Толпа Олимпийцев разражается недоумённо-возмущённым гулом.
Вот тебе и застал врасплох. Не снимая капюшона, мчусь по коридору и на развилке бездумно поворачиваю налево. У меня нет чёткого плана — просто надежда натолкнуться где-нибудь на Геру. Дорога опять разветвляется. Куда теперь? Позади нарастает шум. Я зажмуриваюсь и начинаю молиться. Нет, не здешним богоподобным свиньям. Это моя первая молитва — с тех пор, как мама скончалась от рака, оставив на земле девятилетнего сына.
Открыв глаза, я вижу супругу Зевса. Она пересекает коридор в сотне ярдов по левую руку от меня. Высоченные золотые треноги отбрасывают огненные блики на стены и потолок. Мои сандалии громко шлёпают; длинные мраморные холлы оглашает эхо. Плевать, если услышат, главное — догнать. Крики в Великом Зале усиливаются. Интересно, как Афродита собирается выкручиваться? Ведь это она снарядила меня и превратила в шпиона-убийцу. Нашёл чем забивать голову: чтобы непревзойдённая лгунья — и не вывернулась? Истину знаю лишь я один, а меня убрать недолго. Афродиту ещё объявят героиней, раскрывшей вероломство беглого схолиаста.
Гера тормозит на всём ходу и резко оборачивается. Я замираю, затаив дыхание. Супруга Громовержца хмурит брови, озирается по сторонам и проводит ладонью по металлической двери двадцать футов высотой. Железо гудит, внутренние замки щёлкают, и створка распахивается вовнутрь. Я еле успеваю проскочить, пока богиня не закрыла дверь лёгким мановением руки. Шелест моих шагов тонет в возросшем рокоте. Гера достаёт из мягких складок хитона маленькое серое оружие, похожее на морскую раковину с гибельными чёрными отверстиями.
В комнате находятся только маленький робот и гигантский побитый панцирь. Первый в испуге пятится от богини, кладёт чудную человекообразную руку на мятую броню огромного предмета, и я впервые смекаю, что вторая машинка, наверное, тоже робот. Уверен: эти создания не отсюда, не с Олимпа.
— Меня зовут Гера, — вещает бессмертная. — И я пришла избавить вас, наиглупейших моравеков, от жалкого и бесполезного существования. Недаром я всегда недолюбливала вашу расу.
Знаете, если б она молчала, моя рука не поднялась бы. Всё-таки жена и родная сестра Зевса, царица Олимпа, самая могущественная из богинь, не считая разве что Афины… Не знаю, может, дело в этих её словах: «вашу расу». Я ведь родился в середине двадцатого века, дожил до двадцать первого и часто слышал подобные речи. Слишком часто.
В общем, поднимаю тазер и без колебаний стреляю в надменную стерву.
Я не был убеждён, что пятьдесят тысяч вольт подействуют на богиню. Но удар уязвил её. Падая, Гера активирует яйцевидный пистолет и разносит силовым лучом мерцающую панель на потолке. Комната погружается в кромешную тьму.
Перезаряжаю тазер. Чёрт, ни зги не разглядеть. Шагаю вперёд и едва не спотыкаюсь о распростёртую супругу Зевса. Кажется, она без сознания, однако по-прежнему корчится на полу. Внезапно мрак прорезают два ярких луча. Снимаю капюшон и показываю себя.
— Не свети в глаза, — прошу я.
Лучи перемещаются. Если не ошибаюсь, они выходят прямо из грудной клетки робота.
— Ты человек? — произносит существо.
До меня не сразу доходит, что вопрос задан на чистом английском.
— Да, — отзываюсь я, удивляясь родной речи в собственных устах. — А ты кто?
— Мы оба — моравеки.
Незнакомец приближается; направленное сияние выхватывает из темноты Геру. её веки уже подрагивают. Подбираю с пола оружие и опускаю его в карман.
— Манмут, — представляется собеседник.
Его тёмная металлическая голова не достаёт мне даже до груди. На лице из пластика вместо глаз — чёрные пластины, однако у меня такое чувство, что робот с любопытством разглядывает нежданного спасителя.
— А моего друга зовут Орфу-иониец, — прибавляет он, показав на громоздкий помятый корпус, занимающий примерно пятнадцать футов пространства комнаты.
Голос у машины мягкий, тембр явно мужской и совершенно не металлический.
— А Орфу… он что… живой?
— Да, хотя и утратил свои окуляры и манипуляторы. Мы общаемся по радио. В данную минуту он говорит, что весьма польщён знакомством и что ты мог бы стать первым человеком, представшим его глазам… если бы те сохранились.
— Орфу-иониец, — повторяю я. — Ио — это вроде бы одна из лун Сатурна?
— С твоего позволения, Юпитера, — уточняет существо.
— Ну что же, рад встрече. Только, может, сначала выберемся, а там уже поболтаем? А то корова приходит в себя, и неровен час, кто-нибудь заглянет. Боги сегодня малость расстроены.
— Корова, — повторяет собеседник, глядя на Геру сверху вниз. — Забавно. — Он переводит лучи на дверь. — Вот только хлев заперт. Ты, случайно, не знаешь, как сорвать эту створку с петель?
— Нет. Нам это и не потребуется. Давай руку… э-э-э, лапу… в общем, что там у вас?
Робот медлит с ответом.
— Если я правильно понял, ты собираешься квант-телепортировать нас отсюда?
— Тебе известно про квант-телепортацию?
