— Как тебе объяснить? Всю войну, с самого первого дня мне было так одиноко… Безумно не хватало человеческого тепла, беседы, прикосновений…
— Теперь-то, надеюсь, хватило? — перебила она, не то насмехаясь, не то обвиняя.
— Да, — отозвался я.
— У тебя есть супруга, Хок-эн-беа-уиии?
— Да. Нет. — Я замотал головой, чувствуя себя последним идиотом. — Наверное, когда-то я был женат… Только теперь моя жена мертва.
— Наверное?
— Видишь ли, бессмертные перенесли меня на Олимп сквозь пространство и время… — Всё равно не поймёт; ну и ладно. — Кажется, я умер в той жизни, а они каким-то образом восстановили мой прах. Но не память. По крайней мере не целиком. Иногда в голове возникают картинки из прошлого, зыбкие, как мечта или сон.
— Я знаю, о чём ты, — откликнулась Елена.
И схолиаст из двадцатого столетия поверил: действительно знает. Неясно откуда и всё же — знает.
— Кому именно ты служишь, Хок-эн-беа-уиии?
— Отчёты выслушивает одна из Муз. Однако лишь вчера стало известно, что моей жизнью управляет сама Афродита.
— Странно, — вскинулась красавица. — Моей тоже. Как раз вчера, когда она вытащила Париса из горячей схватки с Менелаем и перенесла в нашу постель…[17] Сначала я отказывалась, но богиня угрожала предать меня губительной, испепеляющей ярости (это её слова) троянцев и ахейцев…
— А ещё покровительница любви… — негромко сказал я.
— Покровительница похоти. Вожделений, о которых мне столько известно, Хок-эн-беа-уиии.
И снова я не нашёл что ответить.
— Мою мать звали Леда, дщерь Ночи, — будничным тоном поведала Елена. — Однажды Громовержец спустился к ней и обольстил, приняв вид лебедя. Огромного такого самца… В нашем доме была фреска, изображающая моих старших братьев у алтаря Зевса. И меня — в виде большого белого яйца.
Тут я не сдержался и громко прыснул. Живот непроизвольно сжался, ожидая удара холодной стали.
Красавица лишь обнажила белые зубы.
— Так что не рассказывай мне про похищения или про то, каково быть пешкой в руках богов, Хок-эн-беа-уиии.
— Ну да. Когда Парис появился в Спарте…
— Нет. Когда мне исполнилось одиннадцать, я была насильно увезена Тезеем из храма Артемиды Орфийской и вскоре понесла. Дочка, Ифигения, не вызывала в сердце нежных чувств, пришлось отдать её на воспитание Клитемнестре и Агамемнону. Братья избавили меня от ненавистного брака, забрали из Афин обратно в Спарту. Тезей же отправился с Геркулесом воевать против амазонок, потом женился на одной из них, вторгся в царство Аида, ну и заодно прогулялся по лабиринту Минотавра на Крите.
У меня начала кружиться голова. Троянцы, греки, божества — за плечами каждого из них долгим шлейфом тянулась какая-нибудь запутанная история, только и поджидающая удобного случая, чтобы обрушиться на несчастного слушателя. При чём это здесь?..
— Мне всё известно о вожделениях, Хок-эн-беа-уиии, — речитативом повторила Елена. — Великий царь Менелай назвал опозоренную девушку своей невестой, хотя такие мужчины предпочитают девственниц. Чистота породы для них важнее жизни. А потом явился Парис, наученный Афродитой, и снова похитил меня, увёз на чёрном корабле в Трою, точно… добычу.
Она остановилась. её глаза внимательно изучали меня. Что здесь ответишь? Холодный, даже ироничный тон красавицы разверз передо мной непроглядную чёрную бездну горечи… Хотя нет, не горечи, спохватился я, заглянув в эти огромные очи. Их наполняла жуткая тоска. И смертельная усталость.
— Хок-эн-беа-уиии, — промолвила Елена, — ты тоже считаешь меня самой прекрасной женщиной в мире? Ты пришёл похитить меня?
— Нет, не за этим. Мне и самому некуда идти. Дни схолиаста Хокенберри сочтены. Я обманул Музу и её госпожу Афродиту. Богиня любви ранена Диомедом и проходит курс лечения, но когда она выйдет… Или мне конец, или мы не стоим сейчас на этой террасе.
— Даже так?
— Да.
— Идём в постель, Хок-эн-беа-уиии.
В серую предрассветную пору, спустя пару часов после нашей новой близости, я пробуждаюсь, чувствуя необыкновенный прилив сил. Лежу спиной к Елене, однако почему-то уверен: она тоже не спит на своей просторной кровати с затейливыми ножками.
— Хок-эн-беа-уиии?
— Что?
— Как же ты служишь Афродите и прочим богам?
С минуту я размышляю над вопросом. Затем поворачиваюсь. Прелестнейшая во вселенной женщина, освещённая тусклыми отблесками из окон, облокотилась на белый локоть; её долгие тёмные локоны, немного спутавшиеся за время нашей близости, ливнем стекают на обнажённые плечи и руку. Широко распахнутые глаза пристально смотрят на меня.
— О чём ты? — спрашиваю я, хотя и сам догадался.
— Зачем бессмертным переносить кого угодно «через время и пространство»? Тебе что-то известно?
Я на миг смыкаю веки. Как ей растолковать? Сказать правду будет чистым сумасшествием. Но, как я уже признавался, обман способен до того опостылеть…
— Эта война. Мне ведомы некоторые события, которые произойдут… могут произойти.
