— Совсем интересно! — заметил Неоптолем. — Мое царство не так уж далеко отсюда, так что бы этому Одиссею, если бы он им был, не приплыть сюда, к себе домой, вместо того, чтобы вдруг являться в Эпир?
— Ну, это можно объяснить как раз тем, что здесь бесчинствуют все эти женихи, — предположил Гектор. — и их присутствие небезопасно для царя Итаки. Хотя, зная тебя Одиссей, я бы ни за что не подумал, что ты трусливо скроешься в чужом царстве, а не постараешься навести порядок в своем. Но, в любом случае, кем может быть этот самозванец?
Одиссей пожал плечами:
— Вы же отсюда, как я понимаю, отправляетесь в Эпир, ну вот вы и разберетесь с лже-Одиссеем, А мне придется разбираться с женихами моей жены, которые вселились в мой дом, оскорбляют царицу, а сегодня едва не убили моего сына! Они мне уже слишком много должны.
Гектор задумчиво посмотрел на пламя костерка, затем перевел взгляд на Одиссея:
— Ты собираешься их всех перебить?
— А что мне остается делать? — спросил, в свою очередь, базилевс. — Кстати, сколько их всего, Телемак?
— Женихов сейчас во дворце пятьдесят четыре человека, — ответил юноша. — И с ними еще почти четыре сотни их рабов и воинов.
Ахилл не удержался и присвистнул.
— Одиссей! Я не сомневаюсь в твоей отваге. Но… Ведь кроме себя самого ты можешь рассчитывать только на Телемака, а он сильно ранен и не скоро оправится. И потом, Телемак сказал, что многие из женихов — итакийцы, у них здесь родня. Как ты сможешь успокоить волнение и возможный бунт, если даже тебе удастся силой, либо хитростью их всех истребить? Нет, это — затея для безумца, а ты слишком разумный человек.
Итакиец встал. Пламя костра очертило его мощную фигуру, алым контуром обвело резкое, исхудавшее, но по-прежнему красивое лицо. Искры отразились двумя вспышками и погасли в его глазах.
— Да, Ахилл! Да, ты прав! — впервые голос базилевса сорвался и выдал бешенство. — Да, это только тебе под силу убивать сразу сотни врагов и оставаться невредимым, а я этого не могу… Да, мое положение опасно, может быть, безнадежно. И что ты мне посоветуешь, величайший из воинов? Пойти в свой собственный дом безоружным, низко поклониться этим скотам, дружелюбно их приветствовать и попросить ради всех богов отдать мне мою жену и мое царство?! Так?!
— Да что ты раскричался? — совершенно спокойно проговорил Ахилл. — Разве ты один? Разве мы с тобой не говорили об этом еще на корабле? Я сказал, что мы окажем тебе помощь, если она понадобится, и я не отказываюсь от своих слов.
— А я добавлю, — подхватил Гектор, — что хотел бы впредь видеть тебя союзником, Одиссей. Хоть Итака и мала, хоть она и далеко от Трои, но я не прочь заключить союз со всеми прибрежными государствами. Так надежнее. А потому в моих интересах тебе помочь.
Базилевс усмехнулся немного смущенно.
— Н-н-да! Очень здорово будет, если я верну себе свое царство и свою жену чужими руками… И хорошая же у меня будет слава, если в окрестных землях прослышат, что со мной приехали троянцы и перебили моих соперников!
— А может, удастся их не перебить, а успокоить? — Гектор пожал плечами и вдруг рассмеялся. — Знаешь, и мне, и Ахиллу надоело все время кого-то убивать. Не знаю, как тебе… Если ты будешь один, они вряд ли испугаются, и тогда битвы не миновать, а вместе мы можем убедить их оставить всю эту гнусную затею.
Одиссей задумался и некоторое время разгребал веткой тлеющие угли костра. Когда из-под темных головешек вновь взвились снопом искры, и на подброшенные в костер сучья взобрались алые язычки пламени, стало видно, как переменилось за последние часы лицо итакийца — оно будто посветлело и потеплело. Встреча с сыном растопила многолетний лед, в котором так долго стыла эта отважная душа.
— Я тоже не хотел бы устраивать бойню, — задумчиво проговорил Одиссей. — И буду откровенен: это не потому, что надоело, и не потому, что мне жаль их — они едва не убили Телемака, так что… Но ведь мне жить на этом острове и править им! И не в мою пользу будет этакое жертвоприношение в честь своего возвращения! Однако устроить все нужно очень умно, чтобы все было согласно всяческим законам и угодно богам, и понятно жителям острова, словом, чтобы мы со всех сторон были правы…
— Ну, так придумай, как это сделать! — воскликнул Ахилл. — Это ведь ты у нас хитроумный. Правда, иногда твое хитроумство приводит к печальным событиям, как, скажем, с той клятвой… Ну, когда женихи Елены клялись, что будут помогать тому, кого она выберет.
Одиссей невольно помрачнел.
— Ты бы мог вспомнить что-нибудь не такое мерзкое, Ахилл. За эту клятву я тоже заплатил недешево. Стоп! Клятва… Да… Ахейцы любят клятвы, всякие условия… Если бы этих самых женишков поймать на чем-то подобном, на чем-то, что они не смогут нарушить, на условии, которое окажется невыполнимым… Словом, поставить их перед необходимостью либо отступиться от Пенелопы, либо себя обесчестить. Или…
Он замолчал, казалось, пораженный какой-то внезапной мыслью. Потом вдруг быстро взглянул на Пентесилею, сидевшую вплотную к Ахиллу и в это время перебиравшую у себя на коленях содержимое египетской аптечки: Ахилл собирался поменять повязку на ране Телемака и велел жене достать мазь от воспаления и медовый пластырь. С сосредоточенного лица амазонки базилевс перевел взгляд на своего сына.
