— Резкие движения в воде могут привлечь акул, — заметила амазонка. — С одной-двумя мы легко справимся, а если их приплывет целая стая? У меня есть мысль получше. Ну-ка, держите поплавок с трех сторон, и слегка двигайте ногами. Плывите как бы навстречу друг другу.
С этими словами молодая женщина оперлась руками о поплавок и, подтянувшись, встала на него коленями, как становилась на круп коня. При этом бурдюк почти целиком ушел в воду, но оседлавшая его амазонка оказалась вся на поверхности, словно вынырнув из морской глубины.
— Вот! — она раскинула руки и рассмеялась. — Так я очень быстро высохну, и вскоре солнце меня согреет. Потом то же сделает один из вас, потом следующий, и так по очереди. В этом есть и еще одна польза: мне лучше видно горизонт, и я скорее замечу корабль, и с корабля скорее заметят меня.
— И еще! — Ахилл тоже усмехнулся. — Теперь ты — парус!
— Что?
— Парус. Ветер сейчас слабый, но он все же есть. И человеческое тело, подставленное этому ветру, становится парусом для нашего поплавка. Значит, мы, хотя бы немного, но плывем. Значит, у нас больше надежды приплыть к какому-то берегу, либо оказаться на пути корабля, либо… Словом, лучше уж все-таки плыть, чем торчать на месте!
С этим все согласились, и выдумка Пентесилеи в какой-то мере отвлекла скитальцев от тяжелых мыслей и даже, в конце концов, развеселила их. Когда амазонка высохла и согрелась, она соскользнула с поплавка в воду, и на ее место взобрался Одиссей. Однако он был больше и тяжелее женщины, к тому же не обладал такой невероятной ловкостью, и поплавок стал скользить под ним и выворачиваться, будто живой. Итакиец было утвердился на нем коленями, но потерял равновесие, бурдюк перевернулся, и Одиссей рухнул прямо на голову Ахиллу, от неожиданности выпустившему ремень поплавка и погрузившемуся с головой.
— Бегемот неуклюжий! — заорал он, выныривая и отчаянно отплевываясь. — Ты что, верхом никогда не ездил?!
— Всю жизнь езжу на мокрых винных бурдюках! — разозлился Одиссей, вновь атакуя поплавок и так же успешно с него сваливаясь.
Гектор и Пентесилея, наблюдая за ним, против воли стали смеяться, в душе понимая, как нелеп их смех, но не имея сил подавить его. Когда, в конце концов, Одиссею удалось оседлать поплавок, тот так раскачался, что завертелся в разные стороны, и ахейский герой, дабы удержаться, отчаянно замахал руками, бранясь самыми крепкими словами. Тут уже расхохотался и Ахилл. Наконец, продолжая ругаться, сам Одиссей тоже разразился смехом. Они хохотали, как сумасшедшие, давясь попадавшей в рот соленой водой, ногами вздымая фонтаны брызг и чувствуя, что могут досмеяться до обморока.
Одиссея сменил на поплавке Гектор, и бурдюк почти потонул, потому что троянец был куда крупнее итакийца. Ему, однако, удалось не упасть и кое-как утвердиться на скользком пузыре, но при этом у него была самая нелепая поза и самое дикое выражение лица, а потому трое его спутников вновь захохотали, и тут уж Одиссей дал себе волю, придумывая всяческие язвительные шутки и сравнения, на что царь Трои и не подумал обижаться — ему хотелось одного: не свалиться с крутящегося под ним бурдюка…
Так продолжалось несколько часов, и, в конце концов, все четверо изрядно устали. Прилагая массу усилий, они, по крайней мере, не замерзли, тем более что день был жаркий, и вода быстро прогрелась после шторма. Наконец, путешественники решили, что нужно какое-то время передохнуть и, чтобы поддержать силы, выпили еще по паре глотков воды из фляги амазонки. Всем четверым уже очень сильно хотелось есть, но никто об этом не заговаривал, понимая, что пищу взять неоткуда.
Ветер был очень слаб, и волны почти не выделялись на светло-зеленой, пропитанной солнцем поверхности моря. Небо было ярким и высоким, таким высоким, что казалось, будто оно притягивает и манит вверх. Люди хотели бы оторваться от поверхности воды и взлететь в теплую солнечную высоту, но летать они не умели.
Прошло какое-то время, и путешественникам вновь пришлось начать упражнения с поплавком, чтобы предотвратить озноб и не дать телу остыть. Всем троим мужчинам по-прежнему было нелегко сохранять равновесие на крошечной поверхности почти целиком погруженного в воду бурдюка, однако теперь они почти не смеялись — силы у всех кончались, и по мере того, как солнце опускалось к горизонту, предвещая наступление сумерек и ночи, скитальцам делалось все тревожнее. Они отлично понимали, как трудно им будет пережить эту ночь и насколько вероятно, что следующий день окажется для них последним.
— Если мы дотянем до утра, — сказал Ахилл жене, — то ты все же позови утром дельфинов. Ты ведь, скорее всего, сумеешь справиться с каким-нибудь из них и уплыть на нем. Есть ведь надежда, что он принесет тебя к земле. Попробуй…
Она покачала головой.
— Мы решили больше не расставаться, Ахилл. И мы не расстанемся. Раз Тот, кому мы молимся, спасал нас столько раз в самых безнадежных случаях, то Он может это сделать и сейчас. Ты молишься?
— Молюсь, — ответил герой. — Знаю, что и ты тоже. И Гектор. Ладно, пусть все будет по его воле.
— Как вовремя ты это сказал! — воскликнула Пентесилея, в это самое время сменившая на кожаном поплавке Одиссея. — Или я схожу с ума, или чудо, о котором мы просим, Бог нам уже послал… Все смотрите туда! Вон туда! Корабль! Корабль!!!
— Все смотрите туда! — воскликнула Пентесилея, — Вон туда! Корабль! Корабль!!!
Глава 11
Все по очереди, на этот раз с невероятной ловкостью, взобрались на спасительный бурдюк, чтобы увидеть посланное им чудо. Да, ровный светлый квадратик в синем пространстве между морем и небом мог быть только парусом корабля.
— Он приближается! — воскликнул, всмотревшись, Гектор. — Он идет в нашем направлении! Пентесилея, ты лучше всех держишься на этой штуке — поэтому наблюдателем будешь ты. Меняемся местами.
— А по-моему, это неразумно, брат, — возразила амазонка. — Ты в два с лишним раза больше меня, тебя будет виднее издали. Держись, сколько сможешь. Или пускай Ахилл тебя сменит — он такой же большой.
— Да они нас увидят не раньше, чем через полчаса, даже если идут и на парусе и на веслах! — заметил Ахилл. — Мы-то их еще едва видим. Лучше подумаем, не стоит ли оставить поплавок и плыть им навстречу.
— Поплавок оставлять нельзя — нас на нем могут заметить куда скорее, чем просто наши торчащие из воды головы, — решительно сказал Гектор. — И потом, если сейчас отделиться от поплавка, то мы перестанем видеть корабль. Вам там, внизу, его видно?
— Нет! — за всех ответил Одиссей.
— Так куда же мы поплывем? В любом случае, нужно выждать, пока корабль окажется ближе. И молиться, чтобы он не изменил направления.
На это никто ничего не ответил. Все трое думали о том же самом, и у всех в голове была одна и та же мысль, от которой перехватывало дыхание: «А что, если он свернет?!»
Трудно сказать, сколько прошло времени, и корабль показался яснее. Тем, кто был не на поплавке, а в воде, стал виден его белый, упруго выгнутый парус, Гектор, смотревший с возвышения, различил темную черту корпуса, судя по всему, длинного, окаймленного белыми искрами пены — это означало, что весла гребцов работают во всю силу.
— Может, и вправду теперь поплыть им навстречу? — произнес царь Трои, с напряжением следивший за судном. — Если еще какое-то время он сохранит направление, стоит попробовать.
— Парус! — хрипло вскрикнул в это время Ахилл. — Они разворачивают парус! Значит, собираются плыть в другую сторону!
— О, Артемида-дева, только не это! — вырвалось у Пентесилеи.
— Это проделки коварного Посейдона! — скрипнув зубами, сказал Одиссей. — За что-то он нас всех невзлюбил, чтоб у него за это все жертвенники попадали! Я кощунствую, да, но это уже слишком! Это уже сверх всякой меры, слышишь, ты, повелитель морских глубин, обидчивый гордец, которому всегда кажется, что его недостаточно почитают?! Что мы тебе сделали, мокрая твоя душа?! За что ты так упорно хочешь добить нас?! Или тебе мало смертей?! Во всех войнах не гибнет столько людей, сколько пожирает твоя ненасытная бездна!
Ни троянцы, ни амазонка не пытались остановить этот поток брани. В эти мгновения выдержка изменила не только Одиссею. Все четверо неотрывно смотрели в одну сторону…
Теперь стало ясно видно, что парус на судне принял другое положение, и оно направилось в сторону, так, что уже не могло пройти близко от четверых скитальцев, спасающихся на маленьком поплавке. И, скорее всего, их едва ли могли заметить и услышать…
— Надо плыть! — крикнул Ахилл. — Будь, что будет. Я попытаюсь догнать их, а вы пока держитесь за поплавок.
— Стой! — крикнула Пентесилея. — Плыть надо, но не так. Так не догонишь. Я уже дунула в раковину, и вон уже плывут «кони». Теперь только бы достать одного из них!
Путешественники, потрясенные новой опасностью, опасностью лишиться последней надежды, даже не заметили, что амазонка поднесла к губам свой «морской рог» и погрузила его в воду. Зов раковины был не слышен людям, но Пентесилея знала, что дельфины слышат его за десятки стадиев. И едва не закричала от радости, когда заметила показавшиеся неподалеку знакомо изогнутые спинные плавники. Их было пять.
— Ближе они вряд ли подойдут, — сказала амазонка. — Держитесь. А я постараюсь добраться до корабля прежде, чем он удалится от нас.
Она поплыла навстречу дельфинам, не особенно быстро, словно и не собиралась приближаться вплотную. Важно было не испугать «морских коней». Пентесилея знала, что в воде ей ни за что не догнать дельфина, если тот обратится в бегство. Надо было внушить им, что нет никакой опасности, чтобы они захотели подплыть к ней сами. Дельфины — страшно любопытные животные, на это их свойство и рассчитывала амазонка. Пока те приближались, она уже выбрала себе «коня» — того, что плыл впереди. Судя по очертаниям плавника, это был крупный дельфин-самец. С одной стороны, начав сопротивляться, такой зверь может оказаться опасен, может и выиграть схватку в воде, но, вместе с тем, плавает он быстрее остальных, скорее всего, он и умнее других, а значит, раньше поймет, чего от него хотят. Было и еще одно соображение: если оседлать дельфина поменьше, то этот крупный самец, очевидно, вожак небольшой стаи, может напасть на всадницу, чтобы освободить сво