В то же мгновение друзья вылетели наружу и очутились в сотне метров от вращающегося корабля. Верёвка предельно растянулась под огромной тяжестью ионийца, однако порвать её было невозможно, как и сломить волю Манмута в этот миг. Его поле зрения застилали формулы сложных вычислений, Марс и звёзды по-прежнему менялись местами каждые полсекунды, но маленькому европейцу всё же удалось снова врубить двигатели на полную мощность и… вернуться к отсеку, где ожидала подлодка.
Корабль разваливался на глазах. Две тонны металла пролетели над головой Манмута в каких-то пяти метрах. Моравек поднатужился, продолжая запихивать друга в открытые двери, пока пузыри жидкого железа немилосердно бомбили помятый панцирь бедняги.
Для чего всё это?
Обшивка трещала по швам: судно рассыплется прежде, чем они доберутся до «Смуглой леди»…
— Вот и отлично, — пробормотал любитель Шекспира. — Гора пришла к Магомету.
— Что? — воскликнул Орфу на сей раз действительно перепуганным голосом.
Ах да, спохватился европеец. Кабельная связь.
— Ничего. Держись, ладно?
— Интересно чем? Лично у меня не осталось ни рук, ни ног. Лучше уж сам держись за мой панцирь.
— Хорошо, — отозвался Манмут и запустил резервные двигатели. Он толкал, пинал и пихал друга.
Это помогло. В конце концов иониец занял полупустое грузовое отделение.
«Смуглая леди» покинула расползающееся чрево судна.
— Прошу прощения, — шепнул маленький европеец, отталкиваясь при помощи реактивного двигателя от умирающего корабля.
— За что? — поинтересовался Орфу.
— Да так, — вздохнул капитан. — После расскажу.
Непроглядный мрак грузового отделения успокаивал: по крайней мере Марс и звёзды больше не кружили голову до тошноты. Пристроив товарища в главной нише, Манмут активировал гибкие зажимы. Теперь иониец в относительной безопасности.
Ясно, что все трое, «Смуглая леди» и моравеки, в любом случае обречены закончить жизнь вместе — далеко не худший исход. Европеец подсоединил коммуникации подлодки к кабельной линии.
— Ты вне опасности, старина, — выдохнул он, чувствуя, как ноют органические внутренности, и начал ощупью пробираться к дверям шлюза. Тот ещё действовал.
Собрав последние силы, капитан преодолел вакуумный коридор и захлопнул за собой люк. Линия связи потрескивала от помех. Системы корабля сообщали об ощутимых, но не роковых повреждениях.
— Ты на месте? — спросил маленький моравек.
— А ты-то где?
— В своей каюте.
— Как наши дела, Манмут?
— В сущности, посудина разлетелась на куски. «Смуглая леди» более-менее цела, включая невидимую оболочку, датчики и манипуляторы по всему корпусу. Правда, я понятия не имею, как ими управлять.
— В смысле «управлять»? — растерянно повторил Орфу. И тут до него дошло. — Так ты по-прежнему намерен вторгнуться в атмосферу?
— А что, есть выбор?
Исполинский краб задумался на целую секунду или на две.
— Ну да, согласен, — промолвил он наконец. — Полагаешь, у тебя получится?
— Даже не мечтаю, — откликнулся Манмут почти жизнерадостно. — Вот загружу всё программное обеспечение, оставленное Коросом III, и ты поведёшь дальше.
Линия содрогнулась от уже знакомого грохота; любитель сонетов не сразу поверил, что его друг и в самом деле смеётся в такую минуту.
— Ты, конечно же, шутишь. Я слепец. Выгорели не только глаза и камеры, но вся система оптики. Я полная развалина. Горстка мозга в разломанной корзинке для пикника. Скажи, что ты шутишь.
Европеец выискал информацию по работе внешних дополнительных устройств — всего этого таинственного хлама. Затем включил камеры наблюдения и тут же отвернулся. Судёнышко по-прежнему нещадно кувыркалось, разве что Марс приблизился и заполнил экраны. Полярные льды — синее небо — льды — небо — кусок чёрного космоса — снова льды… У Манмута началось головокружение.
— Ну вот, — сказал он, завершив загрузку. — Отныне я буду твоими глазами. Запрашивай любые данные по навигации, какие потребуются и какие я только смогу откопать. Твоё дело — стабилизировать «Смуглую леди» и довести полёт до конца.
На этот раз сомнений быть не могло: иониец и впрямь расхохотался.
— Разумеется, дружище, почему бы и нет. Всё равно расшибёмся.
Внешние двигатели перешли под управление Орфу.
15Долины Илиона
Диомеда буквально несёт нелёгкая — точнее, огромная, вооружённая до зубов, сокрытая в облаке богиня лично везёт его на битву, управляя колесницей.
Я до сих пор не верю своим глазам. Сначала «подправленный» бессмертной рукой Тидид ранит Афродиту. Теперь же сам «возжигатель сражений» вынужден ответить на его вызов. Aristeia с божеством. Круто.
Ещё сегодня утром Арес дал Громовержцу и Афине слово пособлять грекам, однако, по своему обычаю, без предупреждения нарушил клятву, переметнувшись на сторону осаждённых под влиянием речей Аполлона и собственной вероломной натуры. Пару минут назад его тяжёлая длань оборвала жизнь Перифаса, сына Охезия. Убитый был самым лучшим воином в этолийских частях доблестной греческой армии. Бог войны с жадностью срывает с окровавленного тела богатые доспехи, но некое предчувствие заставляет мародёра поднять глаза. Афина окутана маскировочным облаком тьмы. И хотя Арес должен понимать, что за туманом скрывается бессмертный, ему уже всё равно: главное, впереди ненавистный Диомед.
