— Может, тебе бы и не следовало идти со мной… Тут творится что-то скверное, и рисковать твоей жизнью…
Юноша недоуменно посмотрел на нее.
— И это говоришь ты! Смешно даже слушать!.Другое дело, что это был умный совет: не говорить сразу, кто мы такие и откуда.
— Терсит, видно, не дает глупых советов! — кивнула девушка и понизила голос: — Слушай, давай говорить тише, не то выговор у нас о-очень не местный…
Второй корабль, пришедший к берегам Эпира немного позже, подошел было к его гавани, однако затем поменял направление, проследовал вдоль берега и вскоре зашел в тот самый залив, в пятнадцати стадиях от бухты, где накануне причалил корабль Неоптолема. Его кормчий не был так опытен, как Филипп, и побоялся вести судно меж зубастых рифов, а потому решил пристать прямо у входа в залив. И вот тут те, кто плыл на этом судне — а плыло на нем, не считая тридцати гребцов, всего четверо, увидели в глубине бухты корабль.
— Смотрите! Это наш! — крикнул стоявший на носу человек и замахал рукой людям на берегу: — Хвала богам, он нашелся! Эй, мирмидонцы! Эй! Вы что это делаете здесь, а не в гавани?
— А вы? — ответили им вопросом на вопрос.
— Где царь? Неоптолем где? — крикнул Ахилл: это он стоял на носу корабля.
— Мы ждем его со вчерашнего вечера! — последовал ответ кормчего Филиппа.
Глава 4
Факел трещал и чадил, оставляя на и без того темной стене черные языки копоти. Вероятно, в хранилище храмовых богатств откуда-то проникал свежий воздух, и его слабое движение под сводами подземного коридора колебало пламя.
Неоптолем смотрел на огонь, стараясь успокоить дыхание и заставить себя сидеть, не шевелясь. Только так можно было притупить все нарастающую, одуряющую боль и собраться с мыслями. Первый порыв бешеной ярости, охватившей все его существо, прошел, и на него все сильнее, все тупее наваливалось отчаяние. Он уже понял до конца, как нечеловечески глупо повел себя, поддавшись страху за царицу и от этого утратив разум. Но не стыд мучил его сейчас сильнее всего. Самое страшное было теперь в том, что его ошибка казалась непоправимой! Отдав себя в руки обманщика, оказавшись в его власти, базилевс погубил не только себя. Теперь из-за его ошибки Андромаха тоже оказалась во власти Гелена, а его отцу и Гектору придется выполнять условие этого негодяя! Ведь, судя по всему, Гелен не лгал в отношении Астианакса — мальчика они тоже захватили, значит, и у Андромахи, и у Гектора, и у Ахилла просто не будет выбора… Вот если бы он, Неоптолем, повел себя умнее и осторожнее, если бы разгадал подвох, если бы понял вовремя, что ему расставляют сети, он мог бы сам захватить Гелена, и тогда торг был бы иной. Но теперь он, именно он станет причиной несчастья Андромахи, позора троянского царя, своего дяди, которому придется принять унизительные условия Гелена, и, возможно… возможно, гибели отца! Ведь проклятый прорицатель больше всех боится, конечно же, Ахилла. Ахилл, с его порывистым нравом, может захотеть рассчитаться с обманщиком, даже вначале приняв его условия: а значит, Гелену удобнее всего и ему устроить ловушку — постараться его погубить, свалив гибель героя на троянских разбойников. Конечно, никакого письма отцу и Гектору Неоптолем писать не будет, этого из него не вытянуть никакими муками, но разве Гелен, в крайнем случае, не обойдется без письма? Чтобы убедить Ахилла в бедственном положении сына, он может использовать чье-нибудь свидетельство… Может… может даже Андромаху привести в это подземелье, и тогда… тогда письмо напишет она! Напишет, чтобы спасти царя Эпира и погубить себя!
Подумав об этом, Неоптолем зарычал от бешенства и, забыв обо всем, рванулся из тисков. У него вырвался пронзительный крик — юноша опрокинулся на бок, извиваясь в судорогах. Раздавленная капканом нога давно потеряла чувствительность, но волна жгучей боли поднялась выше, к позвоночнику, затем ударила в сердце.
«Конец!» — подумал он, и ясно-ясно услышал вдруг слабый голос своего умирающего деда, царя Приама: «Бедный мальчик! Ты не доживешь до старости!»
Через какое-то время он вновь пришел в себя, и ему стало стыдно. Мало того, что он так позорно угодил в ловушку, так еще и скис почти сразу… И он — сын величайшего героя Ойкумены? Хорош!
Неоптолем вспомнил рассказ Гектора о том, как тот почти так же, по той же причине, боясь за жизнь брата, дал себя обмануть коварному царю Нубии и оказался в каменном мешке египетской темницы. Да, любовь к близким делает безумцем даже самого мудрого человека. Однако, Гектор ведь выдержал муки заточения! Он продержался не одни сутки, хотя был ранен, измучен жаждой и голодом, закован в тяжелые цепи… И его тогда тоже сводила с ума мысль о своем легковерии и глупой оплошности. Но он, по крайней мере, не мог стать причиной гибели своих родных.
