Затем мы поплыли по звездам, уже почти наугад — нас занесло в неведомую область Зеленого моря. Новый шторм разбил корабль о берега острова Огигии[71]. Человек десять из нас погибли, остальным удалось выбраться, но я, борясь с волнами, сломал руку. Мы нашли приют у царицы острова Калипсо, и, на мою голову, она в меня влюбилась! Ей тогда было где-то под пятьдесят, так что и не жди меня дома красавица-жена, я бы вряд ли польстился на эту добрую вдовицу, но у нее были на сей счет иные мысли… Не буду вас всех утомлять, скажу лишь, что руку я лечил около трех месяцев, а после еще год убеждал прекрасную царицу дать нам продовольствия и воды для дороги домой. Как назло, несколько моих гребцов за это время женились на местных девушках и уже никуда плыть не хотели…
Потом — снова шторма и снова потерянный путь — словно звезды сговорились погубить нас! Во время одной из бурь мы видели то, о чем мало кто из мореплавателей может рассказать — почти никто не оставался в живых, увидав такое: громадный водоворот, возникнув прямо посреди моря, едва не поглотил корабль. Усилия гребцов были напрасны, и нас спасло только внезапное исчезновение воронки. Итакийцы были уверены, что это раскрывала свою пасть сама чудовищная Харибда[72].
О своем пребывании на острове Ээя рассказывать не буду, эту историю хорошо знают Гектор и Ахилл — они и спасли меня оттуда, хотя вообще-то и я их спас… Островом повелевала колдунья Цирцея, которая лишила разума и погубила всех моих спутников, а меня держала в плену, пока я не убежал. Долгое время я прятался от ее слуг, и лишь появление отважных троянцев положило конец моему заточению на острове, да и сам остров Ахилл, не долго думая, утопил. Не смотрите так, это правда! И на этом, пожалуй, можно завершить мой рассказ, хотя если бы я рассказывал подробно, слушать пришлось бы куда дольше.
А теперь, любезные женихи моей не овдовевшей супруги, решайте, мог ли я вернуться раньше, чем вернулся?
Сказав это, Одиссей поднялся со скамьи и обвел глазами зал.
— Не мог, — воскликнул Аросий, во время рассказа протиснувшийся ближе и севший за стол напротив царя. — Ты и так совершил подвиг, оставшись в живых, Одиссей. И я вновь прошу у тебя прощения за дерзость и наглость, с которой мы все пытались украсть то, что принадлежит тебе! Но мы думали, что ты умер.
— Я знаю, — просто сказал базилевс. — Но только говори за себя, Аросий. Я не случайно захотел, чтобы все здесь меня выслушали. Все, что мы пережили, я и эти люди, в отваге и мужестве которых вы и прежде не могли бы усомниться, — все нами пережитое, заставляет нас теперь думать и действовать не так, как прежде. Легче всего мне было бы сейчас разделаться со всеми вами и потом гордиться этой победой. Но разве я умею только убивать? Мне жить на этом острове, мне править им, и хорошо ли будет, если я отпраздную свое возвращение ручьями крови? Предлагаю всем вам ответить: вы признаете меня по-прежнему царем на Итаке?
— Да! Да! — раздались со всех сторон возбужденные голоса.
— Ты больше не сможешь усомниться в нас, Одиссей! — воскликнул Эвримах.
— Я уеду домой, в Микены, и всем расскажу и об удивительных твоих странствиях, и о твоем невероятном великодушии.
— Мое великодушие не беспредельно, — покачал головой базилевс. — Единственное, что я хочу знать, чтобы решить, кто здесь все же должен быть наказан, это история нападения на Телемака. Кто убил наших слуг и пытался убить моего сына? Кто из вас?
В зале снова послышался шум, причем большинство женихов были искренне изумлены, и проницательный Одиссей сразу это заметил.
— Неужели кто-то мог такое сделать?! — возмущенно вскрикнул Аросий. — Кто-то напал на тебя, Телемак?
— Мы можем это подтвердить, — проговорил Гектор, тоже внимательно следивший за общей реакцией. — Если бы Ахилл не вытащил стрелу из спины царевича, или если бы эта стрела вошла чуть-чуть глубже, у Одиссея не было бы сына. И вряд ли ваш царь сможет простить вас, не узнав, кто совершил эту гнусность.
— Клянусь, что я об этом даже не слышал! — произнес с жаром Эвримах. — Могу дать клятву у алтаря.
— Я тоже, — подхватил Аросий.
— И я! — закричал кто-то с другого конца стола.
— И я!
— И я!
— Все поклянетесь, или как? — усмехаясь, спросил Одиссей.
— Я скажу, кто это задумал и кто это сделал! — вдруг завопил Лейод. — Я знаю, я слышал, как он отдавал приказания! Вот он! И он же стрелял в Телемака!
Дрожащей от возбуждения рукой афинянин указывал на Алкиноя.
Все ахнули, пораженные. И более всех, вероятно, был поражен сам Алкиной.
— Ах ты… Ах ты, шакалье отродье! — хрипло выдохнул он, вскакивая и бросаясь к Лейоду. — Я убью тебя, ублюдок!
У собравшихся в зале не было никакого оружия, но Алкиной и голыми руками мог бы придушить своего вероломного приятеля, однако Ахилл, вытянув руку, перехватил его за локоть и резко отбросил назад.
— Кому здесь быть убитым, не тебе решать! — спокойно сказал герой.
— То, что мы слышали — ложь? — спросил Одиссей, в упор глядя на Алкиноя.