Бог войны бьёт первым. Разумеется, с нечеловеческой точностью. Копьё легко перелетает через головы коней, метя прямо в сердце жертвы. Рука Афины, показавшись из мрака, с той же лёгкостью отбивает удар. Арес изумлённо разевает рот. Наконечник из вольфрамового сплава без толку врезается в каменистый грунт.
Колесница проносится мимо; наступает очередь Тидида. Он перегибается через край и с размаху бросает бронзовое копьё, облечённое для мощности тончайшим слоем поля Планка. Полученная от Афины Паллады энергия позволяет оружию пронзить сперва силовой щит бога войны, затем узорно-медный пояс бога войны и, наконец, олимпийские внутренности всё того же бога.
Арес принимается кричать. Недавний вой Афродиты, потрясший землю, сейчас уже кажется шёпотом. «Страшно, как будто бы девять иль десять воскликнули тысяч сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву», — пел об этом рёве Гомер. Теперь-то я понимаю, что слепец не сгущал краски. Во второй раз за этот проклятый день обе армии забывают своё кровавое дело, повергнутые божественным шумом в простой человечий трепет. Даже благородный Гектор, по горло занятый жутко благородным делом — прорубиться клинком сквозь аргивскую плоть и умертвить медленно отступающего Одиссея, — прекратив натиск, оборачивается в сторону залитого ихором клочка земли, где вопит раненый Олимпиец.
Диомед соскакивает с колесницы, полный решимости добить поверженного. В этот миг, корчась от нестерпимой боли, бог сражений начинает расти, расплываться, преображаться, совершенно теряя человекоподобный вид. Воздух вокруг Диомеда, прочих греков и троянцев, боровшихся за труп несчастного Перифаса (тот распластался у их ног, всеми забытый), внезапно заполняется ошмётками грязи, обрывками ткани, кожи и тому подобной дрянью. Арес напоминает уже не огромного смертного, а… нечто иное. Чёрный вихрь плазменной энергии неистово дышит, извивается, беспорядочные всполохи статического электричества беспощадно лупят то по троянцам, то по аргивянам.
Диомед шарахается назад; ярость чёрного циклона временно притупила даже его жажду крови.
Бог войны исчезает, квитируется на Олимп, придерживая рукой собственные кишки, чтобы не выпали. Поле брани замирает. Словно бессмертные вновь остановили время. Да только птицы по-прежнему летают, ветер дует, пыль оседает наземь. Нет, эта неподвижность порождена благоговением — ни больше ни меньше.
— Ты хоть раз в жизни видел что-нибудь подобное, Хокенберри? — раздаётся над ухом.
Вздрагиваю от неожиданности. Откуда здесь Найтенгельзер? Ах да…
— Нет, не видел.
С минуту мы молча смотрим, как окаменевшие фигуры «оттаивают» и с новой злостью возобновляют сражение. Заметив, что укутанная облаками Афина куда-то пропала из колесницы Диомеда, начинаю удаляться от своего товарища.
— Надо бы сменить облик и проследить, как там королевская семья на стенах Трои, — объясняю я прежде, чем исчезнуть.
И действительно видоизменяюсь, но лишь для того, чтобы не вызвать лишних подозрений. Затерявшись в клубах пыли и полной неразберихе сражения, быстро натягиваю Шлем Аида, активирую медальон и устремляюсь по квантовому следу за раненым Аресом. Сквозь искажённое пространство — на блистательный Олимп.
Однако телепортация выносит меня вовсе не на зелёные вершины божественной горы и даже не в Зал Собраний. Таинственное просторное помещение смахивает скорее на приёмный покой медицинской клиники двадцатого столетия, чем на интерьер любого из здешних зданий, где я побывал до сих пор.
Стерильную с виду комнату наполняют боги и ещё какие-то существа. От страха оказаться замеченным я не дышу почти минуту.
Вроде бы пронесло.
Арес корчится на столе типа операционного. Вокруг него снуют и хлопочут некие гуманоиды, а может, и роботы. Более странных, скользких, живых по наружности, но всё же чужеродных созданий мне не доводилось видеть даже в фильмах Спилберга. Одно из них подсоединяет капельницу, второе водит ультрафиолетовым лучом над изувеченным телом бога.
Брат Афродиты по-прежнему держит выпавшие внутренности обеими окровавленными руками. Он страдает, он перепуган и унижен до предела. В общем, вылитый человек.
Вдоль белой стены тянется ряд высоченных (от двадцати футов) стеклянных баков; в каждом из них бурлит лиловая жидкость, плавают толстые нити и шланги, а также… бессмертные. Рослые, загорелые, безукоризненные тела в различной степени разложения — или восстановления, это как посмотреть. Я вижу растерзанные органы, белеющие кости, куски красного мяса, у кого-то из-под скальпа сверкает голый череп, от вида которого меня чуть не выворачивает наизнанку. Богов трудно признать, но в ближайшем баке плавает сама Афродита. Волосы медленно колышутся в лиловой жидкости, веки плотно сомкнуты. Обнажённая фигура — воплощённое совершенство, если бы не идеальная кисть, отсечённая от безупречной длани. Вокруг разорванных связок, сухожилий и кости вьётся клубок зелёных червей, не то пожирающих больную плоть, не то зашивающих рану, а может, и всё сразу. Я отвожу взгляд.