руку и что-то быстро шепчет ему на ухо.
Бессмертные переглядываются и квитируются.
Оборачиваюсь через левое плечо: скрытая от тех, что отчаянно бьются, вопят, разражаются проклятиями и умирают вокруг неё, Афродита небрежным взмахом кисти повелевает мне проследить за исчезнувшими.
Надеваю Шлем Смерти. Теперь боги не видят меня. Только она. Активирую медальон и отправляюсь сквозь пространство Планка на поиски Ареса с Афиной. Это просто: всё равно что ступать по отпечаткам на мокром песке.
Хм… а богом быть совсем нетрудно. С подходящим-то снаряжением.
Бессмертные ушли недалеко: остановились миль за десять от поля битвы, в тенистом местечке на берегу Скамандра. (Олимпийцы нарекли этот поток, текущий через долины Илиона, Ксанфом.) Материализуюсь шагах в пятидесяти от них. Арес мигом поворачивает голову и хищно смотрит в мою сторону. Всё. Шлем не работает. Я погиб.
— Что такое? — спрашивает Афина.
— Вроде бы я… что-то почувствовал. Какое-то движение. Квантовая активность или…
Серые глаза Афины глядят прямо на меня.
— Там ничего нет. Я могу видеть в любом спектре фазовых сдвигов.
— Не ты одна, — рявкает бог войны и отворачивается.
Я наконец-то судорожно перевожу дух, стараясь дышать как можно тише. Шлем Аида в полном порядке. Арес принимается расхаживать по берегу взад и вперёд.
— В последние дни мне кажется, что Зевс повсюду.
— Да, отец очень зол на нас, — кивает дочь Громовержца, шагая рядом.
— Тогда зачем ты дразнишь его ещё больше?
— Я? Дразню? — Плутовка даже останавливается. — И как же, позволь узнать? Спасая моих ахейцев от гибели?
— Накачивая Диомеда для резни, — хмурится рослый, идеально сложённый Арес. Интересно: я впервые замечаю, что его волосы отливают на солнце рыжим. — Это небезопасно, Афина Паллада.
Собеседница беззаботно смеётся.
— Девять лет мы только и делаем, что вмешиваемся в события. Ради бога, это же просто игра. Чем ещё заниматься? Как будто мне неизвестны твои намерения уже сегодня выручить ненаглядных илионцев, а моих аргивян предать закланию, словно жертвенных овец! Значит, и ты рискуешь, о бог войны?
— Может, и так, однако я не вооружаю ни одну из сторон нанотехнологиями. Не прикрываю обречённых сдвинутыми по фазе полями. О чём ты думаешь, Афина? Решила превратить этих смертных в… в нас?
Богиня снова заливается смехом, но вовремя останавливается, заметив и без того мрачное выражение лика Ареса.
— Брат мой, ты же знаешь, сыну Тидея недолго упиваться сверхсилой. Я только хочу, чтобы он пережил эту битву. Наша дорогая сестрица Афродита уже подначила троянского лучника Пандара напасть на моего фаворита Менелая. Вот и сейчас, пока мы говорим, — я прямо слышу, как она шипит в ухо негодяю: «Убей Диомеда! Убей!»
Бог войны пожимает плечами. Афродита — его главная сообщница и подстрекательница. Страшно похожий на обиженного мальчугана (если возможно представить себе обиженного мальчугана десяти футов ростом, вокруг которого пульсирует мощное силовое поле), Арес подбирает гладкий камешек и с силой пускает его по воде.
— Не всё ли равно, когда погибнет твой Диомед — нынче или через год? Он человек. И он смертен.
Теперь Афина хохочет ему в лицо без всякого стеснения:
— Разумеется, братец, разумеется! Жизнь какого-то кратковечного нас… меня и не волнует, но я же сказала: это игра. Я не дам сучке Афродите изменить волю Провидения.
— Кто может знать волю Провидения? — сердито обрывает её бог войны, скрестив руки на широкой груди.
— Отец, например.
— Это он так утверждает, — скалит зубы Арес.
— Ты что же, сомневаешься в словах нашего господина и повелителя? — В голосе Афины слышится лёгкая насмешка.
Бог войны резко оборачивается; должно быть, я чем-нибудь выдал себя. О небо! Хорошо хоть встал на большом камне — только отпечатков ног мне сейчас и не хватало. Однако взгляд Ареса скользит дальше.
— Я и не думал проявлять неуважение к верховному владыке, — изрекает он тоном президента Никсона, прознавшего о «жучках» в Овальном кабинете. Лгущего в расчёте на скрытый микрофон. — Вся моя верность, и преданность, и любовь принадлежат Зевсу без остатка, сестра.
