— Начинай. И не вздумай врать. Солжёшь раз — и я запихну тебе в рот правое яйцо. Солжёшь дважды — проглотишь левое. Третья попытка — и псы сожрут всё остальное.
А, ну тогда ладно. Слушайте, девочки. И я выкладываю всю правду-матку. Про бессмертных и про то, как они оживили схолиаста для шпионской работы. Делюсь впечатлениями от Олимпа. Описываю свой мятеж против Музы, покушение на Афродиту и Ареса, попытку поднять Ахилла и Гектора, так сказать, на баррикады… Всё-всё. Клинок не шевелится. Остриё не убирается. Металл не греется.
— И ты принял наружность Афины? — шепчет Феано. — Разве это под силу кратковечному?
— Нет. Это под силу моему снаряжению. Было.
Я крепко зажмуриваюсь. Сейчас начнётся: хрясть! шлёп! шмяк!
До слуха доносится голос Елены.
— Поведай Гекубе, Лаодике, Феано и Андромахе о том, как ты видишь будущее. Наши судьбы.
— Он не провидец, — вмешивается жена Приама. — Боги не могли наградить такого особым даром. Да он просто необразованный дикарь. Вы только послушайте его: «бар-бар-бар-бар»!
— Хок-эн-беа-уиии сам признаёт, что прибыл издалека, — возражает Елена. — Если он и варвар, то не виноват в этом. Выслушай его, благородная дщерь Димаса. Говори же, мужчина.
Я провожу языком по губам. Взор у Феано прозрачно-серый, как воды Северного моря. Взгляд истинного фанатика или офицера СС. Глаза Лаодики затуманены. Очи Андромахи сияют сознанием пугающей внутренней силы.
— Что вас интересует? — спрашиваю я.
Мои познания слишком уж лично касаются этих дам, их города, или мужей, или детей.
— Всё, кроме обмана. Всё, что считаешь правдой, открытой тебе богами.
На какой-то миг я задумываюсь, стараясь не думать о лезвии, столь по-женски прижатом к несчастному паху.
— Я не провидец. Понимаете, это просто воспоминание об одной песне, которую сложили в моём прошлом, которое для вас будущее…
Вот это загнул. Они же ни бельмеса не разберут. Тем более этот ужасный акцент… Позвольте! Нет у меня никакого акцента! Как бы там ни было, деваться некуда.
И рисую перед ними картину падения Трои: улицы, залитые кровью, пылающие здания… Объявляю Гекубе, что её супруг Приам найдёт погибель у ног статуи Зевса в домашнем храме. Рассказываю Андромахе, как Ахиллес прикончит Гектора и ни один из троянцев не осмелится выйти на помощь своему защитнику; о том, как убийца привяжет её возлюбленного к колеснице и протащит вокруг городской стены, а потом в ахейский лагерь, где вражеская солдатня примется справлять нужду на безжизненное тело и аргивские псы потревожат геройскую плоть. А спустя пару недель маленького Скамандрия швырнут с самой высокой башни Илиона, расплескав мозги младенца по острым камням. Но и на этом страдания Андромахи не завершатся, ибо её горький удел — остаться в живых; уплыть на чёрных кораблях к ненавистным греческим островам и до конца дней прислуживать мужчинам, убившим Гектора, спалившим её город, не пощадившим Астианакса. Ублажать их и молча сидеть в уголке, слушая, как стареющие ахейские герои похваляются великими подвигами давно прошедших лет, вспоминают славные времена грабежа и насилия.
Описываю надругательства победителей над Кассандрой и тысячами других женщин и девушек Трои. И самоубийство тысяч иных, тех, кто предпочтёт вонзить себе нож в сердце, нежели претерпеть позор.
Далее обращаюсь к Феано: Одиссей с Диомедом выкрадут священную статую палладий из тайного храма Афины, чтобы позже вернуться с мечом и, осквернив святилище, разрушить его до основания. Жрица, прижавшая нож к моим яичкам, должна услышать: её богиня ничего, ровным счётом ничего не сделает, дабы прекратить разбой и глумления.
Повторяю для Елены подробности гибели Париса и её последующего рабства в доме обманутого супруга Менелая.
И наконец, рассказав им всё, о чём прочёл в «Илиаде», объясняю ещё раз: мне неизвестно, исполнятся ли эти пророчества, но только большая часть из них уже свершилась. Затем я умолкаю.
Можно было бы поведать им о приключениях Одиссея, гибели Агамемнона, которая ждёт его сразу по возвращении на родину, или даже изложить содержание «Энеиды» Вергилия, где говорится о конечном триумфе Трои, ведь именно в её честь был заложен великий Рим… Хотя на это им уже плевать с высокой колокольни.
Воцаряется жуткая тишина. Ни одна из пяти женщин не плачет. Ни одна из пяти не изменила выражения лица с тех пор, как я начал зловещие прорицания.
Больше сказать нечего. Выжатый будто лимон, я закрываю глаза и покорно жду приговора.
Мне позволяют одеться: служанки Елены приносят новый хитон и свежее бельё. Красавица предъявляет моё снаряжение и спрашивает, эти ли вещи дают волшебную силу. Хотелось бы, конечно, слукавить (сильнее всего мне недостаёт сейчас Шлема Аида), однако лучше не стоит. И я растолковываю назначение каждого предмета.
— И это сработает для любой из нас? — Жена Париса поднимает брови.
