Манмут не сомневался: в сонетах Шекспир воссоздаёт единую, цельную драму, где и «юноша», и «смуглая леди» — всего лишь персонажи. Это вам не порождение сиюминутной страсти, а плод многолетней работы зрелого мастера в расцвете творческих сил. Что же стало предметом его исследований? Любовь. Только вот что думал о ней автор на самом деле?
Этого никто и никогда не узнает. Разве Бард с его умом, цинизмом, с его скрытностью выставит напоказ свои истинные чувства? Ведь каждая его пьеса, одна за другой, являет читателю, как чувства превращают людей в игрушки. Подобно королю Лиру, Шекспир обожал своих шутов. Ромео — кукла в руках Фортуны, Гамлет — шут Рока, Макбет — игрушка собственных амбиций, Фальстаф… ну, если только Фальстаф… Хотя страсть к принцу Хэлу одурачила даже этого героя и в конце концов разбила брошенное сердце.
Вопреки уверениям непроницательных знатоков двадцатого столетия, моравек ни в коем случае не считал упоминающегося в цикле сонетов «поэта», иногда нарекаемого «Уиллом», исторической личностью. Он видел в нём очередной драматический образ, призванный раскрыть все грани влечения. А что, если «поэт», как и злополучный граф Орсино, был Паяцем Любви? Человеком, помешанным на самой Страсти?
Данный подход нравился Манмуту больше. «Соединенье двух сердец» подразумевало, конечно же, не гомосексуальную связь, но подлинное посвящение восприимчивых душ. А эта сторона любви никого не смущала, напротив, пользовалась почётом и уважением задолго до Шекспира. На первый взгляд сонет 116 кажется избитой пропагандой описанного чувства и провозглашением его нерушимости. Однако зачем же столько отрицаний?..
И вдруг все части головоломки встали на места. Подобно большинству гениев, Бард начинал свои произведения ранее или позже их настоящего «начала». Так что же сказал «юноша» старшему по возрасту, одурманенному любовью поэту, что потребовало столь яростного отпора?..
Моравек протянул пальцы первичного манипулятора, взялся за пишущую иглу и принялся выводить на планшете:
Дорогой Уилл. Да, нас обоих радовал брак двух честных душ — ибо тела мужчин не способны разделять столь священные узы. Поверь, мне тоже хотелось бы продлить его, словно истинное супружество, до скончания дней. Но это невозможно. Люди меняются, Уилл. Обстоятельства тоже. Если человек или какое-либо его качество уходят навсегда, гаснет и чувство. Когда-то я любил тебя, Уилл, святая правда. Только ты стал иным, ты уже не тот, и потому переродился я и моя привязанность.
При взгляде на готовое письмо Манмут довольно расхохотался, хотя смех тут же замер, когда стало ясно, как резко и бесповоротно изменилось понимание всего сонета. Вместо приторных и несбыточных клятв в нетленной преданности — отчаянное сопротивление обману, эгоистичному бегству возлюбленного. Знакомые строки потребовали совершенно нового прочтения:
Не признаю (так называемых) «препятствий» я для брака
Двух честных душ. Ведь нет любви в любви,
Что в «переменах» выглядит «инако»
И внемлет зову, только позови,
О нет!..
Моравека разжигало страшное волнение. Наконец-то всё встало на свои места: и каждое слово в стихотворении, да и само оно — в цикле. «Брак честных душ» исчез, не оставив после себя ничего, кроме гнева, упрёков, подозрений, лжи и дальнейшей измены — всего, что воплотится с полной силой в сонете 126. К тому времени «юноша» и мысли об идеальной любви канут в прошлое ради грубых наслаждений «смуглой леди». Манмут подключился к виртуальному разуму, готовясь отправить электронное послание своему верному собеседнику, Орфу с планеты Ио. (С ним моравек поддерживал переписку в течение последних двенадцати лет.)
Завыли сирены. Перед виртуальными глазами исследователя замигали огни. «Кракен!» — подумалось ему, однако твари никогда не заплывали так высоко, тем более в открытое разводье.
Сохранив в памяти сонет и собственные заметки, моравек стёр неотправленное электронное послание и раскрыл внешние сенсоры. «Смуглая леди» оказалась в зоне дистанционного управления укрытиями для подлодок.
Снаружи Хаос Конамара ничем не отличался от окружающего пейзажа — россыпи горных кряжей с острыми сверкающими зубцами на высоте двух-трёх сотен метров, путаницы открытых разводий и чёрных лентикул, задавленных массами льда. Но вскоре стали заметны следы жизни: чёрные утробы распахнутых доков, эскалаторы, ползущие по скалам, навигационные огни, пульсирующие по поверхности внешних модулей, жилых отсеков и антенн, а кроме того — в невообразимой дали над пиками, уходящими в непроглядное небо, межлунные шаттлы стремительно снижались над посадочной полосой.
Космические корабли здесь, у Централа Хаоса? Очень странно.
Причалив судно, Манмут перевёл функции «Смуглой леди» в режим ожидания и принялся отключаться от систем подлодки. Всё это время его не оставляла одна и та же мысль: «Какого чёрта меня вызвали?»
