Менетид застонал и пошевелился.
Нравственно ли покидать голого, ослабевшего человека в незнакомых краях? А если его задерёт медведь? Хотя вряд ли. Скорее сам Патрокл отыщет беднягу Найтенгельзера и расправится без жалости. Да-да, в подобной стычке я поставил бы на безоружного грека, а не на Кейта с его противоударными доспехами, тазером и кинжалом. Порядочно ли бросать обмочившегося героя на том же акре, где собирает ягоды миролюбивый академик?
Размышлять было некогда. Я ещё раз проверил заряд вибраса — дьявольщина, уже на исходе! — и перенёсся обратно, на Илионский берег. Опыт перевоплощения в богиню у меня уже имелся, к тому же облик Фетиды требовал меньше усилий, чем наружность Афины, поэтому я искренне уповал, что энергии хватит с лихвой.
Так и вышло. Осталось как раз на посещение семьи Гектора.
Ах да. Младенец. Во что ты превратился, Хокенберри? В какого-то беглого каторжника. В человека, способного на всё.
Надеваю Шлем Аида и бреду по сырому песку.
Что, если квит-медальон тоже выдохнется? Или тазер подведёт в самую неподходящую минуту?
Скоро узнаем. Не правда ли, забавно будет поднять на мятеж обоих героев — Ахиллеса и Гектора — и не суметь телепортироваться с ними на Олимп?
Я не стану думать об этом сейчас. Займусь этой фигнёй после.
А прямо теперь, в четыре утра, у меня важная встреча. С женой Приамида и их малюткой.
3512 000 метров над плато Фарсида
— А про воздушные шары Пруст когда-нибудь писал?
— Не так уж много, — откликнулся Орфу с Ио. — Он вообще не слишком увлекался путешествиями. Может быть, мастер Шекспир чаще упоминал наше средство передвижения?
Манмут пропустил вопрос мимо ушей.
— Эх, жаль, что ты этого не видишь, дружище.
— Мне тоже жаль, старина. Опиши, как всё выглядит.
Маленький европеец поднял взгляд.
— Мы так высоко, что небо над головой почти чёрное, затем переходит в синеву и голубеет у самого горизонта, изогнувшегося дугой. По обе стороны стелется лёгкая дымка — порождение плотной атмосферы. Под нами всё ещё толпятся кучевые облака, раннее утро окрашивает их в золотые и нежно-розовые тона. А вот позади облачный покров расступается, за ним видны синие волны и красные скалы Долины Маринера, уходящие на восток. На западе — там, куда мы держим путь, — небо словно бы обнимает плато Фарсида, оберегая землю от нашего взора. Но верхушки трёх вулканов прорезают позолоченную пелену, сверкая невозможной белизной. По левую руку — гора Арсия, справа на севере — Аскарейский вулкан, между ними — Павонис.
— Олимпа ещё не видать?
— Ну, как же. Правда, он от нас дальше всех — возносится в точности над западной дугой планеты. Однако, что касается роста, уже сейчас даст фору любому вулкану Марса. Олимпийские ледники так же ослепительно горят на солнце, алеет одна лишь вершина, свободная от снега.
— Дружище, где-то внизу должен быть Лабиринт Ночи, где мы попрощались с зеками.
Любитель сонетов перегнулся через край гондолы.
— За облаками теперь и не разглядишь. Зато, когда мы только взлетали, я успел рассмотреть и морской порт, и каменоломню, и путаницу кряжей, каньонов, горных обвалов — лабиринт протянулся на сотни километров к западу и на дюжины кликов с севера на юг.
Завершающие дни плавания на фелюге оказались на редкость дождливыми. Ливни шли не переставая: и когда судно причалило к переполненным докам у карьера; ещё сильнее — когда Манмут сколачивал гондолу подходящих размеров, а затем надувал огромный шар, и даже когда тот поднимался в небо над поселением МЗЧ.
Один из зеков явно рвался «поговорить» с европейцем, настойчиво предлагая собственное сердце. Путешественник отказался наотрез. Пусть Орфу прав и маленькие человечки вовсе не личности — моравек всё равно не мог пересилить себя и растратить ещё одно разумное существо. Но молчаливые трудяги без слов сообразили, что нужно делать: захлопотали вокруг, помогая подсоединить канаты, осторожно развернуть ткань однокамерного шара, пока тот медленно наполнялся газом из баллонов, закрепить гондолу на земле, чтобы не улетела раньше времени. Манмут даже залюбовался их дружной, сплочённой работой, в которой проявились и мастерство, и непостижимое знание чужеродной техники.
— Расскажи мне о шаре, — попросил иониец, усаженный в особую, сколоченную из досок раму посреди корзины и привязанный к ней километрами крепчайшей бечёвки. Рядом, тщательно упакованные и закреплённые, лежали передатчик и Прибор.
— Представь, что у тебя над головой висит здоровенная тыква, — отозвался товарищ.
Орфу рассмеялся:
— Ты сам-то лицезрел настоящую тыкву?
— Живьём — нет, однако картинки попадались нам обоим, верно? Над нами парит огромный, немного сплющенный сверху эллипс шестидесяти метров в поперечнике и пятидесяти — в высоту. У него такие же вертикальные складочки, как на тыкве, и вдобавок он… ядовито-оранжевый.
