— Как оно летает? — спросил краб, когда колесница растаяла на горизонте. — На всей планете не найти столько электромагнитной энергии, чтобы поднять такую штуку в воздух.
— Может, квантовые потоки? — отозвался Манмут, качаясь на сильном ветру вместе с мачтой; фелюгу носило из стороны в сторону, за бортом кипели белые барашки.
Иониец издал неприличный звук.
— Управляемое квантовое искривление разрывает время и пространство, а также людей и целые планеты — это я понимаю. При чём здесь колесницы?
Капитан в отставке пожал плечами, забыв, что укрытый под брезентом приятель всё равно не способен его увидеть.
— Пропеллеров я не заметил. Сейчас ты получишь остальные данные. Однако, ей-богу, драндулет выглядел так, будто его несла самая настоящая волна квантового искривления.
— Вот чудно, — хмыкнул Орфу. — И потом, даже тысяча заоблачных повозок не объясняет нам всей активности, зафиксированной в отчётах Ри По.
— Это точно. Ладно, будем рады и тому, что божок нас не вычислил.
Собеседники помолчали. Встречные волны с шумом били о нос фелюги, громко хлопали на ветру паруса, гудели натянутые канаты. Манмут упивался этими звуками, ему нравилось резко раскачиваться и подпрыгивать вместе с лёгким судёнышком, вцепившись руками в мачту и снасти.
— Или же вызвал подкрепление с Олимпа, — предположил краб.
Зрячий моравек ответил радиостатическим подобием тяжкого вздоха.
— А ты у нас, как всегда, полон веры в лучшее.
— Точнее, в жизненную правду, — насмешливо парировал иониец, но тут же посерьёзнел: — А ведь знаешь, дружище, скоро нам опять придётся говорить с маленькими зелёными человечками. Слишком уж много вопросов накопилось.
— Знаю.
Европейцу сделалось так дурно, как бывает при самой ужасной морской болезни.
— И ещё, — продолжал товарищ. — Возможно, обстоятельства потребуют надуть и запустить шар немного раньше, чем намечалось.
Перед этим отставной капитан потратил несколько дней на то, чтобы сколотить более просторную гондолу из остатков прежней корзины и обшивных досок, оторванных от не самой необходимой переборки судна. МЗЧ не проявили ни малейшего беспокойства по этому поводу.
— Думаю, лучше пока не спешить, — возразил Манмут. — Если бы знать заранее, какие вскоре задуют ветра! А попадёшь в мощный поток — не поможет и реактивная тяга. Не стоит рисковать шаром, особенно в такой дали от Олимпа.
— Согласен, — проговорил гигантский краб после паузы. — А вот потолковать с командой уже пора. У меня появилась новая теория. Кажется, они вовсе и не пользуются телепатией для общения.
— Разве? — озадачился европеец. — А чем ещё? Ушей и ртов у них нет, а мои датчики не чувствуют никаких волн, которые несли бы информацию.
— Что, если она содержится прямо в их телах? В виде маленьких частичек, этаких нанопакетов с закодированными данными? Вот почему МЗЧ настаивают, чтобы ты сжимал некий орган — пункт центрального телеграфа — живой рукой, а не общим манипулятором. При взаимопроникновении молекулярные машинки проникают непосредственно в твою кровь и направляются в органический мозг, где такие же нанобайты помогают расшифровать полученные сведения.
— А как они говорят между собой? — с сомнением спросил Манмут. Теория о чтении мыслей привлекала его больше.
— Точно так же, — пояснил Орфу. — Прикосновения. Видимо, у них полупроницаемая кожа и обмен информацией происходит при каждом физическом контакте.
— Даже не знаю, — усомнился бывший капитан. — Помнишь, когда эти матросы причалили к берегу, им уже было известно, кто мы и куда едем? Сухопутные МЗЧ умудрились передать новости по морю?
— Мне тоже так померещилось. Однако раз уж наука людей и моравеков до сих пор не докопалась до основ телепатии, согласно бритве Оккама я бы допустил, что морячки «услышали» о пришельцах опять же благодаря прикосновениям — или к нам, или к собратьям, обитающим на берегу.
— Значит, нанопакеты закодированных данных? — Маленький европеец не потрудился скрыть от приятеля скептицизм. — Вот только если я захочу побеседовать, одно из этих созданий в любом случае умрёт.
— К несчастью, — подтвердил иониец, уже не вспоминая своих прежних доводов, будто бы МЗЧ — не более личности, чем клетки человеческой кожи.
Безъязыкие существа с проворством акробатов суетились на палубе; пробегая мимо, человечки дружелюбно кивали Манмуту зелёными головками.
— Спросить, конечно же, надо, — произнёс он, — но давай отложим хотя бы до завтра. Южный горизонт заволокла громадная красно-бурая туча, и все готовятся к буре. Лишних рук сейчас нет.
27Долины Илиона
А троянцы по-прежнему истребляют греков. Студенты из моей прошлой жизни непременно сказали бы, что они «производят зачистку». В самом конце двадцатого — начале двадцать первого столетия бытовал такой расхожий оборот, пущенный в обиход безграмотными журналистами и на деле означавший полное уничтожение врага. Однако «зачистить» можно пятно на рукаве, и этот процесс никак не приводит к разрушительным последствиям, верно?