Юноша вновь привстал и сел, сжимая зубы, чтобы снова не закричать. В тусклом свете факела он внимательно осмотрел капкан. Нет, само собой, раскрыть его невозможно — Гелен все продумал. Тем не менее, Неоптолем ухватился за железные скобы обеими руками и, напрягая все силы, рванул. Это стоило ему нового обморока, более глубокого, чем предыдущий. Очнувшись, он глянул на факел. Еще час или чуть больше огонь будет гореть. Что можно сделать за это время? Что-то сделать нужно, нужно выбраться отсюда и успеть предупредить их, отца и Гектора. И тогда вместе они сумеют помочь Андромахе и спасти мальчика.
Неоптолем понимал, что покинуть подземелье возможно, только освободившись из капкана. Разжать его не удастся. А раз так, тогда…
Он отогнал волну страха, на миг затопившего сознание. Раз это нужно сделать, он это сделает. Но сначала следует подумать, как уходить. Гелен наверняка запер дверь, что ведет в подземный ход. На всякий случай — ведь Неоптолему все равно не уйти. Однако едва ли прорицатель поставил там стражу. Значит придется просто сломать дверь. И это легче, чем то, что необходимо сделать в первую очередь…
Базилевс оторвал полосу от хитона, тщательно скрутил ее в жгут и изо всей силы перетянул ногу ниже колена. Потом вытащил меч из ножен, тверже сжал рукоять. Позади — стена, она помешает замахнуться. Но передвинуться он не мог.
— Ты, Бог, который создал небо и землю, который спас моего отца, спас Гектора… который все может… Если Ты действительно есть, то Ты поможешь мне! — прошептал юноша и, взмахнув мечом, резко опустил его на свою опухшую ногу, над железной скобой капкана.
Удар, тупой хруст рассеченной кости, струйки горячей, как огонь, крови, брызнувшей во все стороны, и в лицо ему… И никакой боли. Просто огненная бездна, упавшая откуда-то сверху и разом погасившая сознание.
Неоптолем очнулся и почувствовал, что его затылок упирается во что-то твердое, а голова неудобно повернута набок. Тела он сначала не ощутил, будто его не было.
Он попытался поднять веки, но они не хотели подниматься, словно бы чем-то склеенные. Почти сразу царь вспомнил, что в глаза попала кровь… Но раз она успела засохнуть, значит, его обморок был очень долгим.
Веки, наконец, размежились, и Неоптолем в изумлении увидел над собой бесконечную высоту утреннего неба. Солнце, вероятно, еще только взошло, однако его лучи уже ощутимо согревали.
— Что это значит? — вслух произнес юноша.
Его голос был едва слышен, в горле хрипело, и от усилия, которое понадобилось, чтобы заговорить, тело вновь свела судорога. Но теперь он понял, что может двигаться. Рывком поднял голову, привстал, огляделся.
Он лежал на ступенях пологой лестницы. От нее вниз уходил такой же пологий склон, заросший травой, ниже начинались темные миртовые кусты. Скрежеща зубами, напрягая все тело, юноша привстал повыше и увидел свое почти нагое тело — обрывки разорванного хитона едва прикрывали бедра, видимо, удержавшись на поясе, плаща не было и в помине. Правая нога, стянутая жгутом, была неестественно вывернута коленом в сторону, и от ее окончания, от того места, где должна заканчиваться щиколотка и где был теперь темный клубок слипшихся тряпок, по светлым ступеням ползли тонкие струйки крови. Над ними вились, сверкая на солнце, крохотные мушки.
«Какое слабое кровотечение! — со странным удовлетворением подумал базилевс. — Думал, оно будет куда сильнее… Или во мне уже так мало осталось крови? Чушь! Тогда бы я и не очнулся. Но где это я лежу?»
Он запрокинул голову настолько, насколько позволяла затекшая шея, понимая, что повернуться будет очень трудно, и увидел над собой, высоко в небе, вскинутую мраморную руку, сжимающую позолоченный трезубец.
«Статуя Посейдона над входом в храм! Так я что, сумел из него выйти?!»
Эта мысль не успела ясно оформиться. Юноша услышал испуганный возглас, и над ним с разных сторон склонились два бородатых лица. Память, ставшая почему-то острее, подсказала, что это те самые жрецы, которым вечером Гелен рассказывал свою сказку о чужеземце, желающем непременно и срочно принести жертвы у малого алтаря…
— Всемогущий Посейдон! — вскричал один из них. — Что все это значит?! Послушай, человек, если ты слышишь и понимаешь, ответь, во имя светлого Олимпа, кто ты? Что с тобой произошло?!
— Вы не узнаете меня? — хрипло спросил юноша, стараясь выше привстать и поняв вдруг, что его правая рука по-прежнему крепко стискивает рукоять покрытого засохшей кровью меча.
Второй жрец, уже пожилой, седой мужчина, всмотрелся и вдруг отшатнулся:
— Коварная Ата! Или я лишился рассудка, или… О, боги, да ведь это же наш царь!!!
— Да, это я, — Неоптолем пытался говорить твердо. — Вы должны мне помочь.
— Но… — второй жрец, казалось, не мог прийти в себя. — Но нам сказали, что ты умер!
К своему изумлению, царь рассмеялся, правда, вместе со смехом у него вырвался судорожный, клокочущий кашель.
— Конечно, вам это сказали… А как же иначе? Но послушайте. — если бы я явился сюда из царства теней, то уж, наверное, с обеими ногами!
Старший из жрецов наклонился к лежащему.
— Кто это сделал, мой царь?! Кто это сделал с тобой?