— Еще что ты придумаешь? — возмутился Троил. — Нет уж, с тобой останется Авлона, а я пойду к этой самой бухте.
— Нет! — твердо возразила амазонка. — Как раз ты останешься, а пойду я. Не обижайся, но я лучше умею находить дорогу, скорее успею спрятаться, если встречу кого-то подозрительного, а главное: в случае, если сюда все же явится погоня, ты легко унесешь Неоптолема, а я его далеко не утащу. Согласись, что я права!
Троил помрачнел, но вынужден был признать правоту лазутчицы.
Неоптолем в нескольких словах объяснил Авлоне, как быстрее дойти берегом до спуска к бухте.
— Ну, я пошла! — она наклонилась к раненому. — Держись.
— Не бойся за меня! — он снова улыбнулся. — И я не буду за тебя бояться: я видел, чего ты стоишь.
Глава 6
Двое разбойников, сбежавших от Авлоны, не вернулись в город. Они предпочли скрыться в лесу, ибо свято поверили, будто видели Андромаху, превратившуюся силой колдовства в грозную амазонку, а потому решили, что появляться в городе для них теперь смерти подобно.
Трупы их предводителя Сибила и еще четверых бывших морских бродяг нашли только к полудню, и только к полудню Гелен узнал об исчезновении своего пленника: обнаружив выбитую дверь потайного хода и спустившись туда, он нашел в створках капкана лишь окровавленный обрубок ноги.
Самодельные стрелы, которыми были убиты трое разбойников, позволили прорицателю догадаться, что беглецу помогли исчезнуть. Однако Гелен приписал этот подвиг местным селянам — у воинов, решил он, таких стрел быть не могло. Троянец утешал себя тем, что без помощи хорошего лекаря Неоптолем никак не сможет выжить: к утру воспаление обязательно его убьет, ну не к утру, так к вечеру, и он едва ли сможет дать о себе знать Андромахе. Но вот его отец и Гектор… Как быть, если они действительно вскоре появятся? У прорицателя оставалось все меньше и меньше запасных костей в его страшной игре. И все же он не остановился.
— Сибил будет ждать до вечера. — сказал он Андромахе, впервые дерзнув войти в ее покои, как если бы он уже имел на это право. — Им нужно быть уверенными, что ты выходишь замуж, царица, и выходишь за троянца… Прости, но я осмелился сказать разбойникам, что ты собираешься выйти за меня. По крайней мере, убедился, что их это устраивает.
Андромаха слушала эту, казалось бы, сбивчивую речь спокойно. Это было то самое отрешенное спокойствие, которое появлялось в ней вместо отчаяния и сбивало с толку многих, кто знал ее недостаточно хорошо. Даже Гелену, при всей его наблюдательности, стало не по себе: он вдруг подумал, что царица читает его мысли…
— Они вернут Астианакса во дворец, как только народу будет объявлено имя нового царя. — произнес прорицатель как можно тверже.
Молодая женщина кивнула.
— Понимаю, — ее голос прозвучал ровно, почти глухо. — Но я ни с кем не войду в храм, и никого не назову моим мужем и царем Эпира, пока не увижу Астианакса живым и невредимым. Ты понял, Гелен? Это ты передашь Сибилу, если только все и вправду зависит от Сибила…
Тут она быстро посмотрела на троянца и так же быстро опустила глаза.
Он не дрогнул.
— Жизнь твоего сына зависит от тебя! — уже почти резко воскликнул он. — В Эпире должен быть царь, и он будет. Что мне передать разбойникам? Ты пойдешь в храм со мной, или с Сибилом, или с кем-то из них? Чьей женой ты будешь, Андромаха?
Этот разговор они вели в комнате, отделявшей спальню царицы от лестницы дворца. В комнате находились еще два человека: старый Феникс и верная Эфра, слушавшая прорицателя с нескрываемым бешенством. Оба молчали, не решаясь вмешаться.
На последний вопрос прорицателя Андромаха не спешила отвечать, и пока она медлила, с лестницы, из-за закрытых дверей, вдруг донесся шум. Кто-то отчаянно кричал внизу, на первом этаже, кто-то бранился, что-то упало, прокатилось по каменным плитам, будто пустая бочка, потом раздался женский визг и вновь гам и брань.
— Что это там? — Андромаха резко обернулась, и дверь распахнулась ей навстречу.
— Царица! — воин-охранник, все из тех же разбойников, от волнения нарушил запрет и переступил порог, оказавшись в комнате. — Там… Тут… Тут этот бешеный пастух ворвался во дворец! Полифем этот, что пришел с северных холмов. Всю стражу разогнал и требует, чтоб его пустили… пустили к тебе, царица!
— Наглец! — ахнул Феникс, для которого это, совсем уже безумное происшествие, оказалось последней каплей. — Грязный наглец! Гнать его отсюда! Гнать!
— Да его не выгонишь! — воин в испуге глянул через плечо. — Он и стадо быков разгонит…
В это время Гелен, шагнув к дверям, выглянул на лестницу и увидел, что внизу столпилось около десятка охранников, пытающихся то ли вытолкать, то ли просто остановить ворвавшегося во дворец человека, однако один за другим отлетали в стороны, а тот, с кем они так тщетно пытались справиться, будто не замечая их усилий, решительно поднимался по лестнице. Воины вопили, ругались, но сам возмутитель порядка орал громче их всех, и его хриплый голос перекрывал весь прочий шум.