Так вот, троянцы истребляют греков.
Объявив бессмертным ультиматум, Зевс на золотой колеснице квитируется с Олимпа на вершину Иды — высочайшей горы, откуда божественному зрению открывается отличный вид на Илион — и, заняв место на блистающем престоле чудовищных размеров, устремляет взор далеко вниз, на крепкие стены города, на сотни ахейских кораблей, что качаются на якоре у берега. Прочие боги слишком запуганы, чтобы вмешиваться, и Громовержец в гордом одиночестве извлекает наружу золотые весы Смерти. На правой чаше лежит гирька, отлитая в форме троянского конника, на левой — фигурка аргивского лучника в бронзовых латах.
Кронид поднимает священные весы, перехватив коромысло посередине, и наблюдает. Роковая чаша ахейцев предательски склоняется, в то время как судьба Трои резко взмывает кверху. Владыка ухмыляется. Я подобрался достаточно близко, чтобы без труда заметить: старый хрыч прижал левую гирьку могучим пальцем.
Троянцы вырываются из городских врат и налетают на врага, точно стая потревоженных шершней. Тяжёлые, сизые тучи, неистово клокочущие тёмной силой, то и дело разражаются молниями небесного гнева. Причём лупят они исключительно по ратям аргивян и длинноволосых ахейцев. Ясно видя знаки божественного неудовольствия, греки всё же бросаются на поле битвы, — а что ещё им остаётся? Долину наполняет грохот сшибающихся щитов, скрежет пик, шум колесниц, конское ржание, победные крики и предсмертные стоны.
Ахейцам не везёт с самого начала. Молнии поджаривают воинов, точно закованных в броню цыплят. Гектор устремляется вперёд подобно урагану; где тот великодушный человек, восхитивший меня в трогательной сцене прощания с женой и сыном? Его место занял помешанный убийца, который косит живых людей, словно траву на лугу, жуткими воплями призывая товарищей проливать всё больше, и больше, и больше крови. Те и не думают отставать. Троянцы и их союзники все, как один, с громким кличем обрушиваются на неприятеля, будто неистовый цунами из бронзы и кожи.
Парис, которого я ещё вчера не воспринял всерьёз и которому без колебаний наставил рога прошлой ночью, скачет рядом с братом, напоминая одержимую демонами машину для бойни. Его специальность — искусный лучник, и нынче ни одна из длинных стрел не пролетает мимо цели. Каждый выстрел — прямо в яблочко. Острые наконечники со свистом впиваются в глотки, сердца, глаза и гениталии; ахейцы с аргивянами валятся на поле будто подкошенные.
Гектор следит за врагом и стремительно подавляет любой очаг греческого сопротивления; упиваясь битвой, он перерубает шеи, точно стебли ромашек, не ведая милости и не слыша мольбы о пощаде. Как только ахейцам удаётся сплотить ряды, голубоватая вспышка молнии низвергается с неба, разрываясь как космическая граната, и крики умирающих тонут в раскатах грома.
Великий царь Агамемнон с отважным Идоменеем прорубают себе путь к отступлению. Оба Аякса, прошедшие тысячу сражений, теряют присутствие духа и бегут с поля. Одиссей, прозванный «многотерпеливым», не может более терпеть и опрометью бросается к своим полым кораблям — видимо, надеется обрести там былое мужество. Удирает он даже слишком быстро для такого коротконожки. Единственный, кто не поворачивает обратно, — почтенный Нестор, да и тот задержался не по доброй воле: супруг Елены вонзил крылатую стрелу в череп его скакуна. Бедное животное бешено закружилось, вгоняя в панику остальных. Пилосец кидается к поверженному коню, очевидно собираясь отсечь упряжь и покинуть битву вслед за остальными. Но Гектор гонит колесницу вперёд, и герои вокруг падают наземь, сражённые стрелами Париса, кто в грудь, кто в открытую шею. Лошади Нестора сами находят дорогу назад, умчавшись проворнее самих людей. Седовласый муж остаётся один среди врагов в ожидании свирепого Приамида.
Мимо, не удостоив старого друга даже взглядом, быстрее ветра проносится Одиссей.
— Куда спешишь ты, о сын Лаэрта, разумный тактик?.. — взывает сладкоголосый вития, но колкая насмешка пропадает даром.
Многоумный Лаэртид скрывается в клубах пыли, даже не замедлив хода.
В этот миг Диомед (а я всегда подозревал, что этот парень сильнее боли, сильнее смерти, сильнее самого страха боится получить прозвище труса) разворачивает повозку, устремляется к беспомощному старцу и подхватывает его, словно груду мятой одежды. Приняв у героя вожжи, Нестор направляет колесницу уже не прочь, а на воинствующего Гектора. Диомед бросает тяжёлое копьё. Правда, вместо седока поражает возницу — отважного Эниопея, сына почтенного Фебея. Тело убитого отлетает назад, к ногам изумлённых товарищей, испуганные кони взвиваются на дыбы. Что дальше?
Я где-то читал, что во многих битвах бывают такие мгновения, когда всё висит на тонком волоске. Пока Гектор пытается унять норовистых скакунов, греки, почуяв перемену в настроении фортуны, с громкими воплями кидаются на замерших в нерешительности троянцев и уверенно сминают первые ряды. На какое-то время им удаётся перехватить инициативу, однак