Хороший вопрос. Вот уж чего не знаю, того не знаю. Если вдуматься, тазеры и вибрасы должны реагировать на отпечатки пальцев. А как же, ведь при несчастном случае бесценные орудия могут попасть в руки древнего грека или троянца. Неужели боги допустили бы такой риск? Наверное, нет. Впрочем, ни один из схолиастов не дерзнул бы спросить такое. Ну, шлем-невидимка точно рассчитан на всякого пользователя: Афродита и сама «увела» его у настоящих хозяев. А вот работа с браслетом и медальоном требует по крайней мере небольшой подготовки. Внимательно выслушав, красавица возвращает мне лишь противоударные доспехи и кожаную нагрудную броню; остальное отправляется в небольшую, расшитую узорами сумочку, после чего мы покидаем чертоги Париса.
— И что дальше? — интересуюсь я, следуя за женщинами по оживлённым утренним улицам Илиона в направлении храма Афины. Мои спутницы сосредоточены и угрюмы; их чёрные как ночь одеяния слишком живо напоминают мусульманские бурнусы двадцатого столетия.
— Тс-с-с! — шипит Елена. — Молчи. Здесь нас могут услышать.
Я в испуге кошусь на крыши домов, ожидая увидеть над ними колесницу свирепой Музы.
У заднего входа в святилище Феано заставляет меня надеть такое же чёрное платье. Теперь мы почти не отличаемся: шесть одинаковых жриц шагают вниз по пустым коридорам. Правда, из-под одежд видны ноги в боевых сандалиях, но, наверное, так положено.
В храме я ещё ни разу не был. И знаете, внутри он не разочаровывает. Через открытые двери успеваю заглянуть в главный зал: просторное, внушительное помещение, таинственный полумрак которого рассеивают лишь подвесные канделябры и молитвенные свечи. Воздух пропитан запахом ладана, и я внезапно чувствую себя как в католической церкви. Сводчатый потолок так недостижимо возвышен, что под ним угасает даже эхо. Только вместо алтаря и статуи Девы с Младенцем посередине храма высится исполинское изображение Афины. Футов тридцать ростом, не меньше. Богиня высечена из белого мрамора, а потом живописно размалёвана красками: алый рот, румяные щёки, розовая кожа. Серые глаза, кажется, выложены перламутром. Пояс щедро сияет лазуритом. Нагрудная броня выполнена из полированной позолоченной меди, а вот замысловатый гигантский щит — сплошь из чистого золота. Грандиозная скульптура грозно потрясает сорокафутовым бронзовым копьём. Я в трепете замираю у входа. Прямо здесь, у божественных сандалий Афины, Великий Аякс настигнет дщерь Приама Кассандру и грязно надругается над пророчицей.
Елена поворачивает обратно, хватает меня за руку и силой увлекает вперёд. Возможно, я — единственный мужчина, переступивший порог храма. Если не ошибаюсь, палладий и святилище охраняют одни лишь молодые девственницы. Феано сердито сверкает очами, и я прибавляю ход. Эта жрица — давно уже не дева; она супруга воинственного Антенора, да и самой ей палец в рот не клади: отхватит вместе с рукой.
Сумрачный коридор выводит нас в широкий подвал, где слабые, подрагивающие огоньки свечей почти не разгоняют прохладную тьму. Феано с подозрением оглядывается, быстро откидывает гобелен, извлекает из кармана прихотливо изогнутый ключ и вставляет его в ровную с виду стену. Каменная плита беззвучно поворачивается, открывая путь в потайной коридор, озарённый жаркими факелами.
Женщины поспешно спускаются туда и, миновав три едва заметных двери, вталкивают меня в последнюю. Комната, где мы оказываемся, по меркам храма невелика: двадцать на двадцать футов или около того. Здесь почти пусто. По углам чуть теплятся медные треножники, в центре расположен деревянный стол и маленькая (фута четыре в высоту), грубоватая копия статуи Афины.
— Это и есть настоящий палладий, Хок-эн-беа-уиии, — шепчет Елена, указывая взглядом на главную святыню Илиона — упавшего с неба каменного идола, знак благоволения Олимпа. Согласно античной легенде, как только кумира похитят, беззащитный город падёт.
Феано и Гекуба озираются на Елену, и та умолкает. Затем моя бывшая любовница (вернее, женщина, подарившая мне единственную ночь) вытрясает на доски бесценные сокровища богов, и мы присаживаемся на деревянные стулья. Поглядите-ка на весь этот хлам. Лично я сохранил бы для себя только блестящий медальон, а неприглядную тросточку, старый капюшон и тонкий браслетик по дешёвке спустил бы соседям на распродаже у гаража.
Гекуба обращается к виновнице девятилетней войны:
— Скажи этому… человеку… мы должны проверить его историю. Пусть докажет нам, что эти игрушки имеют подлинную силу.
Мать Париса и Гектора поднимает вибрас. Я уверен, ей не под силу включить его, и всё же с языка срывается:
— Эй, в этой штуке заряда на пару минут, не балуйтесь с ней, пожалуйста.
Старуха уничтожает меня едким взглядом. Лаодика берёт со стола тазер и вертит его в бледных руках.
— Так вот чем ты оглушил Патрокла? — впервые заговаривает она в моём присутствии.
— Да.
— Как оно действует?
Показываю ей три нужных точки: тут и тут нажать, здесь повернуть, и оружие активируется. Несомненно, тазер рассчитан только на мои прикосновения, иначе если бы он вдруг потерялся, такое началось бы! Правда ведь? Хотя вообще-то не каждый сообразит найти сложноватый механизм включения. Я принимаюсь объяснять, что прибор не «слушает» чужих приказов… Лаодика направляет тросточку мне в грудь и ещё раз легонько стучит пальцем по жезлу.