Каждый раз он испытывал настоящую травму, втискивая собственные чувства в тесные границы более-менее гуманоидного тела. Но ничего не поделаешь. Моравек направился к высокоскоростному эскалатору, который возносился по мерцающему голубоватым светом льду к жилым отсекам на вершине.
5Ардис-холл
Лампочки, мерцающие в кроне вяза, бросали таинственные отсветы на празднично накрытый стол. В кубках сияли красные и белые вина из ардисских виноградников, плескалась содовая с лимоном; на широких блюдах красовалось жаркое из оленины и дикого кабана (зверья в здешних лесах водилось предостаточно), форель из ближайшей речки, отбивные из мяса овец, пасущихся на местных лугах, листья салата, свежая кукуруза и зрелые сливы из собственного сада и ещё красная икра, доставленная по факсу… откуда-то издалека.
— Кстати, кто нынче именинник и какую Двадцатку мы отмечаем? — поинтересовался Даэман, дождавшись, когда сервиторы поставили еду перед каждым из двенадцати гостей.
— День рождения у меня, только это не Двадцатка, — отозвался миловидный мужчина с вьющимися волосами.
— Прошу прощения? — Гость вежливо, но недоумённо улыбнулся, передавая чашу с лимонадом соседке по столу.
— Харман справляет свою годовщину, — пояснила Ада, занявшая место во главе стола.
Она была безумно хороша в платье из бордово-чёрного шёлка, и собиратель бабочек весь трепетал от предвкушения, глядя на девушку.
И всё-таки он не понял. Годовщина? Их вообще не замечают, не то чтобы закатывать пирушку.
— А, так вы не празднуете по-настоящему, — протянул он и кивнул сервитору на пустую винную чашу.
— Почему же, у меня и впрямь день рождения, — повторил Харман с улыбкой. — Девяносто девятый по счёту.
Даэман оцепенел. Потом изумлённо заозирался по сторонам. Это какой-то провинциальный розыгрыш, причём весьма низкого пошиба. В приличном обществе подобными вещами не шутят. Мужчина приподнял уголки губ, ожидая подвоха.
— Да нет же, серьёзно, — беззаботно обронила Ада.
Остальные гости хранили молчание. В лесу кричали ночные птицы.
— Э-э-э… извините, — выдавил из себя коллекционер.
Харман задумчиво покачал головой:
— У меня такие планы на этот год. Столько нужно успеть.
— В прошлом году он прошёл пешком сотню миль по Атлантической Бреши, — вставила Ханна, подруга Ады — смуглая брюнетка с короткой стрижкой.
Теперь Даэман не сомневался: ну разумеется, над ним подтрунивают.
— Бросьте, там же нельзя ходить.
— Но я это сделал, — возразил именинник, вгрызаясь зубами в кукурузный початок. — Как и упомянула Ханна, это была обычная прогулка: сто миль туда и сразу обратно, к побережью Северной Америки. Ничего особенного.
— И как же вас занесло в те края, Харман Ухр? — съязвил собиратель, дабы не отстать от шутников. — Кажется, рядом нет ни единого факс-узла.
В действительности гость ни сном ни духом не ведал, где обретается пресловутая Брешь, и весьма приблизительно догадывался о местоположении Северной Америки. Зато он лично побывал во всех трёхстах семнадцати узлах. И не единожды.
Именинник положил кукурузу на стол.
— А я дошёл, Даэман Ухр. Начиная от восточного побережья Северной Америки, Брешь тянется вдоль сороковой параллели, если не ошибаюсь, до Испании — была такая страна в Потерянную Эпоху. Развалины старинного города Филадельфии (вам они известны как Узел 124, жилище Ломана Ухр) находятся всего лишь в нескольких часах ходьбы от Бреши. Будь я посмелее и захвати тогда побольше еды, устроил бы пикник в самой Испании.
Соблазнитель девушек слушал, кивал и учтиво улыбался этим бредням. Что он несёт? Начал непристойным бахвальством по поводу девяносто девятого дня рождения, теперь вот порет чушь про какую-то ходьбу, города Потерянной Эпохи, параллели… Что за странная прихоть? Люди не передвигаются пешком далее нескольких ярдов. Да и зачем? Всё нужное и интересное установлено возле факсов, и лишь некоторые чудаки, вроде хозяев Ардис-холла, обитают чуть поодаль — так ведь и до них всегда легко добраться на одноколке или дрожках. Коллекционер, конечно же, знал Ломана: третью Двадцатку Оно отмечали как раз в его обширном поместье. А вот всё прочее звучало пустой тарабарщиной. Спятил мужик на старости лет. Случается и такое. Окончательный факс в лазарет и Восхождение это исправят.
Даэман бросил взгляд на хозяйку стола в надежде, что она вмешается и уведёт разговор в нормальное русло, но та лишь улыбалась, как будто бы соглашаясь с речами сумасшедшего. Собиратель бабочек огляделся: неужели никто его не поддержит? Гости внимательно — даже с видимым интересом — слушали Хармана. Можно подумать, подобный трёп давно стал привычной частью их провинциальных ужинов.
— Форель сегодня отменная, не правда ли? — обратился коллекционер к соседке слева. — У вас тоже?
Сидящая напротив крупная рыжеволосая дама, чей возраст явно перевалил за третью Двадцатку, пристроила выдающийся подбородок на маленьком кулачке и спросила: