— Но прошло пять лет, госпожа! — осторожно возразил он. — Ты точно помнишь облик Одиссея?
— Помню. Этот… приезжий очень на него похож.
Феникс вздохнул.
— Ну тогда… Что-то ты могла позабыть, что-то за эти годы могло в нем измениться.
— Могло, — с тем же почти холодным спокойствием сказала Андромаха. — Но есть приметы, которые не меняются. Цвет глаз у человека всегда один и тот же. У Одиссея глаза серые. А у этого человека они карие. И еще… Эфра! Эфра, ты где?
Они вошли в покои царицы, и рабыня тотчас прибежала на ее зов.
— Ты устроила нашего гостя? — спросила царица, опускаясь в кресло, застеленное светлой шкурой рыси, и указывая Фениксу на другое кресло.
— Я все сделала, как ты велела, госпожа. Сейчас он, кажется, спит.
— А ноги ты ему омыла?
— Само собою.
Андромаха быстро взглянула на Феникса и задала рабыне еще один вопрос:
— Видела, какой у него шрам на левой ноге?
Старуха покачала головой, с выражением недоумения:
— Никакого шрама у него на ноге нет, моя милая госпожа. Ни на левой, ни на правой.
Андромаха сердито пожала плечами:
— Эфра, ты ослепла! У Одиссея на левой ноге, от колена до самой щиколотки — глубокий, рваный шрам. Я его заметила там, на стадионе. А Эней еще спросил базилевса, кто из наших воинов нанес ему такую жестокую рану… На что Одиссей ответил… я даже слова запомнила: «Нет, Эней, никому из троянцев честь этого удара не принадлежит. Это — след от клыков кабана. Я получил рану много лет назад, во время своей самой неудачной охоты!» Так он сказал. Как ты могла не заметить шрама? Он так глубок, что в нем должны были застревать твои пальцы, когда ты омывала ноги гостя!
Рабыня обиделась.
— Ты что-то путаешь, госпожа, либо боги стерли эту отметину с тела базилевса! Нет у него никакого шрама ни на одной из ног. По крайней мере, ниже колена.
— Нет, так нет, — пожала плечами Андромаха и задумчиво, уже почти не глядя на Феникса, проговорила: — Я очень близко увидела его ноги, когда упала, там, на террасе… И сразу не смогла понять, что меня так поразило.
Ошеломленный старик несколько мгновений молчал. В это время рабыня, повинуясь знаку своей госпожи, поднесла ему чашу с водой, подслащеной тростниковым соком, и блюдо с сушеными смоквами. Почти не думая, он взял и надкусил один из плодов.
— Но… Зачем ему это может быть нужно? — выдохнул, наконец, Феникс.
Царица вновь пожала плечами.
— Наверное, он надеется, что Пенелопа не помнит цвета глаза Одиссея и забыла про шрам. Она восемнадцать лет не видела мужа, поэтому кто знает? Другое дело, правду или ложь самозванец рассказал о Неоптолеме? И если это ложь, то что заставило его лгать?
Она помолчала, все более мрачнея, и добавила совсем тихо:
— Или кто?
Глава 5
Астианакс почти не спал в эту ночь. Его комната была смежной с комнатой матери, и, как ни тихо она плакала, он это слышал… Еще год назад мальчик тут же прибежал бы к ней, обнял, стал утешать. Или сам бы заплакал. А теперь вдруг понял: лучше, если мама будет думать, что он спит и ничего не слышит.
Под утро Астианакс уснул, даже увидел что-то во сне. Но вот Тарк ткнулся в плечо влажным кожаным носом, и мальчик резко открыл глаза, понимая, что сон прервался. Пес лизнул его в щеку. Он редко ластился — его ласка обычно означала, что умный зверь чувствует напряжение или слабость хозяина и выказывает ему поддержку. Наверное, Тарк провел ночь в комнате Андромахи, значит, она все-таки была не одна!
Мимо постели мальчика осторожными шагами прошла царица. Она глянула через плечо, увидела приоткрытые глаза сына и улыбнулась — ни взгляд, ни улыбка не выдали ее — казалось, она вовсе не плакала.
— Спи, спи, сыночек! Тарк, не буди его. Идем лучше со мной. Идем, погуляем!
Обиднее всего Астианаксу было тут же понять, что он, выходит, не до конца проснулся, не то бы вскочил и побежал за мамой. Но оцепенение короткого, странного сна оставило его лишь тогда, когда легкие шлепки ее сандалий смолкли на ступенях лестницы.
Мальчик вскочил и бросился к дверям, на ходу надевая тунику. Потом бегом вернулся за своими сандалиями.
Ни на террасе, ни внизу, возле террасы, ее не было, и Астианакс повернул назад — наверное, она вышла с другой стороны дворца. Внутреннего двора здесь не было — небольшая запасная дверь вела к расположенным на отлете хозяйственным постройкам и кузнице. Однако раб Гилл, подметавший землю между кузницей и загоном для овец, сказал, что не видел царицы.
Астианакс вдруг сообразил, что мама скорее всего, и не выходила из дома, она просто прошла в какие-то покои на первом этаже.
В нижних комнатах дворца шла обычная утренняя работа: несколько рабынь сидели за пряжей и шитьем, воины чистили доспехи, собираясь менять ночные посты и совершать назначенные им обходы. Рабы тащили на кухню корзины с сушеными плодами, несли кур и вино. Человек двадцать мирмидонских воинов жили во дворце постоянно, и если с утра они обычно ели по паре лепешек с горсточкой сыра, то обедали основательно. Царица приказала, чтобы им никогда ни в чем не отказывали. Казалось, со вчерашнего дня ничего не изменилось. Но нет! Мальчик несколько раз поймал на себе угрюмые взгляды мирмидонцев, а пройдя мимо двоих воинов, точивших копья, услышал брошенное ему вслед:
— А вот, смотри-ка, и наш царь! Так это мы захватили Трою, или троянцы захватили нас?