— Скажи-ка, Телемак, — спросил он, — а среди этих «героев», что так нагло заняли наш дом, много настоящих силачей? Ну, таких, чтобы, скажем, пальцами согнуть медный наконечник стрелы, чтобы взвалить на плечо бочку с парой медимнов[66]вина и пронести ее хотя бы десяток шагов?
Телемак покачал головой.
— Нет, отец. Некоторые из них, даже многие, действительно люди сильные и ловкие, в состязаниях они будут не последними. Но чтобы гнуть наконечники или таскать такие бочки… Если ты собираешься вызывать их по очереди на поединок, то, мне кажется, ни один не устоит. Да что там, не устоит! И самого первого удара не выдержит. Только они на это не пойдут.
— Не сомневаюсь! — засмеялся Одиссей. — И не много ли чести… Слушай, сын, они ведь думают, что убили тебя, так?
— Наверное, так.
Глаза Одиссея грозно блеснули.
— Ну, так ты явишься во дворец и разочаруешь их! Только надо дождаться, чтобы зажила твоя рана. Дня три-четыре хотя бы. Гектор, мне не хотелось бы вас здесь задерживать… Я знаю, как ты спешишь к жене, но…
Гектор нахмурился.
— Придется нам с ней еще подождать. Впрочем, мы можем поступить умнее. Неоптолем, что, если я попрошу тебя утром отплыть в Эпир? Во-первых узнать, что за самозванец появился там и выдает себя за Одиссея, а во-вторых… Нет, это во-первых! Чтобы она знала. И наш сын…
Бледность, разлившаяся по обветренному лицу Неоптолема, была единственным проявлением смятения. Голос его не дрогнул.
— Я с радостью выполню твою волю, дядя. Но оставлять вас с отцом, когда, быть может, предстоит битва, мне бы не хотелось.
— Надеюсь, битвы не будет, — возразил Гектор. — И потом, не позорь нас! Их же не более пятисот человек, и это не лестригоны. К тому же я прошу тебя уехать еще по одной причине: ты царь соседнего с Итакой царства, и твое появление вместе с Одиссеем могут понять как… словом, если дойдет все же до столкновения, то это могут истолковать неправильно. Поедешь?
— Хорошо, — справившись с собой, согласился Неоптолем. — Но корабль у нас один.
— У Одиссея, надеюсь, найдется для нас судно и гребцы, — сказал царь Трои, улыбнувшись. — Да, Одиссей?
— О, хоть пять кораблей дам, если только верну их! — расхохотался Одиссей. — А теперь нужно придумать, где бы дня на три скрыться нам, то есть нам, оставшимся, чтобы никто на острове не подозревал, что мы здесь… Телемак, кузнец по имени Овмий[67] все так же живет в четырех стадиях от этой бухты?
Юноша кивнул.
— Это прекрасно! Сколь я помню, он верно служил еще моему отцу. И, думаю, к нему нам пойти всего надежнее и всего удобнее. Кстати, для нашего… для моего замысла понадобятся и надежные доспехи, а они есть не у каждого из нас. Что же — туда и отправимся. И вскоре все решится.
Глава 5
Пенелопу разбудило солнце. Десяток солнечных зайчиков просыпался сквозь густую листву, запрыгал по лицу и векам спящей царицы, и она открыла глаза. Ее кровать стояла словно посреди маленькой рощи — ароматные ветви черного тополя со всех сторон окружали ложе, обитое по бокам кожей и прочно вделанное в развилку мощного дерева. Оно, росшее когда-то из земляного пола небольшого дворца, теперь поднималось крепким стволом посреди квадратного промежутка, оставленного меж каменных плит, которыми этот пол покрыли. Тополь растет быстро, и за двадцать с небольшим лет дерево поднялось к потолку, его пропустили, разобрав потолок, и оно оказалось на втором и последнем этаже дома, неся с собою все вверх и вверх кровать, над которой вместо полога клубилась все более пышная листва.
Одиссей сделал эту кровать для себя и своей юной жены, когда двадцать один год назад привез ее из Спарты на Итаку и своими руками, с помощью нескольких рабов, достроил и увеличил дом своего отца Лаэрта. Ему нравился тополь, росший прямо в спальном покое, и он не стал его рубить. Он лишь срезал несколько ветвей в широкой развилке и устроил в ней свое брачное ложе. Пенелопу это привело в восторг — ее ничуть не смущала простота и, по сути, бедность мужнего дома, зато во всем, что она в этом доме видела и находила, чувствовалось воображение и живая изобретательность ее молодого мужа. Ей нравилось думать, что и эта необычная кровать будет подниматься все выше и выше, вместе с ветвями тополя, вместе с нею и с Одиссеем, вознося все выше и выше их радость, их любовь.
И кровать поднималась, поднималась неуклонно, но последние без малого восемнадцать лет Пенелопа спала на ней одна. Одиссея не было рядом, и шорох густых ароматных ветвей лишь дразнил ее, напоминая о горячих объятиях посреди этой крохотной рощи