На самом деле мне кажется, что сражаются меж собой лишь двое: Анхизид и сын Тидея. Вражеские предводители пачками валятся под их ударами. В это время бессмертные Аполлон и Арес криками сгоняют жителей Илиона на кровавую бойню.
На моих глазах Эней убивает могучих, беспечных близнецов Орсилоха и Крефона. И вот Менелай, опомнившийся от собственной раны, яростно устремляется навстречу Энею. Я слышу, как хохочет бог войны. Ещё бы тому не радоваться, если нынче найдёт свою смерть виновник всех бедствий, оставшийся без супруги рогоносец! Стоит героям сойтись на расстояние вытянутой руки, как прочие воины почтительно сторонятся, уступая место для благородной aristeia.
Острые копья грозно вздымаются над головами, но тут решает вмешаться брат Нестора Антилох, закадычный друг позабытого всеми Ахиллеса. Рассудив, что грекам не след терять причину для битвы, герой становится рядом с Менелаем, плечом к плечу.
Увидев перед собой сразу двоих легендарных командиров, Эней поспешно отступает.
Двумястами ярдами восточнее этой сцены распалённый Гектор врубается во вражеские ряды с такой свирепостью, что отбрасывает вспять самого Диомеда. Божественные линзы позволяют Тидиду разглядеть неразличимого для прочих Ареса, который бьётся с героем бок о бок, и благоразумие нежданно торжествует.
Я всё ещё помню, что хотел навестить Афродиту, однако разве можно оторваться от подобного зрелища? Найтенгельзер строчит как сумасшедший в своём блокноте. Курам на смех: заниматься писаниной в этом обществе, имеющем не больше понятия о книгах, чем двухлетние карапузы в яслях. Царапай он хоть на древнегреческом, каракули схолиаста ничего не значат для этих рубак.
Ого! Похоже, все обитатели Олимпа вознамерились поучаствовать в битве. Невдалеке от меня возникают Гера с Афиной. Супруга Зевса понуждает светлоокую Палладу вступиться за ахейцев. Та вовсе не против. Покровительница юности Геба, прислужница верховных Олимпийцев, молнией слетает на поле в крылатой колеснице и передаёт поводья Гере. Афина резво запрыгивает следом, на ходу пристёгивая нагрудную броню; хитон богини отлетает, подхваченный ветром. Зато кольчуга жарко вспыхивает под солнцем. Подняв пульсирующий жёлто-алый щит, бессмертная склоняет меч и посылает на землю яркие зигзаги молний.
— Смотри! — кричит Найтенгельзер, перекрывая шум битвы.
На севере блещет настоящая молния. На раскалённом послеполуденном небосводе вздымается гигантская чёрная туча, которая постепенно принимает грозные очертания Зевсова лика.
— ЧТО, СЪЕЛИ, МИЛАЯ СУПРУГА С ДОЧКОЙ? — ревёт небесный гром. — СЛАБО ТЯГАТЬСЯ С БОГОМ ВОЙНЫ, А? СБЕЙТЕ-КА С НЕГО СПЕСЬ, ИЛИ КИШКА ТОНКА?
Клубы мрака закипают над полем брани; струи дождя и грозовые вспышки обрушиваются на головы троянцев и аргивян без разбора.
Гера спускается на колеснице как можно ниже; перепуганные сыны Пергама бросаются врассыпную, словно раскатившиеся по ковру булавки из кожи и бронзы.
Афина перескакивает в обычную колесницу, управляемую верным Сфенелом, к измождённому Диомеду, на латах и руках которого затвердела корка высохшей крови.
— Уже выдохся, кратковечный? — вопит дщерь Зевса, вложив в последнее слово всю издёвку, на какую только способна. — Это ли сын Тидея, великого в бранях? Неужели ты уступишь вот ему? — Она презрительно тычет пальцем в сторону остервенело сражающегося Гектора, за чьей спиной возвышается свирепый Арес.
— Так как же, богиня, — задыхается Диомед, — он под защитой Олимпийца и…
— А Я ТЕБЯ ЧТО, НЕ ЗАЩИЩАЮ?! — рокочет пятнадцатифутовая Афина, вырастая на глазах героя, всё ещё испускающего бледное свечение.
— Д-да, богиня, но ведь…
— Довольно! Диомед, радость моего сердца, прикончи этого наглеца вместе с его заступником!
Обомлевший Тидид лишается дара речи.
— Кратковечным нельзя убивать бессмертных…
— Кто тебе это сказал? — грохочет Афина, после чего склоняется над воителем и впрыскивает ему под кожу что-то новенькое. Видимо, делится своей божественной энергией.
Затем отшвыривает бедолагу Сфенела футов на тридцать прочь и, завладев поводьями, хлещет коней. Колесница дребезжит по камням навстречу Гектору, Аресу и всему троянскому воинству.
Диомед заносит копьё — как будто и впрямь задумал убить могущественного Олимпийца.
При этом Афродита мечтает избавиться с моей помощью от самой Афины. Ну и дела. Сердце моё бешено колотится в груди от ужаса и восторга. Скоро всё пойдёт по-другому. Не поминай лихом, старина Гомер!
12Над Поясом астероидов
Почти сразу же за юпитерианской магнитосферой корабль сбавил ход, так что полёт по огромной дуге над плоскостью эклиптики до Марса занял бы теперь стандартные дни, а не считанные часы. Манмута и Орфу с Ио это вполне устраивало: им было о чём побеседовать.
