— И скоро наступит эта ночь? — не отступает Кассандра.
— Да, скоро.
— Сколько осталось: годы, месяцы, недели? Дни?
— Недели. Или дни.
И в самом деле, сколько? Если «Илиада» пойдёт точно по расписанию, то ждать… м-м-м, совсем недолго.
— Ответь нам… ответь мне, о мужчина. Илион разрушат, меня изнасилуют, а что дальше? Что будет потом? — почти выкрикивает она.
У меня пересыхает во рту.
— С… с тобой?
— Да! Каков мой удел, о человек из будущего? — шипит белокурая красотка. — Обесчещенную или нет, враги ведь не бросят меня здесь? Когда благородную Андромаху повлекут в рабство, а благородной Еленой опять завладеет разгневанный муж, что станется с Кассандрой?
Я тщетно провожу шершавым языком по растрескавшимся губам. А сама-то она знает? Простирается ли дар «сребролукого» на события за пределами судьбы Илиона? А шут его ведает. Один из поэтов-схолиастов, Роберт Грейвз, по-моему, переводил имя пророчицы как «та, что запутывает людей». Всё так. Но ещё она — та, чей вечный приговор — высказывать людям истину. Вот и я решаюсь поступить так же.
— Твои чары вскружат голову Агамемнону… — Мой шёпот еле слышен. — Владыка заберёт тебя в Спарту как свою… наложницу.
— Наши дети появятся на свет прежде, чем корабли достигнут берега?
— Д-да.
Я так отчаянно заикаюсь, что не убеждаю и сам себя. Гомер перемешался в голове с Вергилием, тот с Эсхилом, и всё трое намертво переплелись с Еврипидом. Шекспир, чтоб его, — и тот приложил сюда руку.
— Двойняшки, — уточняю я, подумав. — Сыновья. Теледам и… как там… Пелоп.
— А в Спарте, в царском дворце? — не сдаётся она.
— Клитемнестра зарубит тебя тем же топором, каким обезглавит мужа. — Голос предательски срывается.
Губы провидицы трогает улыбка. Недобрая улыбка.
— Кого убьют сначала: меня или Агамемнона?
— Его.
Вот дерьмо. Ладно, если она способна принять такое не поперхнувшись, мне-то что? Я и так уже покойник. Только учтите, дамочки, тазер бьёт без промаха, и нескольких из вас я с удовольствием подстрелю перед смертью.
— Клитемнестре придётся побегать за вами, и всё же она настигнет обоих. Твою голову царица тоже отрежет. А затем прикончит ваших детей.
Женщины долго и безмолвно глядят на меня. Их лица непроницаемы, как серые скалы. Вот с кем я никогда не сел бы за карточный стол. Первой нарушает молчание Кассандра:
— О да, этому человеку открыто грядущее. Не знаю, зачем боги одарили его видением — возможно, чтобы разоблачить наши козни. Но мы должны поведать ему всё. Ибо конец Илиона близок и на раздумья нет времени.
Елена кивает:
— Хок-эн-беа-уиии, крути свой медальон и отправляйся в ахейский лагерь. Доставь Ахиллеса к дверям детской в доме Гектора к той минуте, когда сменится стража на городских стенах.
Мысленно прикидываю. Гонг, возвещающий о смене охраны, прозвучит в половине двенадцатого. Ещё примерно час.
— А если Ахилл не пожелает?..
Их жёлчные взгляды омывают меня волной презрения и уничижительной жалости (в пропорциях где-то семь к трём).
Пора делать ноги.
Это, конечно же, глупо и не моя забота, однако во время викторины, которую устроила Кассандра, у меня из головы не шёл тот странный робот с Олимпа. Видал я там создания и почудней: вспомнить хотя бы насекомообразного врача-великана (о богах разговор отдельный)! Но что-то в этом создании не даёт мне покоя. Откуда оно? По крайней мере не из тех двух миров, меж которыми я метался последние девять с лишним лет, — не из Илиона и не с Олимпа. Маленький автомат, или кто он там, выглядел так, словно пришёл из моего мира. В смысле — старого. Я имею в виду, подлинного. Не спрашивайте, с чего я это взял. Никогда прежде не видел роботов-гуманоидов, разве что в научно-фантастических фильмах.
И потом, напоминаю я себе, остался ещё целый час. А пока — натягиваю Шлем Аида и квант-телепортируюсь обратно в Великий Зал Собраний.
Таинственные железки, включая робота и громадный панцирь, уже исчезли. Зевс ещё здесь. С ним парочка других богов. И кстати, Арес тоже. В последний раз на моих глазах он плавал в целебном резервуаре.
Пресвятая Дева, где же тогда Афродита? Эта стерва разглядит меня даже в Шлеме-невидимке. Она что, вышла из лечебницы? Господи боже.
Громовержец восседает на троне; покровитель сражений надрывает глотку:
— Безумие царит внизу! Я отлучился всего лишь на пару дней, и что же? Вся война коту под хвост! Миром овладел Хаос! Ахиллес сразил Агамемнона и принял командование ахейскими ратями. Гектор отступает, хотя воля верховного Зевса заключалась в победе троянцев!
Агамемнон сражён? Пелид во главе войска? Оба-на! Кажется, мы вернулись из страны Оз, Тотошка.
— А те подозрительные автоматы, которые я притащил? Как их там?.. Моравеки? Что с ними, владыка? — восклицает Арес, и гулкое эхо его воплей отдаётся под сводами Зала.
