— А ты найдёшь дорогу обратно?
— Не сомневайся, — кивнул спутник. — Я делал пометки на земле и внимательно следил за солнцем. Вон там, — он указал концом палки, которую использовал как посох, — за холмом наша опушка.
Ада улыбнулась, хотя и не очень убеждённо. Затем снова попробовала включить напульсную функцию поиска. Та не работала. Девушка и прежде гуляла в лесах, неподалёку от собственного особняка, однако ни разу — без вездесущего сервитора, что показал бы дорогу домой, или без охранника-войникса. Впрочем, сейчас Аду беспокоило иное.
— Почему ты завёл речь об отцах?
Пара спустилась по холму и углубилась в чащу секвой, в благоговейный, словно с соборе, полумрак, пронизываемый острыми лучами. Мужчина не сводил взгляда с юной спутницы.
— Сейви кое-что сказала мне утром, — признался он. — Я ведь и впрямь гожусь тебе в деды. И этот отчаянный поиск лазарета, и наша связь может означать всего лишь… отрицание моего возраста. Нежелание признать Пятую Двадцатку.
Девушку немедля охватил гнев («да как смеет эта старуха… ей-то какое дело!»), тут же сменившийся досадным уколом ревности: стало быть, утром он торопился покинуть их тёплую постель вовсе не из обыкновения вставать рано.
И что же такого важного могла сообщить Вечная Жидовка в подобную рань? Разве нельзя наговориться по пути к Средиземному Бассейну… Между прочим, даже в этом путешествии Сейви беззастенчиво заняла её, Ады, место!
Хозяйка Ардис-холла всмотрелась в лицо Хармана, столь моложавого в сравнении с Одиссеем, с его жуткими «куриными лапами» у глаз и сединой, и поняла: собеседник не заметил ни злости, ни ревности. А ведь он был таким чутким, таким отзывчивым! Неужели его прежняя сердечность — лишь часть заученной игры, прелюдия к постельным утехам, не более? Девушке не хотелось этому верить, но когда же влюблённые безумцы не совершали ошибок?
— Тебе известно, как женщины решают забеременеть? — невпопад ляпнул спутник, рассеянно водя концом палки по земле.
Ада замерла на месте. Вот беспардонность!
Харман тоже остановился и поглядел на неё, будто ни в чём не бывало.
— Я имею в виду, как это происходит? — повторил он, словно мужчины каждый день обсуждали подобные вещи с дамами.
— Если ты собрался просветить меня насчёт пчёлок и птичек, — сухо проронила девушка, — то немного запоздал.
Недавний именинник от души рассмеялся. Час назад этот звучный смех околдовал бы собеседницу, теперь же вывел из себя.
— Я говорю не о сексе, дорогая. — Разозлившись, хозяйка Ардис-холла пропустила мимо ушей это первое в их близости ласковое слово. Харман продолжал: — Речь о том, как ты получаешь разрешение зачать, возможно даже, через десятки лет, и выбираешь донора спермы.
Ада залилась краской и разгневалась ещё сильнее:
— Не понимаю, что ты несёшь.
Конечно же, она понимала. Это мужчинам не полагалось знать всего, а уж обсуждать вообще не следовало! Большинство женщин, приближаясь к Третьей Двадцатке, собирались завести ребёнка. Обычно спустя несколько лет после запроса «посты» передавали разрешение посредством сервиторов. С того момента будущая мать прекращала всякие сношения с мужчинами, принимала особые таблетки, высвобождающие силу зачатия, и решала, кто же из её партнёров достоин стать отцом малыша. Беременность продолжалась несколько дней, ну а дальше… история, древняя, как само человечество.
— Я про устройство, которое позволяет «назначить» отца из числа тех, с кем… ну, ты понимаешь, — настаивал Харман. — Люди старого образца не имели подобного выбора.
— Ерунда! — оборвала его девушка. — Мы и есть люди старого образца. И так было всегда.
Спутник медленно, чуть ли не печально, покачал головой:
— Ничего подобного. Даже в годы Сейви, каких-то тысячу лет назад, дамы беременели от кого попало. ПЛ вживили в нас… в наших женщин… специальное устройство по хранению спермопакетов и её сознательному отбору. Сейви говорит, они позаимствовали его у моли.
— У моли?! — взорвалась Ада. К чёрту смущение! Что за бред! — Соображайте, что вы городите, Харман Ухр.
Мужчина вскинул голову, словно получил пощёчину. Казалось, он впервые обратил внимание на чувства собеседницы.
— Это правда. Прости, если я расстроил тебя, но Сейви…
— Хватит! — воскликнула девушка; впервые в жизни она была готова броситься на человека с кулаками. — Сейви то, Сейви сё! Довольно с меня этой старой кретинки! Не верю ни единому слову! Никакая она не старая и не мудрая. Просто полоумная. Всё, я возвращаюсь.
И она побежала прочь.
— Ада! — крикнул вдогонку Харман.
Девушка не ответила.
— Ада!
26Между ущельем Эос и ущельем Копратес, в восточной части Долины Маринера
За три недели плавания вверх по реке — точнее, внутреннему морю — Долины, Манмут едва не лишился рассудка. Фелюга с командой в сорок МЗЧ оказалась далеко не единственным судном, рассекающим волны затопленного ущелья. Кроме десятков похожих корабликов, путешественники миновали в день самое меньшее по три стометровых баржи, гружённых неотёсанными глыбами из каменоломен Лабиринта Ночи, до которого оставалось целых две тысячи восемьсот километров.
