о Зевс не дремлет. Сверхмощная молния с грохотом вонзается в землю, из образовавшейся трещины вырывается столб огня и серного дыма, несколько ахейских колесниц взрывается, расшвыривая вокруг обожжённые куски конской и человеческой плоти, палёные кожаные лоскуты и плевки расплавленной бронзы. Теперь даже твердолобый Диомед соображает, что его поведение не совсем угодно владыке Олимпа.
Нестор в панике пытается остановить лошадей, но те закусывают удила и выходят из подчинения. Злополучная повозка на всём ходу продолжает трястись по камням — теперь уже в полном одиночестве, так как прочие греки снова бежали поджав хвосты — и летит навстречу тысячам разгневанных троянцев.
— Скорее, Диомед, бери поводья и разворачивай этих буйных скакунов! — надрывается пилосец. — Сражаться дальше — верная смерть!
Тидид перехватывает вожжи, даже и не собираясь отступать.
— Пойми, старец, — хрипит он, — если скроюсь, Гектор меня засмеёт! Начнёт бахвалиться перед своими: я, мол, обратил вспять самого Диомеда!
Услышав такое, Нестор обеими руками сдавливает мускулистую шею героя:
— Тебе что, шесть лет от роду, молокосос? А ну гони обратно к кораблям, или Приамид подпояшется нашими кишками к ленчу!
Ну или что-то в этом роде. Не могу ручаться за подлинность последних слов: мой остронаправленный микрофон немного барахлит, а сам я нахожусь в сотне ярдов от колесницы — удираю вместе с ахейскими пехотинцами, то и дело оборачиваясь на героев через плечо, в то время как пернатые стрелы Париса осыпают нас гибельным градом.
Тидид борется с собой секунды две или три, потом всё же усмиряет скакунов и направляет их к берегу, под защиту чёрных кораблей.
— Ха-ха! — восклицает Гектор, перекрывая гул побоища. Он уже нашёл себе нового возницу — миловидного Архептолема, Ифитова сына, и, обретя второе дыхание, нагоняет неприятеля с видом человека, упивающегося работой. — Спасайся, Диомед, уноси ноги, пока цел! Трусливый пёс, презренная дева, воробьиное дерьмо!
Оскорблённый герой в гневе бросает взгляд назад, однако Нестор больше не выпускает вожжей, да и кони, смекнув, где безопаснее, скачут диким галопом. Колесница неудержимо катится прочь, и сыну Тидея остаётся единственная возможность ответить на вызов Гектора — спрыгнуть на землю и противостать вражеской армии в одиночку. Подумав, он отказывается от этой затеи.
«Если хочешь изменить наши судьбы, найди чувствительную точку», — сказала Елена.
В то утро она снова и снова выпытывала у меня содержание «Илиады» (хотя и по-прежнему называла это моим даром предвидения), заставляя искать пресловутый поворотный момент. Так сказать, ось в колесе фортуны. Я, как умел, юлил и выкручивался. Потом мы занялись любовью в третий раз и вовсе отвлеклись от темы. Но в эти долгие, безумные часы её вопрос не выходил у меня из головы.
«Если хочешь изменить наши судьбы, найди слабое место».
Готов поспорить на собственную учёную степень, я знаю, где это. Близится поворотная точка десятилетней войны — посольство к Ахиллесу.
До сих пор события худо-бедно разворачивались по сценарию Гомера, и даже Афродиту с Аресом вовремя удалили по состоянию здоровья на скамью запасных. Зевс, преступив собственный закон, активно вмешивается в побоище, подыгрывает троянцам. Мне совершенно не хочется квитироваться на Олимп, хотя уверен, что и там всё происходит, как в поэме: царица Гера, испугавшись за своих побитых аргивян, умоляет Посейдона прийти им на выручку, а божество, «колеблющее землю», в ужасе перед яростью владыки отказывается её слушать… Позже, когда греков разобьют в пух и прах, Афина не вытерпит и, «скинувши тонкий, пышноузорный покров, облачится в броню громоносного Зевса» (ладно, согласен: ради этого зрелища, пожалуй, стоило бы квитироваться на Олимп), и только посланница Молниелюбца златокрылая Ирида удержит её от побоища, передав лаконичное обращение Кронида светлоокой дочери: мол, «попробуйте, приблизьтесь вместе с Герой к полю битвы на выстрел, и я переломаю ноги лихим скакунам, скину во прах вас, богинь, сокрушу колесницу и так искалечу громом обеих, что и в десять круговратных лет синим червям не заштопать глубокие язвы!».
Афина предпочтёт остаться. А греки спустя пару часов после удачного контрнаступления понесут ещё большие потери и будут отброшены за собственные укрепления. Даже за рвом, прорытым годы назад, и острым частоколом ахейцев обуяет страх, и они проголосуют за скорейшее отплытие домой.
Чтобы утихомирить народ, Агамемнон устроит для командного состава грандиозную попойку. (Самое время, если учесть, что троянцы готовятся нанести последний удар, то бишь покончить с осадой, спалив крутобокие суда противника.) На этой пирушке Нестор и провозгласит, что последнее упование данайцев — смягчить сердце быстроногого Ахиллеса.
Агамемнон согласится выплатить обиженному несметный, более чем царский выкуп: семь новых треножников, десять талантов золота, двадцать блестящих котлов, дюжину победоносных коней, «стяжавших награды на гонках», семь красавиц с острова Лесбос, «знающих дело своё безупречно», и не помню, что ещё, — кажется, уютное гнёздышко на ветвях своего родословного древа. Но главная часть добычи — безусловно, сама Брисеида, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор. Словно желая перевязать щедрый дар ещё и розовой ленточкой, Атрид побожится, будто бы даже не всходил с девушкою на ложе. В конце концов царь поклянётся бросить к ногам Пелида семь греческих городов: Кардамилу, Энопу, Гиру, Анфею, Феру, Эпею и Педас. Само собой разумеется, процветающие цитадели принадлежат не Агамемнону, а его ближайшим соседям — по-моему, на это державный хитрец и рассчитывает.
Единственное, чего «повелитель мужей» не предложит никогда, — это слов извинения. Сын Атрея всё ещё слишком горд, чтобы склонить перед кем-либо царственную выю.
— Должен он мне уступить! — заорёт Агамемнон, брызжа слюной на Нестора, Одиссея, Диомеда и прочих героев. — Я и властью, и годов старшинством перед ним справедливо горжусь! И вообще заявляю, что стою много выше его!
Лаэртид с товарищами сразу же воспрянут духом. Царская спесь их мало тронет: это ничего, можно ведь передать Ахиллесу лестные дары и весточку о Брисеиде, «позабыв» упомянуть ту часть, где Атрид загибает про власть, старшинство и высокую стоимость. Хотя бы лучик надежды в бездне отчаяния.
И вот тут начинаются сложности. Это я насчёт «слабого звена» в цепи событий.
Видите ли, как схолиаст с многолетним стажем, я не сомневаюсь, что посольство к Ахиллесу и есть тот самый стержень «Илиады». Ведь именно ответ Пелида определит дальнейший ход трагедии: убийство Патрокла, неминуемую гибель самого прославленного ахейца, наконец, падение Трои.
Здесь-то и закавыка. Вещий слепец (а он очень точен при выборе слов; возможно, это самый дотошный рассказчик в истории) уверяет нас, будто бы Нестор назовёт пять имён, предложив отправить Феникса, Большого Аякса, Одиссея, Одия и Эврибата. С последней парой всё ясно: они просто глашатаи, которые нужны лишь для протокола и не примут в уговорах ни малейшего участия.
Исследователей веками смущало другое: при чём тут Феникс? Седой мирмидонец был Ахиллесу наставником и вассалом Пелея, но никак не военачальником, достойным приглашения на совет и тем более способным убеждать собственного хозяина. И потом: когда послы бредут «по песку неумолчно шумящего моря» в ставку Эакида (ещё одно из имён Ахилла — внука Эака), Гомер почему-то говорит о них в двойственном числе, которое употреблялось в греческом языке только по отношению к двум лицам или предметам — видимо, речь об Аяксе и Одиссее. Значит, к Пелиду отправляется пара?
А где же, позвольте спросить, обретается Феникс? Уже поджидает товарищей в ставке? Маловероятно.
Десятки схолиастов, живших в одно время со мной и задолго до того, в один голос утверждали, что старик был искусственно, причём довольно грубо, «вставлен» в поэму столетия спустя. Их теория, конечно, объясняет, откуда взялась двойственная форма, но совершенно упускает из виду то, что из всей троицы Ахиллов наставник «выдал» наиболее длинную и сложную по построению речь, буквально пропитанную гением самого Гомера.
Такое впечатление, будто слепец и сам колебался, сколько же послов ходило к пресветлому Пелиду и какую роль уговоры Феникса сыграли в беседе, оказавшей безмерное влияние на участь каждого из героев.
У меня всего пара часов на раздумья.
«Хочешь изменить наши судьбы — найди точку отсчёта».
Но это ещё впереди, а пока что солнце едва перевалило за полуденный зенит. Троянцы остановились подле ахейских укреплений; греки суетятся за каменным валом и частоколом, как обеспокоенные муравьи. Не выходя из образа потного греческого лучника, я подбираюсь поближе к Агамемнону, послушать, как он будет костерить верных воинов и взывать к Зевсу о помощи в самый чёрный час.
— Позор на ваши головы! — ревёт повелитель. Из огромной толпы грязных, измученных воинов его слышит самое большее одна сотая часть: античная акустика оставляет желать лучшего. Всё же царь полагается на свою лужёную глотку и на то, что передние ряды слово в слово передадут брань дальше.
— Срам, аргивяне! Разоделись, как лучшие воины, а сами? Забыли своё бахвальство спалить Илион дотла — там, на пирах, поедая, понимаешь, несчётных рогатых волов и упиваясь вином из кубков, налитых через край! А кто всё это оплатил и привёз сюда, я вас спрашиваю? Посмотрите на себя, ощипанные вороны! Мы, говорили, готовы идти каждый против сотни, против двух сотен! И вот не справитесь с одним смертным! Да Гектор в любую минуту явится в лагерь с ордами поджигателей — и плакали наши корабли, купленные за мой счёт! Удирайте домой, к милым жёнам и детишкам, о хвастливая армия… героев!
Атрид плюётся и возносит руки к небесам, обращаясь на юго-восток, в направлении горы Ида, откуда во время побоища являлись ужасные громы и молнии:
— Владыка Зевс, и ты можешь вот так постыдно отбирать мою славу? Чем я тебя прогневал? Ни разу — ни единого раза, клянусь! — не миновал я с пустыми руками твоего алтаря, который даже в плавании сопровождал нас на быстром судне! Нет, я всегда останавливался, чтобы сжечь телячий тук и бёдра в твою честь, Олимпиец! И ведь как проста была наша молитва: сровнять Илион с землёю, поубивать всех героев, обесчестить их жён, набрать рабов… Что тут сложного, а?.. Исполни же теперь мою молитву, отец бессмертных: позволь нам самим уплыть живыми и невредимыми — хоть это-то можно?! Не дай сынам Приама побить ахейскую рать, будто мула, взятого взаймы у соседа!