— Нет! — лицо молодого человека залила пунцовая краска, глаза лихорадочно блестели. — Нет, я действительно согласился с тем, что твоего сына нужно убить, царь. Когда он собрался плыть в Эпир, Лейод, да, да, именно он, сказал мне, что удобнее всего нам будет, если царевич не вернется на Итаку. Тогда никто уже не помешает нам овладеть царицей. Он и придумал, как осуществить убийство, он и подкупил раба, которого, когда все было кончено, сам же убил… Раб должен был выбежать на берег и позвать Телемака, когда корабль будет проходить мимо бухты… Как я понимаю, так он и сделал.
— Вранье, вранье! Вранье! — завизжал Лейод. — Это все его рук дело! Я просто его боялся и не мог ему противостоять! Это он хотел смерти Телемака! Он! Я ни в чем не виноват, царь!
— А ну замолчи! — возвысил голос Одиссей, и афинянин сразу умолк. — Нелегко разобраться, кто из вас лжет… А почему вы решились убить моего сына, зная, что я могу быть в Эпире, так близко от Итаки, и могу явиться и узнать о вашем преступлении? Ну, Алкиной?
— Мы… подумали, что если это даже действительно ты, — проговорил молодой итакиец, — то, вернувшись, ты едва ли легко докажешь, кто ты такой. А если за это время твоя жена выйдет замуж, то вступить в свои права тебе будет еще труднее. А если говорить все до конца…
— Да уж, говори до конца! — грозно нахмурившись, сказал Одиссей.
— А если говорить до конца, то Лейод намекнул мне, что гавань здесь одна, и можно не дать тебе возможности появиться в городе. Но главным было не допустить твоей встречи с Телемаком. Поэтому Лейод отправился в бухту и напал на твоего сына. Воины там были и его, и мои, но им мы даже не объяснили, на кого предстоит напасть, и зачем. Догадываться они могли, однако их винить не в чем — они целиком зависят от нас.
— Этот, по крайней мере, не так мерзко труслив и более честен, — произнес Гектор, выслушав слова Алкиноя. — Но это не доказывает, что он говорит чистую правду.
— Я, я знаю, как оно было на самом деле! — послышался вдруг звонкий женский голос. — Меня выслушайте!
Растолкав сгрудившихся в середине зала женихов и слуг, вперед выбежала рабыня Меланто, растрепанная, с бледным, как свежий холст, лицом. В ее глазах стоял ужас, вероятно, она понимала, что идет на верную смерть, но не остановилась и не заколебалась и, подбежав к Одиссею, кинулась ему в ноги.
Растолкав всех, вперед выбежала Меланто и кинулась в ноги Одиссею
— Царь, я все знаю, я все слышала, клянусь Афиной! Алкиной в тот день, когда чуть не убили Телемака, был во дворце, это все слуги смогут подтвердить, если ты их спросишь. Да, он тоже хотел его смерти, но только потому, что это Лейод его убедил! Я слышала их разговоры, я все слышала! И это все Лейод придумал, а теперь врет и сваливает на другого!
— Она все это выдумывает, потому что спала с Алкиноем! — заорал афинянин. — Она оговаривает меня!
— Я говорю правду и могу в этом поклясться! — по щекам Меланто потекли слезы, но она ладонью смазала мокрые дорожки и, собрав все свое мужество, продолжала: — Да, я была любовницей Алкиноя, да, я по его приказу следила за царицей… Но и все разговоры женихов я тоже слыхала, а уж что говорили между собой эти двое, знаю отлично! Не Алкиной, а Лейод задумал убийство царевича! Он и был там, на берегу, а Алкиноя там не было. И Алкиной бы в спину стрелять не стал!
— Слушай, Меланто! — вмешалась вдруг Пенелопа, все это время в совершенном потрясении хранившая молчание. — Если ты за мной следила, то ведь знала, наверняка, и про покрывало…
— Знала, конечно! — воскликнула девушка. — И видела в щелочку, как ты, царица, вместе с Эвриклеей его аккуратно так распускала… Но я никому не выдала твоей тайны. Потому что, пока ты их обманывала, они оставались здесь. А если б ты вышла за одного из них — за кого, не важно, то остальные бы уехали. И Алкиной или стал бы твоим мужем, или ушел бы из твоего дома в дом своего отца. Я стала бы ему уже не нужна. А я хотела, чтобы он был здесь дольше. Глупо…
Она улыбнулась сквозь слезы, взглянув на молодого человека, снова провела рукой по мокрым щекам и продолжала:
— Но теперь мне все равно. Я понимаю, что не имею прав на него. Только не убивай его, царь! Он виноват не больше всех прочих. А ты ведь не хочешь убивать всех! Я — рабыня, которая тебя предала. Меня и казни.
Алкиной смотрел на девушку, не говоря ни слова, в совершенном изумлении. С его точки зрения, самое лучшее для нее было бы вовсе не попадаться на глаза Одиссею. Но она поступила по-иному, и сути ее поступка Алкиной не мог понять…
— А ведь верно! — заметил Аросий. — Верно говорит рабыня: Алкиной-то был во дворце в день отъезда Телемака. Никуда не отлучался. А вот Лейод пропадал до утра.
— Неправда! Не я! Это не я!
В диком ужасе, выпучив глаза, Лейод снова вскочил и кинулся к выходу, но стоявшая ближе всех к нему Пентесилея преградила ему дорогу. Афинянин, не имея никакого оружия, схватил со стола серебряный кувшин и попытался ударить амазонку. Та резко перехватила его руку. Послышался хруст вывихнутого сустава, пронзительный крик боли, и Лейод, скорчившись, упал к ногам женщины.