Орфу с Ио человечки закатили на борт и укрыли от летучих неприятелей куском парусины вместе с прочим грузом и предметами, извлечёнными из трюма «Смуглой леди». Впрочем, любое воспоминание о подлодке, покинутой в пещерке на мелководье, приводило бывшего капитана в подавленное расположение духа. До сих пор он и не подозревал в себе столь сильной склонности к мрачным чувствам, к такому отчаянному одиночеству, которое отнимало бы всякую волю к дальнейшей борьбе. Лишь немилосердная утрата собственного судна явила истинную глубину скорби, на какую был способен моравек. Его товарищ — слепой калека, занявший место среди бесполезного балласта — и тот казался более жизнерадостным; хотя Манмут уже начинал понимать, как редко и осторожно иониец раскрывает перед кем-либо свою душу.
Фелюга причалила к берегу, точно по обещанию, на следующее марсианское утро после прибытия путешественников, и пока зелёные создания погружали гигантского краба на борт, маленький европеец успел несколько раз наведаться на «Смуглую леди», дабы забрать всё, что только возможно: переносные аккумуляторы, сонар, навигационную оснастку, оборудование для коммуникаций…
— Не иначе, ты сплавал на разбитую посудину нагишом и набил карманы сухарями? — усмехнулся Орфу в ответ на его рассказ об утренних похождениях.
— Как? — Манмут испугался, а не свихнулся ли его друг окончательно.
— Авторская ошибочка, непоследовательность сюжета в «Робинзоне Крузо», — громыхнул краб. — Обожаю подобные неточности.
— Не знаю, не читал, — нахмурился европеец. Он был не в том настроении, чтобы выслушивать шуточки. Прощание с кораблём разрывало его душу на части.
Последующие три недели друзья обсуждали состояние Манмута — иных занятий на судне просто не было. К счастью, радиопередатчик ближнего действия, вмонтированный в панцирь ионийца, работал исправно.
— А ведь ты страдаешь не только из-за разлуки, — заметил однажды Орфу. — У тебя наверняка развивается агорафобия, боязнь открытого пространства.
— Почему это?
— Ты же создан, запрограммирован быть частью подлодки, которая прячется под вечными льдами на океанском дне, среди кромешной тьмы, под невыносимым давлением мощных слоёв жидкости. Такому существу по-настоящему удобно лишь в тесной каюте. И недолгие набеги на поверхность Европы вряд ли подготовили тебя, старина, к марсианским просторам, далёкому горизонту, ясным голубым небесам…
— Не такие уж они сейчас и голубые, — только и вымолвил в ответ знаток Шекспира.
Стояло раннее утро, ничем не отличавшееся от прочих, а это значит, Долину Маринера окутывала пелена тяжёлых облаков и густого тумана. Зелёные человечки убрали ветрила и взялись за вёсла. Три десятка неутомимых гребцов уселись на скамеечках по пятнадцать с каждого борта, ибо ветер опять раздумал нести к цели двухмачтовый кораблик с треугольными «латинскими» парусами. На данном участке ширина реки достигала ста двадцати километров, а вскоре должна была увеличиться до двухсот, так что даже и в ясную погоду прибрежные скалы безнадёжно затерялись бы за окоёмом. Однако, учитывая оживлённое судоходство, из предосторожности фелюга едва перемещалась в серой мгле, мерцая сигнальными фонарями на носу, мачтах и корме.
Со временем европеец осознал правоту друга. Агорафобия в самом деле доставляла ощутимые муки, ведь наиболее острая тоска подкатывала к горлу именно в солнечные, безоблачные дни. И всё-таки его главная беда заключалась не в том, чтобы свыкнуться с потерей привычной скорлупки да нескольких внешних датчиков. Нет ничего ужасней для капитана, чем пережить своё судно, — так уверяли моравека исторические программы и прочитанная позже литература. Хуже того, на него была возложена ответственная миссия — доставить Короса III к подводному подножию Олимпа; теперь она бессовестно провалена. Ганимедянин мёртв, как и Ри По — тот самый, кому следовало принять от главного разведчика Короса наиважнейшую информацию, зашифровать её и передать…
Кому? Куда? Каким образом? Оставалось теряться в догадках.
Друзья беседовали и об этом долгими, тихими неделями путешествия. Ночью становилось ещё тише, ибо с заходом солнца немые матросы впадали в спячку, закрепив корабль при помощи причудливого морского якоря. (Манмут как-то проверил здешние глубины эхолотом и присвистнул: более шести километров.) МЗЧ не шевелились, пока первые лучи рассвета не касались их полупрозрачной кожи. Становилось ясно, что молчаливые создания извлекают энергию прямо из солнечного света, пусть даже поглощённого клочьями тумана. Маленький европеец ни разу не видел, чтобы существа принимали пищу или что-либо выделяли. Он мог бы спросить их самих, но, несмотря на правдоподобные предположения Орфу о коллективной природе МЗЧ, означающей невозможность «убить» отдельную личность в принципе, знаток сонетов не настолько доверился гипотезе товарища, дабы без колебаний сунуть руку в чужую грудь и хватать чужое сердце ради праздных вопросов, не требующих безотлагательного решения.