Каким-то образом все четверо скитальцев, упав на камни, не потеряли сознания. Более того — они продолжали видеть друг друга и, хотя никто уже ничего не слышал — все четверо на некоторое время совершенно оглохли — однако все разом поняли, что должны делать. Правда, казалось, что уже ничто им не поможет: крушение происходило со смертельной быстротой. И, тем не менее, люди бросились в воду с содрогающихся скал и, что есть силы, поплыли прочь от острова.
На расстоянии около стадия от берега их догнала и подхватила огромная волна, которая им помогла — она стремительно понесла беглецов в открытое море. Потом их догнал новый вал, еще выше и больше, потом еще один и еще один. В какой-то момент они оказались близко друг от друга и, преодолевая напор воды, постарались соединиться. Ахилл первым сумел схватить руку жены, затем гребень новой волны бросил их в глубокий провал, и Гектор в полном смысле упал на них сверху. Они вцепились друг в друга, теряя голову — не от страха, но от потрясения, которого, казалось, уже не могли выдержать их нервы. Одиссея все трое увидели в свете все того же кровавого зарева и подумали, что он мертв: волна вынесла на поверхность его неподвижное тело, безвольно перевернувшееся несколько раз и затем начавшее погружаться. Братья Приамиды успели с двух сторон подхватить тонущего и, вместе с Пентесилеей, заключили его в кольцо своих судорожно сплетенных рук. Гектор, к которому было обращено пожелтевшее лицо итакийца, заметил, как у того дернулись и покривились губы.
Они не пытались говорить друг с другом, потому что по-прежнему ничего не слышали, да и, даже имея слух, невозможно было бы что-либо различить среди грома, треска, свиста и рева.
Самая громадная волна, такая же, как та, что уничтожила их корабль, а возможно, еще более чудовищная, подхватила их, и они полетели вместе с ее увенчанным пеной гребнем прямо к рваным багровым тучам. И с этой грандиозной вершины те, что оставались в сознании, посмотрели вниз, одновременно, почти неосознанно оглянувшись в ту сторону, где был остров. И с высоты увидали то, чего уже не могло принять их сознание: окутанная пламенем и паром вершина и окружающие ее обломки скал вдруг разом рухнули в темную бездну и провалились. На том месте, где находились останки острова, возникла черная воронка гигантского водоворота, но только на миг — вслед за этим из бездны вздулся водяной горб и вздыбился бешено вертящийся смерч. Зарево погасло, едва провалилась гора, однако сами облака еще светились, будто горели.
А затем вершина волны-исполина ушла вниз, обращаясь в пропасть. И разом наступил полный, непроницаемый мрак.
Глава 10
— Что это? На чем это мы плаваем?
Гектор произнес эти слова и понял, что снова может слышать. Его странный полуобморок (ибо он не полностью потерял сознание, но как бы не до конца воспринимал происходящее) продолжался несколько часов — очнувшись, он увидел, что наступил рассвет, и шторм прекратился.
Море было невиданно спокойно. В его спокойствии, в его ровном, мерном дыхании виделось что-то противоестественное после того хаоса, который царствовал ночью. Грохот, огонь, смерть, водяные хребты и бездны, и вдруг — ровное бирюзовое мерцание, легкая, прозрачная тишина.
И ровный горизонт со всех сторон — ничего, что напоминало бы об острове.
Четверо людей были посреди этого синего круга горизонта. Они плавали, удерживаясь на поверхности. Но что их держало? Гектор понял, что его грудь пересекает какой-то ремень (уже потом он разглядел, что это — пояс его брата), и что этим ремнем он как бы пристегнут к плавающему вплотную предмету. Предмет, с первого взгляда, походил на небольшую тушу странного морского животного, почти совершенно круглого, без лап и плавников.
— Что за поплавок? — прохрипел царь Трои, пытаясь осмотреться и вида рядом мокрые плечи и лица своих спутников. — Слава Тебе, Великий Бог — этого не может быть, но мы все живы… Ахилл, что это за штука?
— А? — молодой человек повернул голову и сморщился. — Прости, Гектор, я еще наполовину глухой. Это… Да это всего лишь бурдюк из-под вина, который мы с тобой нашли на берегу. Я совершенно бессознательно прицепил его к поясу за несколько мгновений до того, как ЭТО началось, а когда шторм стал утихать, вспомнил о нем и надул его. Всех четверых он держит с трудом, поэтому почти весь под водой, но бурдюк большой, и это пока нас выручает.
— Тоже уроки Хирона? — спросил Гектор и выплюнул наполнявшую рот и горло горькую морскую воду.
— Нет, — Ахилл закашлялся. — Это я сам придумал. Лет десять назад, во время войны, нам надо было переправиться через Скамандр. Было сильное половодье, река вздулась и неслась, как бешеная, многие воины боялись ее переплывать. А еще оружие надо было переправить. Ну, и мне пришло в голову… Я в детстве надувал и пускал по воде бараньи пузыри. Иногда цеплял к ним лодочки из коры и сажал в них лягушат. Вот и подумал, что надутые бурдюки выдержат и воинов в доспехах, и наши копья.
— Помню, помню! — подал голос Одиссей, высовываясь с другой стороны «поплавка». — Я еще тогда подумал, что сам не выдумал бы ничего лучше.