— Эй, — изумился краб, — а я думал, это ткань-невидимка.
— Да, она невидима, — серьёзно подтвердил маленький европеец. — Для радаров. Кто же мог догадаться, что у наших преследователей будут ещё и глаза?
Линию сотрясли громовые раскаты хохота.
— Да уж, это типично для наших кабинетных умников. Типично.
— Связка углепластовых канатов опутывает гондолу и соединяет её с шаром, — продолжал Манмут. — Корзина висит в сорока метрах под ним.
— Надёжно висит, надеюсь?
— Вообще-то я старался. Разве что пропустил пару-тройку важных узлов…
Иониец опять хохотнул и замолк.
Когда Орфу снова вышел на связь, была глубокая ночь. Звёзды мерцали холодным светом, облака и вулканы отражали их обманчивое сияние. На севере поблёскивали волны океана. Низко в небе мчался спутник Фобос, а Деймос едва показался из-за горизонта.
— Уже прибыли? — поинтересовался краб.
— Нет. Ещё день-полтора.
— Ветер по-прежнему дует, куда нужно?
— Ну да, более или менее.
— Растолкуй, дружище, что значит «менее» и насколько.
— Нас несёт на северо-запад. Если промахнёмся, то совсем на чуть-чуть.
— Это ж как надо постараться, — хмыкнул иониец, — чтобы промазать мимо вулкана величиной с Францию.
— Но мы ведь на шаре. По-твоему, Корос III тоже собирался лететь сюда за тысячу двести километров? Или планировал сесть в корзину прямо у подножия?
— Постой-постой. Если не ошибаюсь, севернее Олимпа расположено Море Фетиды.
Манмут испустил вздох.
— Вот почему я построил новую гондолу в виде лодки.
— Ты мне не говорил.
— Не думал, что это важно.
Какое-то время друзья парили в полной тишине. Вулканы Фарсиды приближались; по расчётам европейца, воздушный шар должен был миновать Аскарейский вулкан примерно к середине следующего дня. Если направление ветра так и будет понемногу смещаться, путешественники точно минуют крутые склоны Олимпа, пролетев десятью — двадцатью километрами севернее.
Все четыре горы были так прекрасны в своём великолепии ледников, залитых сиянием лун и усеянных звёздными блёстками, что Манмуту не приходилось даже настраивать глаза на максимальное приближение, чтобы упиваться потрясающим пейзажем.
— Я вот тут размышлял по поводу Калибана и Просперо, — начал Орфу.
Товарищ подпрыгнул от неожиданности: его думы витали где-то далеко.
— И?..
— Нетрудно догадаться, ты наверняка исходил из тех же предположений, что и я: изваяния Просперо и прочие признаки шекспировщины в этих краях объясняются увлечением здешнего диктатора человеческой литературой.
— Откуда нам знать, действительно ли каменные головы изображают Просперо? — заспорил европеец.
— По крайней мере МЗЧ уверяли нас, а разве они когда-нибудь обманывали? Похоже, зеки вообще не умеют лгать — разве это возможно, если передаёшь информацию непосредственно через кровь?
Манмут не нашёлся что возразить: ему тоже так казалось.
— Значит, все эти тысячи статуй на побережье северного океана…
— И бассейна Эллады на юге, — подсказал собеседник, припомнив орбитальные фотографии.
— Именно. Все эти статуи каким-то загадочным образом связаны с пьесой земного Барда.
Знаток сонетов кивнул, уже не сомневаясь, что друг воспримет его молчание правильно.
— Но что, если местный диктатор и есть Просперо? — промолвил иониец. — Не человек и даже не постчеловек?
— Я не совсем понимаю, — смутился товарищ. И на всякий случай проверил доступ кислорода из баллонов: воздух поступал исправно и к нему, и к Орфу. — Хочешь сказать, некий ПЧ заигрался в старого волшебника… и забыл свою истинную сущность?
— Нет, я имею в виду, что он и есть Просперо, — упрямо повторил краб.
Европеец ощутил укол тревоги. Бедняга Орфу столько перенёс: покалечен, ослеп, обстрелян сверхмощным потоком проникающего излучения, наконец, пережил далеко не мягкое падение подлодки в океанскую пучину… Не всякий разум выдержит подобные нагрузки.
— Не надо пугаться, я ещё в здравом уме! — с неудовольствием проговорил иониец. — Выслушай меня.
— Просперо — литературный герой, — медленно проговорил Манмут. — Авторская выдумка. Только благодаря древним архивам человечества, заложенным в программу самых первых моравеков, нам стало о нём известно.
— Ага, — поддакнул гигантский краб. — Волшебник — авторская выдумка, античные божества — миф… И если они расхаживают во плоти, то это не они, а люди или постлюди в чужом обличье. Так? А теперь представь, что перед нами сам Просперо… И подлинные греческие боги!
Маленький европеец забеспокоился по-настоящему. Идти на опасную миссию в одиночку, схоронив лучшего друга, — что могло быть хуже? Только это: оказаться в одной гондоле с безглазым, изувеченным,