— Лягушки болотные, пиявки поганые, ящерицы безмозглые! — ревел он. — Как вы смеете не пускать меня к нашей милостивой царице! У меня скот угнали, и мне же не дают пожаловаться! Да я вас к моим овцам под курдюки затолкаю! Я — Полифем, пастух, я — свободный житель Эпира и могу прийти к царице!
Смутьян легко одолел один из маршей лестницы, и до дверей покоя ему оставалось совсем немного, поэтому Гелен живо отпрянул и, захлопнув дверь, с силой задвинул засов.
— Вот скотина! — то ли со смехом, то ли с яростью вскрикнул прорицатель. — Ко всему, только его тут не хватало!..
Среди этого шума из внутреннего покоя светлой тенью выскользнул и молчаливо лег у ног сидящей в кресле царицы ее верный пес. Казалось, он понимал, что настала пора защитить Андромаху. Верхняя губа Тарка, как обычно в таких случаях, угрожающе приподнялась, открывая клыки. Он не рычал, но его молчание, как и его страшный оскал, говорили сами за себя.
— Я хочу видеть царицу Андромаху! — раздалось уже на верхней площадке.
И дальше произошло то, чего никто даже предположить не мог: удар, нанесенный, скорее всего, ногой, обутой в грубую крестьянскую сандалию, заставил мощную дубовую дверь распахнуться настежь. Нет, она не треснула и не сорвалась с петель: но засов, толстый бронзовый брус, толщиной в два пальца, согнулся и вылетел из скобы. Должно быть, пастух ударил как раз против засова и с такой быстротой, что вся сила его слоновьего пинка пришлась на задвижку…
Эфра завизжала, шарахнулась прочь. И было, от чего! В дверном проеме, казалось, заполняя его целиком, вырос не человек, а некое тартарово чудище. Знаменитый пастух Полифем был гигантского роста, и громадный горб, сгибавший пополам его спину, торчавший выше выставленной вперед головы, почти касался верха дверного косяка. Колоссальную фигуру, будто густая шерсть, покрывало какое-то невероятное одеяние, то ли плащ, то ли пеплос из овечьих шкур, лохмотьями свисавших с плеч, болтавшихся на уровне мощных колен. Эти шкуры в талии, если только то была талия, подхватывала толстая веревка, и на ней, как побрякушки, качались огромный нож в деревянных ножнах, сумка размером с небольшой мешок, пастуший рог, срезанный, должно быть, то ли с Критского быка[80], то ли с Минотавра. Посох, который пастух, войдя, сильно наклонил, не то он не прошел бы в дверь, был и вовсе здоровенным древесным стволом, обвитым, будто тирс менады[81], жгутами плюща, и украшенным на конце замысловатой корягой. Голову Полифема покрывал обычный пастушеский колпак из той же овчины, надвинутый до самых глаз, вернее до глаза, потому что глаз был у пастуха один, поперек второго шла полоса темной кожи, а тот единственный, который смотрел, сверкал, точно у волка, из-под свисающей со лба овечьей шерсти. Внизу лицо Полифема скрывала борода, тоже похожая на косматую овчину. Видна была лишь полоска густого загара и оскаленный в улыбке, неожиданно белозубый рот.
— Привет тебе, великая и славная царица Андромаха! — прогремел великан, кланяясь, насколько мог поклониться горбун. — Я — твой подданный и прошу меня выслушать!
— Да как ты смеешь, невежа! — вскрикнул охранник, тот, что успел войти в комнату и предупредить о явлении смутьяна. — Да ты…
— Пошел с дороги! — взревел пастух.
Не замечая нацеленного ему в грудь меча, он левой рукой (в правой был посох) легко подхватил рослого и мощного воина за край кожаного нагрудника и, слегка развернувшись, просто-напросто вышвырнул его за дверь. Воин с диким воплем полетел в пролет лестницы, а гнавшиеся за Полифемом другие охранники с ужасом, вопя еще громче, кинулись вниз, уже ничуть не желая связываться с чудовищем.
— Милостивая царица, я хочу говорить только с тобой! — рявкнул Полифем, и в голосе его, низком и хриплом, прозвучало бешенство. — Вели всем уйти, чтоб я их тоже не отправил считать ступени! Ну!
— Уйдите все! — спокойно, повелительно произнесла Андромаха в мгновенно наступившей тишине. — Гелен, Феникс, оставьте мои покои. Эфра, ступай в спальню.
— Я не оставлю тебя, царица! — дрогнувшим голосом произнес старый царедворец. — Это же… Это же безумец…
Громадный пастух глянул на него своим единственным глазом и вдруг тихо усмехнулся.
— Ты что, почтенный старец, думаешь, что сможешь защитить царицу ОТ МЕНЯ? А? И неужто думаешь, что я причиню ей вред? Да весь Эпир говорит, какая она добрая! Но я хочу, чтоб мне дали ей одной все обсказать.
Он шагнул вперед, наполняя комнату душным запахом грязной овчины. И в тот же миг громадный золотистый пес, лежавший у ног царицы, сорвался с места.
— Назад, Тарк! Назад! — закричала Андромаха.
Но Тарк впервые не подчинился приказу. Двумя прыжками он пересек комнату и прыгнул на грудь пастуха. Однако то было не нападение! Пес присел на задние лапы, взвизгнув, как щенок, подскочил, норовя лизнуть бородатую физиономию, при этом его пушистый хвост отчаянно мотался из стороны в сторону.