Астианакс ощутил какой-то противный холод в спине, но не обернулся. Страшно ему, пожалуй, не было, просто захотелось, чтобы рядом был Пандион.
И тут из-за какой-то двери долетел голос матери:
— Я подумаю над твоими словами, Гелен.
Астианакс остановился, понимая, что раз она не одна, то входить будет не очень хорошо. Лучше подождать в коридоре.
— Мало времени на раздумья, Андромаха, — ответил царице мягкий голос прорицателя. — С одной стороны, эти троянские поселенцы стали очень опасны и могут натворить, что угодно, особенно если прознают, что царь не вернется. С другой стороны — жители Эпира и, самое страшное, мирмидонские воины. Они любили в Неоптолеме память об Ахилле, и его убийства могут не простить… В любом случае, тебе придется как можно скорее выйти замуж, не то погибнете и ты, и ребенок.
— Я знаю, — сказала она. — Так уже было.
— Да. Но тогда было легче — Неоптолем был жив. Не думай, я не бескорыстно делаю тебе это предложение, не только потому, что хочу помочь.
— Я знаю, — снова и так же спокойно проговорила Андромаха.
— Да, ты слишком умна, чтобы не знать. Меня уважают здесь, мне верят. Это первое. И второе — для поселенцев я тоже свой — все-таки троянец. Но я не скрываю корысти — я люблю тебя.
И в третий раз прозвучало такое же ровное, почти равнодушное:
— Я знаю.
— Когда ты ответишь мне? — тихо спросил Гелен.
— Скоро. Завтра, вероятно. А сейчас лучше уйди. Когда Тарк на кого-то вот так смотрит и показывает клыки, это не сулит ничего хорошего.
— Да, — прорицатель усмехнулся, и стало слышно, как он встал со стула или со скамьи. — Сегодня твой пес на меня сердит.
Пока они говорили, мальчик слушал, затаив дыхание. Смысл их разговора дошел до него, когда Гелен уже покинул комнату и, не заметив царевича, прошел мимо. И тут волна гнева охватила Астианакса. Как?! Мало того, что все поверили какому-то приезжему и решили, что его отец убил Неоптолема, так еще этот черный человек хочет взять в жены его маму!
В порыве ярости Астианакс кинулся следом за прорицателем, но споткнулся и едва не упал. Оказывается, слушая столь разозливший его разговор, мальчик успел надеть и зашнуровать только одну сандалию — ремешки второй, болтаясь, мешали идти. Он затянул их и бросился догонять Гелена. Странно — тот или не слышал, что за ним кто-то бежит, или был так занят своими мыслями, что не обратил внимания на звонкие шлепки чьих-то ног позади.
Вот темная фигура идущего растаяла в светлом прямоугольнике запасной двери, и сразу за нею мелькнула чья-то тень — кто-то преградил дорогу Гелену.
— Ну что? Удалось?
— Не все так сразу, — отозвался голос прорицателя. — Завтра все разрешится, но об этом нам с тобой нужно поговорить. Только не здесь.
— Хорошо. Скажи, где.
— У озера. Я буду ждать тебя там через два часа.
Астианакс стоял, прижавшись к стене, слушая, как у него в груди резко и гулко стучит сердце. Мальчик не мог понять смысла происходящего, он понимал только, что этот загадочный разговор невидимого человека и прорицателя каким-то образом связан с Андромахой, Неоптолемом, с ним самим… Что они замышляют?
Астианакс задумался. Два часа. У озера он будет меньше, чем через час. Он-то доберется туда быстро! Но чтобы подслушать, о чем они там станут говорить, лучше прийти раньше. Надо бы сказать кому-то… Маме? Нет, она тогда его не отпустит! Вот Пандион, тот другое дело. Пандион бы сам с ним пошел… Только где он? Ушел проверять посты… Придется идти одному!
Царевич бегом поднялся на второй этаж, влетел в свою комнату, сорвал со стены лук, надел пояс и прицепил свой длинный, почти взрослый кинжал, подарок Неоптолема. Еще недавно он болтался, доставая почти до колена, а сейчас впору…
В соседней комнате Эфра что-то напевала своим хрипловатым голосом, меняя воду в умывальном кувшине. Астианакс дождался, пока рабыня уйдет, и, тихо-тихо ступая, вошел. На небольшом столе возле окна, как обычно, лежали несколько пергаментов, пара тростниковых перьев, стояла круглая глиняная чернильница.
И тут Астианаксу пришла в голову мысль написать маме, куда и для чего он идет. Ведь чужие в ее покои не войдут. Феникс? Ну, ему мама доверяет…
Мальчик обмакнул тростниковое перо, но от волнения его рука задрожала, и первые буквы разъехались и расползлись. Он отбросил запачканный пергамент, взял другой лист и, прикусив кончик языка, старательно вывел: «Мама, может случиться беда». Он задумался. Почему беда? Почему он так написал? Потому что так чувствует… Как объяснить? Не может же он все подробно писать? Это очень долго! Он потряс пером, сгоняя лишние чернила, чтобы снова не испачкать лист, и написал дальше: «Мы в опасности». Мальчик нахмурился. А это и вовсе глупо. Зачем пугать маму? Зачеркнуть? Некогда! Писать ли, куда он пошел? Нельзя! Что, если мама прочитает письмо раньше, чем он услышит разговор Гелена с незнакомцем? Нужно, чтобы она поняла: его, Астианакса нет во дворце из-за важного дела… И мальчик старательно вывел: «Во дворце — враги. Они устроили заговор. Мне нужно пойти за ними».