ших и раненых, словом мясной пищи у них вдоволь. Цирцея захватила остров лет шестьдесят назад и сделала людоедов своими слугами, колдовством внушив им полную себе преданность… Раз или два в год шторма обычно прибивают сюда корабли — бывает, финикийские, иногда разбойничьи, и тогда колдунья развлекается. Входя в ее дворец через клубы дурманного дыма, человек становится глуп и благодушен, доверчив как дитя. Колдунья принимает странников, развлекает разговорами — а языков она знает уйму, и потом подносит кубки с вином. Выпив это вино, человек сразу теряет всю силу, а заодно и разум, становится подобен животному! Если Цирцея дает ему понюхать корень какого-то растения, то у него вдруг пробуждается страсть к колдунье, и бессилие на время пропадает. Но околдованный ни на что не способен, кроме любовных ласк, и ведьма тешит с ним свою бешеную плоть…
Я попал на остров Эея два с половиной года назад, со мной на корабле было сорок пять человек, мои спутники итакийцы. Цирцея отравила нас всех! Я один в последнее мгновение ощутил опасность и сумел выпить лишь четверть кубка, что она мне подала, а остальное умудрился незаметно вылить себе за ворот. И все же стал подобен старой тряпке! Не могу описать, что это был за ужас, и не стану описывать… У меня сохранились искры разума, а все мои товарищи превратились в обычную скотину — я видел, как они паслись на склоне горы и ели траву! Один за другим они услаждали грязную страсть ведьмы, и потом их убивали и сжирали людоеды… Я оказался мил Цирцее — меня она поместила в отдельный чертог, даже велела кормить хлебом. Я сумел притвориться безумным, и меня почти не стерегли. Полгода, капля за каплей, ко мне возвращались силы. Ночами я, как маленький мальчик, проделывал упражнения, чтобы укрепить свои мышцы, чтобы вернуть крепость ногам. Это было тяжело. Только спустя месяц я научился твердо стоять на ногах. Но настал день, когда мне удалось плечом выдавить дверь моей темницы, сломать хребет одному из стражей и выбраться из дворца. Слуги ведьмы преследовали меня, и я на их глазах кинулся с обрыва в море, сумел заплыть за одну из скал и сидел в воде не меньше часа, чуть-чуть высовываясь, чтобы вздохнуть, и снова погружаясь. Они поверили, что я утонул. Но я был нагишом, без оружия, совершенно один. На берегу мне удалось найти огниво, его обронил еще кто-то из моих несчастных спутников, а у стража, которого я убил, был при себе нож — я забрал его. И вот уже два года я живу на этом острове, скрываясь, как зверь от охотников, с одной надеждой — что сюда пристанет корабль, что я успею предупредить странников об опасности, и что они возьмут меня с собой… Я видел, как разбился вчера ваш корабль, видел, что второй, вероятно, спасся. Надеюсь, он вернется за вами.
— Вернется, — проговорил Гектор, потрясенный рассказом Одиссея. — Он вернется. Это корабль Неоптолема, сына Ахилла.
— Вот как! — в голосе итакийца не было изумления, хотя это известие его удивило. — Тогда — да, вернется…
— А что, если Ахилл уже выпил эту отраву?! — спросила Пентесилея, и голос ее против воли задрожал.
— Обычно это бывает далеко не сразу, — возразил Одиссей. — Ей хочется еще и разговоров, а после ее вина умеют только мычать! Но теперь тихо — сейчас мы выйдем на тропу, что огибает верхнюю часть дворца-пещеры, и пройдем к окну. На тропе может быть стража.
Тропа шла вдоль пологой вершины холма и была довольно узка. Чтобы караульным было удобнее по ней ходить, ее вымостили плоскими плитами песчаника, из которого, в основном, состоял и склон. По этим плитам нужно было ступать особенно осторожно: шаги обутых в сандалии ног были хорошо слышны в полной тишине знойного послеполуденного безветрия.
Пентесилея шла последней, нарочно отстав шагов на десять от мужчин, чтобы внимательнее вслушиваться. Сама она ступала совершенно бесшумно — ни одна песчинка не скользнула из-под ее ноги.
Одиссей прошел по тропе около сотни шагов, остановился, вслушался и осторожно обогнул выступ, за которым тропа тянулась еще шагов на двести, почти совершенно прямо.
В это мгновение амазонка услышала позади едва слышное шуршание, которое не могло быть ни шелестом ползущей по камням змеи, ни невесомым топотом бегущей по склону крысы. Это песок скрипнул под ногой человека.
Пентесилея обернулась точно в то мгновение, когда из-за камня, откуда-то снизу, на тропу взбежал человек и замер. Это был рослый темнокожий воин в кожаном нагруднике с бронзовыми пластинами и высоком бронзовом шлеме. Он держал в руках лук, тетива была натянута, и острие стрелы смотрело прямо в грудь амазонке.
Она улыбнулась, радуясь, что можно действовать, а не ждать.
Идущие впереди мужчины не успели обернуться, не успели ничего заметить. Все произошло в несколько мгновений. Пентесилея, улыбаясь, с совершенно безмятежным лицом шагнула навстречу стражнику, вытягивая вперед обе руки, словно показывая, что она безоружна. И в следующем шаге, крутым стремительным взмахом ноги ударила воина в живот. Он даже не охнул, только присел и согнулся, притянув к себе лук, и невольно отпустил тетиву. Стрела вонзилась в песок между плитами тропы. Воин попытался выпрямиться, но новый удар, сверху, в затылок, довершил дело. Хруст сломанных позвонков был единственным звуком, нарушившим тишину.