— Так ты оракул?
— Н-нет.
— Значит, пророк? Избранный жрец, одарённый божественным видением?
— Тоже нет.
— Тогда не понимаю, — хмурится Елена.
Я присаживаюсь на постели и устраиваюсь на подушках поудобнее. За окнами ещё не рассвело, хотя мы слышим несмелый голос первой утренней птицы.
— В моём мире есть песня, — шёпотом говорю я, — поэма об осаде Трои. До сих пор её сюжет удивительно повторял то, что творится вокруг нас.
— Ты странный. Говоришь, как будто бы осада и война давно закончились, стали пыльной историей в твоих краях.
Не признавайся, глупец!
— Вообще-то так оно и сесть.
— Ты — слуга Рока.
— Да нет же. Просто человек. Мужчина…
— О, это я знаю, Хок-эн-беа-уиии. — Она с лукавой улыбкой касается ложбинки между грудей, на которых я лежал в изнеможении этой ночью.
Покраснев словно рак, провожу ладонью по лицу. Щетина уже колется. И не побреешься, в казармы теперь нельзя… Нашёл о чём беспокоиться. Тебе и жить-то осталось…
— Если я спрошу о будущем, ты ответишь?
Её ласковый тон пугает сильнее крика.
Только этого не хватало. Начинаю хитрить.
— Ну, на самом деле я ведь не провидец. Это всего лишь песня, так, некоторые подробности, да и те не всегда…
Елена кладёт мне руку на грудь:
— Ответишь?
— Да.
— Троя обречена? — её голос по-прежнему ровен, тих и безмятежен.
— Да.
— Город погубит сила или хитрость?
О боже, я не могу сказать.
— Хитрость.
Бывшая супруга Менелая улыбается. По-настоящему.
— Одиссей, — шепчет она.
Я не отзываюсь. Может, если не выдавать всех тонкостей, мои откровения не слишком повлияют на ход событий?
— Парис переживёт падение Трои? — вопрошает она.
— Нет.
— Кто его убьёт? Ахиллес?
Никаких подробностей! — орёт совесть.
— Н-нет.
Пропади всё пропадом.
— А благородный Гектор?
— Смерть, — откликаюсь я. Точно какой-нибудь судья-фанатик виселицы, чума меня побери.
— От руки Ахиллеса?
— Да.
— А сам Ахиллес? Вернётся с войны невредимым?
— Нет.
Заколов Гектора, он подпишет свой приговор. И герою это отлично известно. Из пророчества, которое преследует его многие годы, словно раковая опухоль. Долгая благополучная жизнь или слава. Третьего Ахиллу не дано. Умри в глубокой старости простым человеком. Или полубогом, но теперь. Однако Гомер говорил, что парень сам выбрал… э-э-э… выбирает… тьфу, выберет. Судьба не предрешена!
— А царь Приам?
— Смерть, — сипло отзываюсь я.
Правителя зарежут в собственном дворце, прямо у Зевсова алтаря; изрубят на кровавые куски, точно жертвенного тельца.
— А сынишка Гектора Скамандрий, прозванный в народе Астианаксом?
— Смерть.
Пирр швыряет кричащего младенца с городской стены.
Я закрываю глаза.
— А что ждёт Андромаху? — шепчет Елена.
— Рабство.
Если она сейчас же не прекратит свой допрос, я непременно сойду с ума. Для безразличного схолиаста из далёкого будущего подобные разговоры в порядке вещей, но сейчас речь о тех, кого я знаю, с кем встречался… спал… Да! Почему её не интересует собственное завтра? Надеюсь, красавица не станет…
— А я? Погибну вместе с Илионом? — всё так же спокойно молвит любовница Париса.
Набираю в грудь воздуха:
— Нет.
— Менелай повстречает меня?
— Да.
Зачем-то вспоминается «Безумная восьмёрка» — чёрный шарик предсказаний, популярный в дни моего детства. Почему я не ответил, как та игрушка: «Будущее туманно» или «Спросите попозже»?! Сошёл бы за Дельфийского оракула. С какой стати распускать перья перед этой женщиной?
Поздно, доктор. Больной скончался.
— Супруг найдёт меня и оставит в живых? Я перенесу его гнев?
— Да.
Главный герой «Одиссеи» поведал о том, как Менелай отыскал беглянку в стенах царского дворца, в чертогах Деифоба неподалёку от хранилища палладия; о том, как обманутый муж бросился на неё с клинком, а та обнажила грудь, словно приветствуя убийцу; как острый клинок зазвенел о камни пола и разлучённые супруги слились в жарком поцелуе. Неясно, когда Менелай сразит Деифоба — до этой сцены или после…
— И мы вместе вернёмся в Спарту? — Голос Елены чуть слышен. — Парис падёт, Гектор падёт, все великие воины Илиона падут, прославленные троянки умрут или иссохнут от горя в рабстве, город сгорит, его стены рухнут, высокие башни будут разрушены, земля засыпана солью, чтобы на ней уже ничего не выросло… А я останусь жить? Уеду с Менелаем домой?
— Что-то в этом роде.
Болван!
Дочь Зевса перекатывается на постели, встаёт и нагишом выходит на террасу. На мгновение забыв свою роль гадалки, я благоговейно любуюсь тёмными волосами, струящимися по спине, безупречными ягодицами, сильными ногами. Красавица облокачивается на перила и, глядя на небо, произносит: