— Что это? — выдавил из себя Манмут, чувствуя, как холодеют органические внутренности.
— Лондонский мост. — Шекспир пожал плечами. — Поведайте же мне о вашем друге.
Устав глазеть на прославленного драматурга снизу вверх, моравек забрался на каменную стену, что служила перилами. На востоке громоздилась неприступная башня грозного вида — та самая башня из «Ричарда III», предположил капитан подлодки. «Я сплю или умираю от недостатка воздуха, — решил он про себя. — Однако не позволю этому сну прекратиться, не задав хотя бы одного главного вопроса».
— Вы уже взялись за свои сонеты, мастер Шекспир?
Драматург с улыбкой посмотрел на зловонную Темзу и обернулся на смердящий город. Повсюду лежали нечистоты, в лужах разлагались конские трупы, окровавленные части куриных тушек плавали в сточных канавах и плавно кружились в затхлых заводях. Маленький европеец давно уже вырубил все обонятельные датчики. Для него оставалось загадкой, как люди со здоровыми носами, не подлежащими отключению, способны выдерживать подобное издевательство.
— Откуда вам известно о моих первых опытах сонетов? — промолвил Бард.
Манмут по-человечьи пожал плечами:
— Обычная догадка. Так вы их начали?
— Я подумывал развлечься с этой поэтической формой, — признал драматург.
— А кто тот юноша, которому посвящены стихи? — спросил моравек, еле дыша от восторга. Неужели на его долю выпадет счастье разгадать тайну многих веков? — Уж не граф ли Саутгемптон, Генрих Ризли?
Актёр Королевского театра заморгал от изумления и внимательно вгляделся в собеседника.
— Похоже, вы следуете за мной по пятам, крохотный Калибан.
Хозяин «Смуглой леди» кивнул:
— Стало быть, это он? Ризли?
— Его светлость встретит в октябре свою девятнадцатую осень, и говорят, нежный пушок над его губой уже превращается в жёсткую щетину. Не очень-то годится для «юноши».
— Тогда Уильям Герберт, — высказался европеец. — Ему только двенадцать, и третьим графом Пембрук он станет через девять лет.
— О, вы умеете предвидеть будущие взлёты и падения? — с тонкой иронией изрёк Шекспир. — Мастеру Калибану подвластен Океан Времени, а не одни лишь марсианские моря, которые мы здесь упоминали?
Манмут был слишком возбуждён, чтобы отвечать.
— Знаменитое издание 1623 года вы посвятите Уильяму Герберту и его брату, а когда сонеты напечатают, на титульном листе будет стоять «г-ну У.Г.».
Драматург уставился на собеседника, как на порождение горячечного бреда.
«О нет, мастер Шекспир, в действительности это вы — предсмертный бред задыхающегося мозга», — подумал моравек. А вслух произнёс:
— Мне просто любопытно, как можно иметь любовником юношу или мальчика.
К изумлению капитана «Смуглой леди», Бард выхватил из-за пояса кинжал и подвёл остриё прямо к шее существа.
— Есть ли у вас глаз, маленький Калибан, чтобы мне пронзить его?
Осторожно, боясь оцарапать долговременную плоть ещё глубже, Манмут промолвил:
— Тысяча извинений. Я здесь чужой и незнаком с вашими обычаями.
— Видишь ли те три ближайших головы, насаженные на колья?
Моравек опасливо покосился:
— Вижу…
— Ещё неделю назад их обладатели тоже были незнакомы с нашими манерами, — прошептал поэт.
— О да, понимаю. Я не желал оскорбить вас, сэр.
Грозный клинок скользнул обратно в кожаные ножны. Маленький европеец припомнил, что актёры всегда питали слабость к выразительным позам и цветастым выражениям. Хотя, конечно, заточенный кинжал не имел ничего общего со сценическим реквизитом. Как, впрочем, и ответ Шекспира не был отрицанием — в подлинном смысле слова.
Собеседники одновременно повернулись к Темзе. Чудовищно огромное рыжее солнце нависло над рекой в закатной дымке. Шекспир заговорил, негромко и мягко:
— Если я когда-нибудь и напишу сонеты, о Калибан, то лишь исследую в них заново свои ошибки, слабости, сделки с совестью, тщеславие и мучительные неясности жизненного пути — подобно тому, как мы щупаем языком окровавленную дырку в десне после стычки в таверне. Поведайте же мне о гибели своего друга, этого Орфу с Ио.
Манмут не сразу уловил суть вопроса. Ах да…
— Я не смог завести «Смуглую леди» в одну из прибрежных пещер. Пытался, но не смог. Реактор внезапно вырубился, и мы остались без тока. Подлодка проплыла ещё чуть-чуть, менее четырёх морских миль, я опустошил ёмкости с балластом, и всё-таки мы затонули в трёх километрах от берега.
Он бросил взгляд на поэта. Казалось, тот слушает очень внимательно. Стены домов за его спиной окрасились неповторимым алым цветом заката на Темзе.
— Я выбрался наружу, переключился на автономное дыхание и нырял несколько часов подряд, — продолжал Манмут. — Инструментов почти не осталось: нагрудный фонарь, немного ацетилена да пальцы манипуляторов. Я не сумел ни вскрыть двери отсека, ни расчистить завалы в затопленном коридоре. Какое-то время Орфу поддерживал со мною связь — пока внутренние системы подлодки не отказали окончательно. Знаете, в его голосе не слышалось ни беспокойства, ни страха, только усталость… страшная усталость. До последней минуты. Там, внизу, было очень темно. Вроде бы я потерял сознание. Наверное, так и лежу теперь на дне марсианского океана, скончавшись вместе с Орфу. Или же медленно умираю, и клетки органического мозга в предсмертном всплеске активности рождают видение о нашем разговоре.
— В твоей груди сердца живые бьются всех тех, кого давно ты схоронил, — монотонно изрёк Шекспир, — возлюбленных, что больше не вернутся, друзей твоих, что спят во тьме могил.[18]
Моравек очнулся на суше. В косых лучах марсианского утра он увидел над собой дюжины маленьких человечков с полупрозрачными зелёными лицами. Их чёрные глазки пристально смотрели на робота. Когда тот поднялся со слабым жужжанием сервоприводов и сел, существа отступили на пару шагов.
О небо, ну и малыши. Ещё ниже Манмута. Бесполые обнажённые существа отдалённо смахивали на гуманоидов: две руки, две ноги — однако, приглядевшись, моравек не заметил ни ушей, ни ртов. Трёхпалые конечности придавали им особое сходство с мультперсонажами из медиаархивов Потерянной Эпохи. Плоть этих странных созданий напоминала мягкий прозрачный пластик, внутри которого булькали и перекатывались пузыри, зелёные комки, частички и крупные капли непонятного происхождения, точно в лампе, подаренной Уртцвайлем и погребённой теперь на дне океана. Никаких вен или полноценных органов.
По тропинке, прорубленной в скале, спускались посмотреть на Манмута новые и новые человечки. На краю утёса лежала привязанная к деревянным роликам громадная каменная голова. Ещё одна возвышалась на берегу километром восточнее. Черты лица было не разобрать. А, к чёрту дурацкую башку!
Моравек обернулся на море. Тёплые волны накатывались на песок с точностью ударов метронома. Где же «Смуглая леди»?
Вот и она — за две сотни метров от пляжа. Часть верхнего корпуса с командной надстройкой покачивалась над водой. Эхолот и сонар умерли ещё раньше подлодки. Манмуту пришлось испытать самую горькую обиду капитанов: он пережил собственное судно. Европеец вспомнил, как бешено тряс двери грузового отсека, стоя в клубах поднятого ила и донной мути. Верно, он лишился сознания и каким-то образом выплыл на берег.
«Орфу! Сколько же времени я провёл в грёзах о Шекспире?» Чуть менее четырёх часов, подсказал внутренний хронометр.
«Он ещё может быть жив».
Моравек зашагал к воде, намереваясь брести по дну столько, сколько потребуется.
Десяток маленьких зелёных человечков преградил ему путь. Затем их стало двадцать. Потом пятьдесят. И вот добрая сотня существ окружила незваного гостя.
Манмут никогда не поднимал руки в гневе, но сейчас он ощутил готовность драться, растерзать, разбросать ненавистную орду, если придётся. Хорошо, вначале он попробует убедить их словами.
— Уйдите с дороги, — провещал европеец на полной громкости и сам поразился звучанию собственного голоса в атмосфере Марса. — Пожалуйста.
Чёрные глазки зеленоликих созданий буквально сверлили пришельца. Однако где уши, чтобы услышать его, или уста, чтобы ответить?
Моравек печально рассмеялся и двинулся на толпу, зная, что ничего не добьётся в одиночку. Твари просто навалятся на него и порвут в клочья. О нет. Мысль о подобной жестокости привела органику Манмута в смятение.
Одно из существ подняло руку, словно прося чужака остановиться. Европеец притормозил. Зелёные головы дружно повернулись направо, толпа разделилась, и к любителю сонетов приблизилось создание, ничем не отличающееся от других. Остановившись перед пришельцем, оно протянуло руки вперёд, сложив их будто бы для молитвы.
Манмут не понял. Да он и не собирался копаться в тонкостях здешнего языка жестов в то время, когда Орфу…
Моравек попытался обойти человечка, однако дюжина других тут же сомкнула ряды вокруг посла, преградив путь к морю. Так-то, либо сражайся сейчас же, либо удели внимание назойливому немому.
Европеец испустил вздох, очень похожий на стон, встал как вкопанный и повторил жест зелёной фигурки.
Посол покачал головой, взял пришельца за левую руку (датчики моравека, органические и не только, отметили, что перед ним холоднокровное существо), затем отпустил её, схватил правую и приложил к своей прохладной груди. Человечек надавил сильнее, пальцы упёрлись и… проникли вовнутрь.
Манмут содрогнулся в отвращении, но странная тварь не разжала железной хватки, и ему пришлось наблюдать за собственной тёмной ладонью, которая погрузилась в жидкую грудь; светопроницаемая плоть сомкнулась у локтя вакуумным швом.
Каждый из человечков поднял свои ладошки к груди.
Растопыренные пальцы моравека нащупали нечто твёрдое, неправильной сферической формы. Зелёный шарик размером с человеческое сердце тихо трепетал.
Существо надавило снова, и европеец осознал, что от него требуется. Он аккуратно взял таинственный орган в руку.