Гектор обернулся. Ветви кустов, окаймлявших тропу снизу, качались, смыкаясь, пропустив скатившееся тело.
— Что там, Пентесилея?
— Обошлось. У нас есть лук и колчан с двумя десятками стрел. Луки у них мощные и наконечники стрел железные. Верно, крадут у тех, кого заманивают в свою нору. Еще далеко, Одиссей?
— Нет. Это здесь. Только тихо…
Итакиец стоял возле полукруглого отверстия, прижавшись к каменистой стене. Затем резко шагнул вперед и, пригибаясь, заглянул внутрь.
— Сюда. Вот! Все, как обычно. Смотрите.
Они наклонились и тут же невольно затаили дыхание, так необычно было то, что они увидели.
Отверстие, с виду обычный вход в горную пещеру, оказалось окном, из которого, с высоты примерно в пятьдесят-шестьдесят локтей, открывался огромный дворцовый зал. Окно располагалось под самым его сводом, сплошь затянутым дымчатой зеленоватой тканью, так что снизу, верно, казалось, будто над волшебным чертогом опрокинулось море… Вдоль стен зала поднимались причудливые колонны, кое-где обвитые ползучими растениями с крупными и яркими цветами. Пол был застелен коврами такой же яркой расцветки, как тот, что покрывал ступени у входа. Посреди стоял низкий стол с разбросанными вокруг него подушками, кожаными и матерчатыми, расшитыми тонким золотым узором, а на самом столе было множество блюд и кувшинов. Сверху можно было разглядеть, что на блюдах темнеют тушки жареных голубей и ломтики козлятины, розовеет тушеная рыба, горками высятся золотистые лепешки и поблескивают крупные грозди спелого винограда.
Вдоль стен чертога стояли высокие светильники, ярко полыхающие, потому что не будь их, пещеру-дворец освещало бы только то самое окно, в которое сейчас смотрели Гектор, Пентесилея и Одиссей.
Между светильниками неподвижно, как бронзовые скульптуры, стояли десятка четыре темнокожих стражников, одетых так же, как тот, который пытался напасть на Пентесилею и вооруженных не только луками, но и довольно длинными прямыми мечами. Девушки, тоже черные, одетые в светлые платья, прислуживали за столом — одна из них ритмично взмахивала опахалом, остальные пять или шесть подносили новые блюда с угощениями.
Однако все это путешественники лишь мельком заметили и отметили про себя. Их взгляды соединились на двух фигурах, привольно раскинувшихся среди подушек. На хозяйке дворца-пещеры и ее госте.
Женщина в пурпурной одежде, словно сотканной из вечерней зари, легкой и почти совершенно прозрачной, стояла на коленях, ласковым движением протягивая герою кисть винограда. Видны были лишь ее точеная полуобнаженная спина и волны каштановых, отливающих золотом волос, переплетенных то ли белым шнуром, то ли нитями жемчуга.
Ахилл полулежал, опираясь на локоть, в самой небрежной и беспечной позе. Его лицо было обращено как раз в сторону смотревших, и Гектора поразила улыбка брата — совершенно детская, исполненная какой-то наивной радости. Вместе с тем, в этой улыбке было нечто настолько не настоящее, не свойственное Ахиллу, что она изменила даже само его лицо.
— Как будто не он! — прошептала амазонка, точно отвечая мыслям Гектора.
— Это действие дурмана! — тоже шепотом ответил Одиссей. — Но колдовским вином она его еще не поила: он ей что-то говорит и еще сознает себя собой, хотя и плохо понимает, что делает…
Цирцея взяла со стола еще одну виноградную гроздь и вновь подала гостю. Мелькнул ее профиль, тонкий, как рельеф камеи, нежный, как у совсем юной девушки. Розовые пальцы оторвали большую виноградину и осторожно поднесли к губам героя, который ухватил маленький плод, невзначай коснувшись ртом и этих мраморных пальчиков.
— Откуда на этом проклятом острове виноград? — спросил Гектор, понимая, что задает дурацкий вопрос и боясь признаться, что совершенно растерялся. — Земля сухая, ветры… Или это тоже колдовство?
— Виноград растет во впадине на вершине центральной горы. — ответил Одиссей. — Там плодородная земля, и ветер туда не достает.
— Что будем делать? — спросила Пентесилея. — Не похоже, чтобы у нас было много времени.
Она рискнула сильнее наклониться, сунув в окно голову, и увидела, что под этим окном тянется узкий, без перил, карниз, а справа и слева от него идут вниз такие же узкие деревянные лесенки.
— Спускаемся и нападаем? — предложила амазонка. — Стражи не больше сорока человек, и мы успеем их перебить, пока не прибегут другие.
— Стой! — Одиссей схватил ее за руку. — Не все так просто, не то я бы их тут уже и сам перебил, за два-то года… Во-первых, проклятая ведьма умеет колдовать, и мы не знаем, что за пакости есть у нее в запасе. А во-вторых — смотрите! Видите, под этой зеленой тряпкой — сеть?
Действительно, почти невидимая на фоне драпировки сводов, в воздухе качалась густая сеть, подвешенная так, что она накрывала половину зала, не доставая лишь той его части, где располагалась во главе стола Цирцея со своим гостем.