— Не сомневаюсь, что отец оценит их и вознаградит по достоинству, — эхом отзывается богиня, не скрывая злорадства.
— Провалиться на месте! — вскидывается вдруг Арес. — Ты нарочно затащила меня сюда, чтобы твои треклятые ахейцы преспокойно закололи побольше моих…
— Именно, — презрительно выплёвывает Зевсова дочь.
В её устах эти три слога звучат настоящим ругательством. Ого, кажется, бессмертные готовы подраться. Такого я ещё не видел.
Раздосадованный олимпиец всего лишь пинает ногой песок и молниеносно квитируется обратно на поле брани. Афина довольно хохочет и, преклонив колени у волн Скамандра, омывает водой лицо.
— Вот дурень, — шепчет она скорее всего для самой себя, но на какой-то миг я верю: слова адресованы обезумевшему схолиасту, который топчется на камне, укрытый от её гнева идиотским капюшоном из кожи.
А что, очень точное слово.
Богиня квитируется в гущу сражения. Я ещё с минуту содрогаюсь, размышляя над собственной глупостью, а затем следую примеру бессмертных.
Греки и троянцы по-прежнему «мочат» друг друга. Тоже мне, новость.
Выискиваю взглядом своего коллегу. Он где-то здесь. Даже в чужой шкуре мы легко узнаем друг друга по зеленоватому свечению, которым Олимпийцы наградили каждого схолиаста. Да, вот и Найтенгельзер в образе троянского увальня-пехотинца, что забрался на край низкого утёса понаблюдать за бойней со стороны. Избавившись от Шлема Аида, преображаюсь в троянца Фалка (парня вскоре настигнет пика Антилоха) и отправляюсь поздороваться.
— Доброе утро, схолиаст Хокенберри, — произносит он при моём приближении.
Мы общаемся на чистом английском: никто не расслышит неведомую речь за лязгом боевой бронзы, грохотом колесниц и воинственными криками. А если вдруг и расслышит, невелика беда — в этой разношёрстной команде привыкли ко всяческим чудным диалектам.
— Доброе утро, схолиаст Найтенгельзер.
— Где ты пропадал целый час или около того?
— Устроил передышку, — вру я.
Такое случается. Бывает, одного из нас с души воротит от этой мясорубки, тогда лучше квитироваться в Трою, провести часок-другой в тишине, а ещё приятнее — пропустить большую глиняную бутыль вина.
— Неужели я что-то пропустил?
Товарищ по ремеслу пожимает плечами.
— Диомед наконец довыделывался и получил стрелу в плечо. Точно по расписанию.
— От Пандара, — киваю я в ответ.
Пандар — тот самый лучник, что ранил Менелая.
— Я видел, как Афродита вдохновила его выстрелить, — говорит Найтенгельзер, не вынимая рук из карманов плаща.
Вообще-то в греческих плащах нет карманов. Поэтому он вшил их сам…
Погодите-ка, а вот это уже новость. Гомер ни словом не обмолвился о том, чтобы улыбколюбивая дщерь Зевса подтолкнула Ликаонова сына к подобному шагу — разве только убедила пустить стрелу в Менелая, дабы нарушить перемирие. Бедолага Пандар, сегодня ты действительно игрушка в руках богов… А ведь это твой последний день.
— И что, сильно Диомед ранен? — интересуюсь я.
— Сфенел оказался поблизости, вытащил наконечник. Видимо, тот был неотравленным. Только что Афина квитировалась на поле, отвела в сторонку Диомеда и «…силу влила во члены героя, в ноги и руки».
Странный перевод, мне такой не попадался.
— Опять нанотех, — вздыхаю я. — Так Диомед уже нашёл дерзкого Лиаконида и прикончил его?
— Да, минут пять назад.
— И как, успел Пандар произнести свою коронную речь перед смертью?
В моём любимом переводе парень оплакивает собственную участь аж целых сорок строчек, заводит бесконечный диалог с Энеем — да-да, с тем самым! — и на пару с ним гоняет на колеснице, швыряя копьями в раненого ахейца.
— Нет, — отзывается Найтенгельзер. — Промазав в первый раз, он только и крикнул: «Мать моя женщина!» Потом запрыгнул на колесницу к Энею, бросил в Диомеда копьё, пробил щит и доспехи, но плоть не задел. А когда получил от грека пикой промеж глаз, сказал ещё: «Вот дерьмо!» — и помер. Что поделать, и Гомера подчас заносило: монополия на прямую речь чревата соблазнами.