В пещере стемнело — лишь рыжий круг, обрисованный огнем очага, выделялся в густом сумраке. Высокие своды стали невидимы, и под ними послышались шорохи и попискивание — это просыпались летучие мыши.
— Вам пора, — Хирон глянул на одно из верхних отверстий пещеры — оно было совсем черным, и в его черноте начали проступать звезды. — Если вы оставили коней там, внизу, под охраной одной лишь собаки, то лучше не рисковать. Да и ехать до ближайшего селения верхом не меньше часа, а скоро ночь.
— Не беспокойся, учитель, — Ахилл на всякий случай вслушался и спокойно откинулся на лежанке. — Тарк не подпустит к лошадям и целую стаю волков. Это не простая собака. А мы, если позволишь, переночуем у тебя, а утром отправимся назад, в Эпир. Ехать-то дней пять, не меньше, при том, что мы будем делать лишь самые короткие остановки. Мой брат Гектор ждет нас, чтобы тотчас отплыть к берегам Трои.
Старик улыбнулся, и его голубые глаза, за эти годы ставшие еще светлее, тоже заулыбались.
— Я буду только рад, если вы останетесь. Но у меня всего две лежанки, наши с тобой, Ахилл. Значит кто-то ляжет на пол.
— Я! — тотчас заявила Пентесилея. — И не на пол, а на землю. Я возьму пару этих волчьих шкур и пойду ночевать туда, вниз. Тарк — отличный сторож, но лошадям все же спокойнее, когда рядом человек. А вам двоим, мне кажется, будет о чем еще поговорить.
— Больше всего меня тревожило, — задумчиво произнес старый отшельник, провожая глазами амазонку, — больше всего меня тревожило, когда я думал о тебе, мой мальчик, вовсе не то, что тебе очень трудно будет остаться в живых в этом мире. Меня тревожило, что тебе, такому чистому и такому пылкому, едва ли удастся найти женщину, которая станет твоей. Ты один из немногих мужчин, кому нужно то, чего у обычных женщин просто нет: способность тебя понять. Ты прав — великий и единственный Бог, наверное, любит тебя.
— Учитель! — Ахилл говорил, не поворачиваясь, аккуратно расстилая пушистый мех на лежанке. — Послушай, я знаю, ты привык жить один, но… Раз ты чувствуешь, что твоя жизнь близится к концу, может, лучше будет встретить последний час среди людей? Почему тебе не поехать со мной в Трою, к моим родным? Если ты хочешь уединения, то поверь, мы сможем тебе устроить все так, как ты пожелаешь — хоть ту же пещеру, но вблизи города. А мы будем приходить к тебе, только когда ты того захочешь.
Герой не видел старика, но почему-то понял: слушая его, тот качает головой и улыбается.
— Я знал, что ты меня позовешь. Но ведь и ты знаешь, что я откажусь!
Ахилл обернулся.
— Знаю. Но почему?
— Мальчик! Я ушел от людей пятьдесят с лишним лет назад и дал себе слово, что не вернусь. Потому что так надо моей душе.
— Не понимаю…
— Я расскажу тебе, Ахилл, расскажу, — старик улыбнулся. — Ты так похож на меня! Был похож. Ты шел той же дорогой, что и я когда-то. Тебе было так же много дано. Ты так же рано стал знаменит и так же рано во всем усомнился. Но ты все-таки успел вовремя понять, как опасно верить только себе. А я когда-то не успел! Я сделал слишком много зла, слишком много добра, слишком много того, что дает на земле славу. И все не мог остановиться. Я верил в свое могущество. Потом потерял все — близких, друзей, любовь к жизни. К счастью, я не поступил самонадеянно и глупо, как поступают почти все разочаровавшиеся. Я себя не убил. Но отказался от своего имени, от всего, что связывало меня с прежней жизнью, и стал странником. Обошел всю Ойкумену, побывал и в таких краях, о которых сейчас никто ничего не знает. Странствовал, учился, познавал. Потом понял, что должен совсем исчезнуть, чтобы не только меня забыли в этом мире, но и я смог его забыть. Не получилось! Время не помогает забыть, просто дает возможность лучше понять прошлое. Знаниями и мудростью, что я накопил за сорок лет странствий, я поделился, пожалуй, только с тобой. У меня и до тебя были ученики, но они приходили за другим… Ты один захотел узнать о тайнах добра и зла, о силе и слабости, о Боге. Поэтому я знал, что ты уцелеешь в этом страшном мире.
Отшельник смотрел на Ахилла с такой нежностью, какой тот никогда прежде не видел, и это испугало героя. Он хотел прервать речь учителя, но Хирон не дал ему заговорить.
— Постой, мальчик, прежде ты был учтив и не перебивал меня. Сейчас ты хочешь, чтобы я снова жил рядом с людьми. Не стоит. Мне легче будет остаться здесь. А юный Лисипп, надеюсь, позаботится о моем погребении.
Молодой человек пристально вгляделся в темное от вечного загара, обточенное всеми ветрами земли лицо учителя.
— Хирон, послушай! — голос героя против воли дрогнул. — Я не сделаю ничего, чего бы ты не захотел. Но раз ты так мне доверяешь, доверься мне до конца. Скажи мне, кто ты? Я никому не открою.
Отшельник усмехнулся.
— Можешь открыть. Я, действительно, скоро умру. А чтобы у тебя не возникло сомнений, пойдем, я кое-что покажу тебе.
Тяжело навалившись на посох, он поднялся с лежанки, взял один из лежавших в углу факелов и, сунув смолистую головку в очаг, зажег его.