Маленький автомат устремляет свет на неподвижную груду металла выше моей головы:
— Сумеешь забрать нас обоих?
Теперь моя очередь задуматься.
— Трудно сказать. Вряд ли. Такую большую массу…
Богиня дёргается и стонет под ногами.
— Давай руку, — повторяю я. — Сперва квитирую тебя, потом вернусь за твоим другом.
Малыш пятится прочь.
— Не будучи уверенным, что Орфу в безопасности…
В холле грохочут голоса. Меня уже ищут? Похоже на то. Афродита могла поделиться с другими своей способностью видеть сквозь чары Шлема. Или бессмертные разделились и прочёсывают здание в поисках человека-невидимки? Супруга Зевса мычит и ворочается на полу. Веки подрагивают сильнее.
— Вот дерьмо! — Я срываю капюшон и левитационную упряжь. — Посвети, пожалуйста.
Прилично ли говорить машине «пожалуйста»? Впрочем, это же не робот, а моравек. Знать бы ещё, что это такое.
Пояс упряжи не смыкается на необъемной «талии» гигантского краба; приходится скрепить воедино сразу три ремня, защёлкивая пряжки на трещинах. Бедный старина Орфу смахивает на мишень, по которой палили поколения террористов, упражняясь в прицельной стрельбе: внутри крупных выемок — бессчётные вмятины поменьше, и так далее.
— Ладно, проверим…
И я включаю сбрую. Тонны недвижного железа трясутся, громыхают, однако отрываются от пола и зависают в нескольких дюймах от мрамора.
— Посмотрим, справится ли медальон с такой тяжестью. — Меня не очень волнует, поймёт Манмут или нет. Впихиваю ему тазер в руки. — Если корова шевельнётся или кто-нибудь сунется до моего возвращения, целься и жми вот здесь. Это их остановит.
— Сказать по чести, — вмешивается робот, протягивая тросточку обратно, — у меня здесь дела, и я предпочёл бы твой прибор невидимости. Можно его одолжить? Боги украли у нас кое-что важное.
— Дьявольщина! — отзываюсь я.
Голоса рокочут прямо за дверью. Отстёгиваю противоударную броню и швыряю Манмуту вместе со Шлемом. Интересно, рассчитана эта штука на механизмы? Предупредить его, что на глаза Афродиты чары не действуют? А, некогда.
— Как я тебя отыщу?
— Возвращайся к озеру кальдеры в течение часа, — отвечает робот. — Я сам тебя найду.
Тут отворяется дверь, и он исчезает.
Я прислоняюсь к панцирю, обнимаю железку одной рукой (с Найтенгельзером и Патроклом было проще) и кручу диск.
В глаза ударяет солнечный свет. Под ногами золотой песок. Орфу телепортировался вместе со мной и теперь витает в десяти дюймах над пляжем. Неплохо, ведь внизу острые булыжники. Возможно ли квитнуться в твёрдый объект, не знаю, однако не хотелось бы проверять это именно сегодня.
Мы явились в ставку Агамемнона. Уже давно засветло, и шатры почти опустели. Над головой бурлят тяжёлые тучи, однако солнце изливает свои лучи на побережье, окрашивая бока длинных чёрных кораблей. Ахейские стражники даже отскакивают в испуге при нашем неожиданном появлении. В сотнях ярдов от лагеря слышен гул сражения. Греки отчаянно бьются с троянцами у заградительных рвов — ручаюсь, что во главе стоит сам Ахиллес.
— Панцирь обещан богами! — ору я стражникам, которые безуспешно прячутся за собственными пиками. — Любой, кто его коснётся, умрёт на месте. Где Ахиллес? Вы его видели?
— А кто спрашивает? — Громадный волосатый охранник выходит вперёд и поднимает копьё.
Смутно припоминаю имя нахала: Гуней, предводитель эниан и перребов из Додоны. С чего это парню стоять на страже в лагере Атрида? Потом разберусь, если будет время.
Укладываю Гунея одним выстрелом тазера, перевожу взгляд на кривоногого коротышку-сержанта:
— Может, ты меня проводишь?
Мужчина проворно втыкает пику в песок, опускается на одно колено и склоняет голову. Прочие хоть и не сразу, но следуют примеру начальника. Повторяю вопрос.
— Боговидный Пелид с самого рассвета сновал по берегу, будил спящих ахейцев пронзительными воплями, — откликается сержант. — После чего бросил вызов Атридам и прикончил обоих. Сейчас он в ставке, обсуждает с командирами план войны. По слухам, войны с Олимпом.
— Веди.
Уходя вслед за провожатым, я бросаю последний взгляд на Орфу: панцирь колышется над берегом, охрана уважительно косится на него и держится на расстоянии. Меня разбирает громкий смех.
Сержант удивлённо оборачивается. Ну и пусть. Как объяснить ему, что впервые за девять лет я, Томас Хокенберри, свободно шагаю по долинам Илиона в собственной личине и мне хорошо?!
43Экваториальное Кольцо
— Покушать бы! — в который раз заныл Даэман.
Ещё бы: десять часов ни крошки во рту! На что это похоже?
— Должно же здесь быть хоть что-нибудь съестное, — сетовал молодой мужчина.
Отталкиваясь от случайных опор, троица плыла по безжизненному орбитальному городу. Стёкла в окнах давно погасли, сделались просто прозрачными. Над горизонтом поднималась Земля. её мягкое сияние медленно затопляло пустые пространства с их реющими трупами, колыхающимися «ламинариями» и мёртвой травой.