Краем глаза отмечаю, как балконы потихоньку заполняются бессмертными. Видеобассейн, прорубленный в каменном полу, являет картины сумасшедшей резни на поле боя и в аргивском лагере. Однако я не свожу взора с огромного, мощно сложённого, седобородого Зевса, возвышающегося на сияющем троне. Точнее, с его исполинских запястий, которые кажутся высеченными самим Роденом из лучшего каррарского мрамора. Я так близко, что могу видеть седые волосы на обнажённой груди Олимпийца.
— Уймись, благородный лучник, — грохочет Кронид. — Я распорядился уничтожить их. Гера как раз выполняет повеление.
О нет. Может ли быть хуже?
Забавно. Стоит мне подумать об этом, как в помещение врываются Афродита, Фетида и хозяйка-Муза.
40Экваториальное Кольцо
Даэман визжал всю дорогу. Не переставая.
Сейви с Харманом, наверное, тоже — почему бы нет?! Однако молодой мужчина слышал только собственные крики.
Некая могучая сила — должно быть, защитное поле — сдавливала его со всех сторон. Она не просто удерживала зад на красных подушках бешено крутящегося кресла, но стягивающей плёнкой теснила грудь, плотно облегала лицо, глаза, рот, проникала в лёгкие.
И всё-таки несчастный орал. Особенно когда пламенная дуга изогнулась почти параллельно удаляющейся земле и с каждым оборотом стало казаться, что он вот-вот выпадет. Далеко внизу, в Средней Азии была глухая полночь, однако плотная завеса туч подсвечивалась изнутри грозовыми всполохами, на краткие мгновения озарявшими красный пейзаж, клочья которого кое-где мерцали в окнах среди жемчужно-серых облаков.
Даэмана не интересовало, как называется этот материк. Сжимая подлокотники побелевшими руками, невольный путешественник вопил, обращаясь к родной планете, к звёздам, к злосчастным кольцам, к тонкому слою атмосферы, оставшемуся… тоже внизу?!. и к солнцу, что вновь явилось на западе, простирая в космос языки немеркнущего огня.
Защитное поле пока ещё охраняло людей, давало возможность дышать и даже — при желании — вопить во всё горло. Обитатель Парижского Кратера вконец охрип к тому времени, когда впереди показалась цель путешествия.
Собиратель бабочек всегда рисовал себе кольцо состоящим из сверкающих цилиндров, стеклянных и металлических, внутри которых постлюди веселятся, закатывают вечеринки и занимаются другими постчеловеческими делами. Но всё оказалось совсем не так.
Большинство блестящих объектов, навстречу которым извивающаяся молния стремительно возносила троицу, напоминали скорее сложные антенны, чем орбитальные дома: какая-то путаница из прозрачных трубок, железных прутьев и кабелей. На концах у многих сооружений мерцали энергетические шары, а внутри у тех пульсировали чёрные сферы. Другие конструкции поддерживали колоссальные, в несколько квадратных миль, зеркала — их полированные поверхности посылали друг другу невесть откуда взявшиеся золотые, лазурные и тускло-белые снопы света. Мерцающие шары и обручи, выполненные, судя по их виду, из той же энергетической материи, что и таинственные приборы Атлантиды, испускали пучки рассеянных частиц и выстреливали лазерные лучи. Всё это и близко не походило на картину, рождённую воображением молодого путешественника.
Планетарный горизонт слегка изогнулся, потом сильнее, точно тетива крепкого лука в руках стрелка. Солнце вновь исчезло за окоёмом, и небосклон взорвался россыпью звёзд, которые мало уступали по яркости пламенеющим в чёрной выси кольцам. Их призрачный свет изливался сквозь тысячи и тысячи миль на далёкие, укрытые снегами горы Земли. На западном изгибе мира горел узкий краешек океана.
Среди нелепых устройств и зеркал плавала огромная скала; когда защитное поле ещё сильнее вдавило Даэмана в подушки, когда его затылок и лопатки больно упёрлись в высокую спинку, а крик оборвался сам собой от нехватки воздуха, молодой мужчина осознал, что змеящийся луч энергии заканчивается именно там — на парящем утёсе, на склонах которого мерцали огни города, чьи бесчисленные стеклянные стены переливались подобно граням гигантского японского фонаря.
И вот кресла начали крутой, головокружительный спуск. Даэман ожидал, что они затормозят, но этого не произошло, и вся троица с размаху врезалась в сверкающий небоскрёб высотой не менее сотни этажей. Обитатель Парижского Кратера выдавил из горла последний осипший вопль и крепко зажмурился.
Грохота битого стекла не последовало. Рокового удара и остановки тоже. Друзья плавно продолжали снижение, как если бы упали в кучу мягкого мусора. В миг столкновения крыша небоскрёба изогнулась и превратилась в узкую желтоватую воронку, которая выплюнула троицу в белую комнату. Энергетический луч бесследно исчез, кресла разлетелись в разные стороны, а защитные поля полопались, точно мыльные пузыри. Собиратель бабочек проехал на животе по твёрдому полу, ударился о ещё более жёсткую стену, рикошетом отлетел к потолку и снова упал. В глазах у него потемнело, затем побагровело, затем опять потемнело. Сознание отключилось.
Я падаю!
С кресла? На Землю?