Вскоре после старта Ри По и Корос III решили поставить парус из борволокна и объявили об этом во всеуслышание. Сенсоры судна позволили маленькому европейцу наблюдать за куском ткани, который был выброшен назад на семикилометровых бикарбон-тросах и резко развернулся в полную ширину — десять километров в поперечнике. Для Манмута, подключившегося к объективам на корме, он выглядел большим чёрным кругом, который аккуратно вырезали в звёздном небе.
Орфу с Ио выбрался из своего кокона, проворно спустился по главному тросу вдоль соленоидного торуса, затем проехал по опорному канату. Подобно какому-нибудь крабу, исполняющему роль Квазимодо-звонаря, он всё тщательно опробовал, подёргал, пробежал по реактивным двигателям в поисках трещин, неплотных швов или иных изъянов, ничего не обнаружил и вернулся на корабль с удивительной и гордой грацией существа, привыкшего к невесомости.
Корос III отдал приказ выстрелить модифицированный магнитный уловитель Матолофф-Феннелли, и Манмут ощутил энергетический скачок в системах посудины, когда прибор на носу корабля создал уловитель с полем в тысячу четыреста километров, дабы захватывать свободные электроны и собирать солнечный ветер.
— Сколько ещё нам придётся тормозить, чтобы остановиться у Марса? — спросил хозяин «Смуглой леди» по общей связи, ожидая отклика от своего друга Орфу.
Ответ пришёл от властного Короса:
— Когда корабль замедлит ход и эффективная площадь действия уловителя возрастёт, для понижения нашей текущей скорости от 0,1992 до 0,001 скорости света — точка жёсткого столкновения — понадобится двадцать три и шесть десятых стандартного года.
— Двадцать три и шесть десятых! — повторил европеец по общей линии. Он, конечно, мечтал о долгой дискуссии с приятелем. Но всё хорошо в меру!
— И даже тогда мы получили бы весьма приличный разгон — триста километров в секунду, — продолжал обитатель Ганимеда. — Одна тысячная световой скорости при вторжении в атмосферу — на это не чихнёшь с высокой колокольни.
— В общем, о мягкой посадке пора забыть, — отозвался маленький моравек.
Орфу с Ио издал рокочущий звук, напоминающий чихание.
В разговор включился каллистянин:
— К счастью, наша скорость зависит не только от паруса из борволокна, Манмут. Реальное путешествие займёт примерно одиннадцать стандартных дней, и у орбиты Марса мы будем давать чуть менее шести километров в секунду.
— Так-то лучше, — усмехнулся европеец в тихом и тёмном чуланчике «Смуглой леди»; странно было получать информацию не через собственную систему жизнеобеспечения, но посредством датчиков огромного космического корабля. — А почему?
— Солнечный ветер, — пояснил Орфу. — Здесь он достигает тоже трёхсот километров в секунду. При отправке на борту имелось полцистерны юпитерианского водорода и четверть резервуара дейтерия: всё остальное топливо мы рассчитываем извлечь из ветра при помощи уловителя Матолофф-Феннелли. Термоядерные двигатели придут в действие уже за Солнцем, и вот где начнётся истинное торможение.
— Жду с нетерпением.
— Я тоже. — Гигантский краб снова загрохотал, и хозяин «Смуглой леди» задался вопросом: либо ирония вовсе недоступна его другу, либо приняла чересчур язвительные формы.
Дорога над Поясом астероидов протянулась на сто сорок миллионов километров. По пути Манмут читал «A la recherchй du temps perdu» — «В поисках утраченного времени» Пруста.
Вместе с романом Орфу загрузил в память приятеля биографию автора и французский язык во всей его классической сложности, однако дело закончилось тем, что европеец прочёл пять разных английских переводов. Проще оценить произведение на том языке, который изучал полтора земных столетия, заявил он. Краб только хихикнул и предостерёг Манмута от сравнений Пруста с Шекспиром, ибо творчество их так же отличается по сути, как терраформированный мир, куда направлялся корабль, от ледяных долин родных юпитерианских спутников. В ответ крохотный моравек упрямо взялся за следующую английскую версию.
Едва завершив чтение — капитан подлодки, разумеется, осознавал, что произведение требовало более напряжённой работы мысли, но его разжигало желание пообщаться, — европеец вышел на связь. Орфу как раз покинул свою «колыбель», чтобы проверить на прочность парусные канаты, почти совсем истрепавшиеся из-за нарастающего торможения.
— Не знаю, — произнёс Манмут. — Я ничего такого не заметил. Обычные разглагольствования усталого эстета.
— Эстета? — Товарищ подкрутил одну из ручек, настраиваясь на личную связь, в то время как его манипуляторы и бактериальные жгутики занимались точечной сваркой соединителя тросов. Сквозь объективы, расположенные на корме, белая сварочная дуга казалась яркой звездой на фоне чёрного паруса и громоздкого крабьего панциря. — Ты имеешь в виду самого автора или рассказчика Марселя?
— А что, есть разница? — саркастически хмыкнул собеседник и тут же устыдился. Не он ли забрасывал друга сотнями, а то и тысячами посланий, доказывая разницу между героем сонетов — поэтом по имени Уилл — и реальной исторической фигурой, драматургом Шекспиром? Так почему бы Прусту, пусть даже столь тяжеловесному и неудобоваримому для понимания, не проявить подобную сложность творческой натуры, отделив себя от главного героя?