Лоб итакийца пересекала глубокая, все еще слабо кровоточившая ссадина. Он разбил голову во время последнего, самого страшного толчка землетрясения и утонул бы, потеряв сознание, если бы не его спутники. Впрочем, сознание в ту ночь теряли все и, вероятно, по несколько раз. Ахилл продержался дольше других, и уже под утро, когда волны стали меньше и начало светать, сумел надуть «поплавок» и поясами, своим и своей жены, а также полосами от набедренных повязок привязал себя и других к этому крохотному плоту.
— Воды у нас, конечно же нет? — спросил Гектор, пытаясь облизать потрескавшиеся губы.
— Есть. Но очень мало. На, пей.
И Пентесилея протянула царю свою кожаную флягу, которую накануне успела наполнить водой в устье впадавшей в бухту речки.
— А остальные пили?
— По паре глотков. Там хватит воды, чтобы напиться еще раза два, — ответила амазонка. — Пей, не то опять потеряешь сознание, а это плохо: тело тяжелеет, поплавок тонет, и остальным приходится прилагать больше сил, чтобы удержаться.
Гектор глотнул два раза и, подавив отчаянное желание сделать третий глоток, вернул флягу женщине. Затем, запрокинув голову, поглядел на небо.
— Солнце уже высоко. Как-то странно сейчас говорить о времени, но, тем не менее, прошли сутки с небольшим с тех пор, как буря выбросила нас на берег Эреи. Остров не оказал нам должного гостеприимства, и мой великий брат стер его с морской карты.
— Если он на ней был! — без обиды, с той же иронией в голосе отозвался Ахилл. — Во всяком случае, Атлантиса на ней не было. Хотя, по правде сказать, я не видел в жизни ни одной морской карты, только слыхал об их существовании. По крайней мере, я избавил мореходов от лишней работы: теперь им не придется рисовать на своих картах остров Эрею.
— Ха! Кажется, ты окончательно стал философом, братец! — воскликнул Приамид-старший. — Но если без шуток, то надо признать, что мы сейчас в одном из самых прескверных положений. Хуже было разве что в пещере горных карликов… Давайте думать, что нам делать. Итак, много ли у нас надежды на то, что вскоре появится корабль Неоптолема?
Одиссей рассмеялся, но его смех прозвучал почти жалобно.
— И раньше-то мы лишь мечтали, чтобы корабль был цел, чтобы он быстро сумел вернуться в эти воды после шторма, надеялись, что кормчий легко найдет остров. Теперь острова нет. Если они и запомнили направление по звездам, которых в ночь шторма почти не было видно, то окажутся в самом нелепом положении: будут знать, что на горизонте должен быть берег, но не увидят его… Ну, а уж заметить нас, плавающих на этом пузыре; и вовсе немыслимо!
— Правильно, — согласился Гектор. — Эта надежда очень мала. Знаем ли мы вблизи какую-нибудь землю? Отвечу сам: не знаем. Во-первых шторм унес нас в сторону от пути, по которому мы плыли, и эта часть моря нам вообще неизвестна. Во-вторых, даже будь поблизости какой-нибудь остров, мы не сможем до него добраться. Наш поплавок — отличная штука, но он, к сожалению, не корабль! Воды у нас, самое большее, на сутки — ну еще сутки можно продержаться…
— Нельзя, — спокойно возразила Пентесилея. — Уже этой ночью, самое большее, на следующий день, мы должны погибнуть от холода.
— От холода? — удивился Одиссей. — И это говорит уроженка скифских степей, привычная к снегу и морозу? Да ведь вода теплая!
— И это говорит бывалый путешественник! — отбила удар амазонка. — А разве сейчас тебя не бьет озноб, а, Одиссей?
Итакиец вынужден был согласиться.
— Есть немного. Но ведь ночью был шторм. За день мы согреемся.
— Ничего подобного. За день мы совсем замерзнем. Вся беда в том, что даже очень теплое море холоднее человеческого тела, а раз так, то оно отнимает у нас наше тепло, и мы постепенно замерзаем. Ахилл это однажды хорошо почувствовал, когда мы с ним плыли на дельфинах.
— Дельфины! — прервал жену Ахилл. — Как же мы о них не подумали?! Раковина ведь при тебе, Пентесилея. Попробуй их позвать.
Из-за выпуклости поплавка герой не видел амазонки, но почувствовал, как та, по своему обыкновению, пожимает плечами.
— Думаешь, у меня не было этой мысли? Но во время землетрясения дельфины не подошли бы и близко к острову: они издали чувствуют любую катастрофу и никогда не станут рисковать. Сейчас уже можно было бы попробовать. Но только дельфины в этих морях дикие, не прирученные, не привыкшие носить на себе людей. На сигнал раковины они все равно отзовутся, но заставить их нас куда-то везти будет почти невозможно. Во всяком случае, даже мне сложно будет справиться с дельфином-дикарем, а остальные просто не смогут ими управлять. Это то же самое, что запрягать в повозку совершенно дикую лошадь, никогда не знавшую узды.
— И потом, куда бы мы на них поплыли? — воскликнул Гектор. — Мы же не знаем, в какой стороне ближайшая земля и куда направлять «морских коней». Фу, а ведь и в самом деле становится прохладно! Может, стоит по очереди отрываться от поплавка и плавать, прилагая усилия? Будет теплее.