Они прошли в глубь основного коридора, к дальней пещере, но, не дойдя до нее, свернули и двинулись по боковому коридору. Ахилл помнил, что в конце его есть еще один, небольшой грот. Становилось все холоднее, со сводов капала вода, летучие мыши, испуганные светом факела, метались под потолком прохода, иногда чиркая крыльями по плечам и лицам идущих.
— Вот.
Гротом боковой коридор завершался, дальше пути не было. У его стены лежал, вдавившись в нее, громадных размеров камень. Когда-то, рассматривая его, Ахилл подумал, что он не из этой пещеры, по цвету он отличался от ее стен. Скорее, это был один из валунов с верхнего плато. Но кто бы смог притащить его сюда?
— Да, — засмеялся Хирон, — этот камешек не отсюда. Это я его принес, когда поселился в пещере и захотел спрятать кое-какие свои сокровища. Я бы, может, и прежде их тебе показал, да вот беда: мне уже лет сорок не сдвинуть камень с места — силы не те. И ты семнадцать лет назад его не своротил бы. А вот теперь, прошу тебя, отодвинь его.
Ахилл осмотрел камень, оценивая его вес, вздохнул и, обхватив обеими руками холодную глыбу, дернул вверх и в сторону. Камень откатился с шумом и грохотом, открывая глубокое темное пространство — еще один грот.
— Ну и сила была у тебя, учитель! — воскликнул молодой человек. — Я бы…
— Не знаю. Скорее всего, был таким же. А теперь я посвечу факелом, а ты вынь оттуда все, что там припрятано.
Углубление оказалось не таким уж просторным — просто большая выемка в скале. На полу этой выемки были положены толстые циновки, а на них… Одну за другой Ахилл вытащил из ниши громадных размеров палицу, кованую, мощную, такую же тяжелую, как памятная ему булава лестригона Каррика, затем львиную шкуру, тоже необычайно большую — лев, что носил ее, был, должно быть, ростом с хорошего быка, затем огромный лук и колчан всего с несколькими стрелами.
— Осторожней! — предупредил Хирон. — Стрелы отравлены, и я уверен, что яд опасен до сих пор. Он извлечен из пасти самой ядовитой твари, что водилась в ахейских землях. Правда, у нее были не две головы, как все болтали, а одна, но эта змеища и с одной головой отправила в царство Аида больше людей, чем все другие змеи, вместе взятые. Я рассказывал тебе о ней. Помнишь?
— Лернейская гидра! — вскрикнул Ахилл. — О, великий Бог! И эта палица… И львиная шкура… И лук, которого никто не натянет!
— Ты натянешь, — спокойно сказал старик. — А я уже не натяну. Поэтому возьми его, если хочешь. Стрелы лучше сжечь: яд — скверная штука. Подло им пользоваться — ты в этом убедился. И шкуру возьми. Когда-то я носил ее вместо плаща. Это был страшный лев, до сих пор не пойму, как он такой вырос и с чего был так свиреп. Он ухитрился выбить у меня из рук копье и разгрыз, будто соломинку. Пришлось полагаться только на силу рук. Я задушил его.
— Ты… — герой задохнулся, потрясенный вдруг открывшейся ему правдой. — Твое имя…
— Я был величайшим героем Ойкумены, — голос отшельника обрел на миг небывалую силу, но тотчас погас, вновь став мягким и ровным. — При жизни обо мне сложили больше легенд, чем об иных богах. Но не менее половины из них — красивые сказки. А главное — все это ничего не стоит.
— Геракл! Великий Геракл! — воскликнул Ахилл. — И я жил с тобой рядом пять лет и не знал…
— И хорошо, что не знал, — рука отшельника твердо сжала плечо троянца. — Геракл умер. Давно. Девяносто лет назад. Да и Хирон, считай, уже мертв. Если уж меня прозвали кентавром и стали в это верить! А теперь идем-ка в нашу теплую, натопленную пещеру, да и ляжем спать. Вам с Пентесилеей завтра в дорогу, а мне хочется еще проводить вас туда, вниз. Думаю, мы видимся в последний раз, мой мальчик.
Но они не спали эту ночь. Говорили и говорили до рассвета. А утром простились. Навсегда.
Год спустя до Ахилла дошла весть о смерти Хирона. А еще через два года он вновь побывал в пещере своего детства и отыскал могилу — небольшой курган, сложенный из неотесанных плит. Герой поднял на вершину этого кургана тот самый громадный камень, что когда-то закрывал потайной грот, и выбил на нем оба великих имени, которые при жизни носил его учитель.
ЭПИЛОГ
С тех пор, как скитальцы возвратились в Трою, прошло двадцать лет. Знаменитый город давно уже полностью восстановлен, и, как уверяют все, кто видел его до войны, стал теперь еще роскошнее и величественнее.
Гектор заслужил славу одного из самых могучих и мудрых царей Ойкумены, к тому же в пятьдесят шесть лет он все так же силен и прекрасен. Правда, им с Андромахой не удалось превзойти Приама и Гекубу числом детей — у них сейчас шестеро сыновей и две дочери. Иногда кто-либо из родни шутит по этому поводу. Но царица Гекуба, которая и сейчас, в свои семьдесят восемь лет, весела, подвижна и в полной памяти, мудро возражает: «У царей есть одно преимущество — от них зависит не только число рожденных ими детей, но и то, сколько из этих детей доживет хотя бы до зрелых лет. Думаю, здесь Гектор превзойдет нас с мужем…»