Гребцов и стражи в двух лодках было тридцать четыре человека. Немало, но выбора не было. Я сказала девочке, что как только станет темнеть, мы незаметно подплывем к той лодке, где был Ахилл, и я нападу на воинов, а ей нужно как можно быстрее перерезать ремни на руках и ногах Ахилла, и тогда уж с нами никто не справится.
Путь, по которому мы двигались, шел по полям, засеянным ячменем, мимо лачужек местных поселян, которые иногда нам встречались, но не замечали нас, занятые своими заботами и работой. Да в нас и не было ничего особенного: солнце высушило мокрую одежду, а то, что туники на нас короткие, никого не смущало — здешние селянки носят юбки чуть-чуть длиннее.
Уже смеркалось, и мы спустились к самой воде. И вдруг я поняла, что у меня начинаются роды! Сперва я надеялась, что это просто приступ боли, и она пройдет, но сильнейшие родовые схватки сразу мне показали, что происходит на самом деле.
Это было ужасно! Я знала, что должна спасти ребенка, тем более, что и Ахилл меня просил об этом, и мы с ним уже любили его, этого малыша… Но не помочь мужу, когда он был в таком отчаянном положении, и когда лодки были так близко… И я ведь не знала, что с ним сделают… я была почти уверена, что его собираются убить!
Что было делать? Оставалось только одно… Я приказала Авлоне одной догонять лодку и постараться незаметно освободить Ахилла и бежать вместе с ним. Она пришла в ужас:
— А ты, царица?! Как же ты?!
Признаюсь, я закричала на нее и чуть было не ударила. И она повиновалась. Уже вслед ей я крикнула, чтобы она простила меня, и обещала, что обязательно их разыщу. Она ответила, соскальзывая в воду:
— Удар за удар, жизнь за жизнь, кровь за кровь!
Боевая клятва амазонок была как бы ее клятвой выполнить мой приказ или погибнуть.
Лодки исчезли в сгущавшемся сумраке, а я спряталась среди кустов и про себя попросила Артемиду-деву, чтобы роды прошли спокойно: я понимала, что раз они начались раньше времени, то могут быть очень тяжелыми, а это опасно для ребенка. Но все обошлось: когда на востоке посветлело небо, я услышала первый крик нашего сына и… ну, что там скрывать… разревелась. Я была счастлива, потому что Ахилл мечтал о сыне, и я тоже, а с другой стороны, было так больно и страшно думать, что наш сын родился, а его отец может вот-вот умереть! Но я надеялась на Авлону и знала, что не напрасно надеюсь.
Меня мутило от слабости — как ни благополучны были роды, но крови я потеряла, как за десяток сражений, кроме того, не ела уже больше суток и испугалась, что у меня не будет молока. Тут мне повезло: я укрывалась в кустах возле небольшой заводи и утром увидала сквозь прозрачную воду, что на мелководье шныряет немало довольно крупных рыбок. Нож у меня всегда с собой — в ножнах на ремне сандалии. Я метнула его и сразу пригвоздила ко дну одну из рыбок. Но съесть ее пришлось сырой — развести огонь было нечем, да я и не стала бы тратить лишнее время. Я подобрала тунику Авлоны — она поплыла за лодкой в одной набедренной повязке — и завернула в нее малыша, больше было не во что. И мы с ним пошли дальше, вдогонку за его отцом…
Солнце здесь просто безумное, днем идти по этому солнцу с непокрытой головой очень тяжело. Я спасалась, временами смачивая клочок туники в воде и прикрывая им темя. Не зря они тут все ходят почти нагие, но в платках, либо в шапках. Младенец то спал, то просыпался, и меня очень поддерживала его совершенно бессмысленная улыбка и его глаза… Они у него в точности, как у Ахилла, ты заметил? А говорят, у новорожденных цвет глаз неопределенный… Ерунда! У нашего они уже в первый день были такие, похожие на темный янтарь и с золотыми искрами.
Миновал полдень, и я пришла к тому месту, где битва возобновилась. Я знала, что это будет не так далеко. Обе лодки стояли у берега, рядом лежали три мертвых тела, и сидело в тени куста пятеро раненых. Воины громко бранились, размахивали руками, часто показывая на ту сторону Нила. Я посмотрела туда — там были какие-то руины, похоже, что древнего кладбища, потому что среди низких полуразрушенных построек, вернее за ними, виднелись несколько высоких треугольных гробниц и совсем вдали — фигура чудища… знаешь, здесь их называют как-то длинно, а по-нашему это сфинкс — тело льва и голова человека. Кладбище казалось совершенно заброшенным, а за ним начиналась сухая и голая равнина. Я поняла, что Ахилл и Авлона, если они оба живы, вероятно, ушли туда. Тогда я не знала, что именно в этом месте, в ста пятидесяти стадиях от Мемфиса, Великая пустыня, окружающая долину Нила со всех сторон, ближе всего подходит к реке и уже за ближайшими холмами начинается безводное песчаное царство смерти. Хорошо, что я не сразу это узнала! А тогда мне оставалось решить: перебираться ли на ту сторону реки и попытаться найти какие-то следы, либо выбрать направление наугад, или же попробовать сперва добраться до кого-то из обладающих хотя бы какой-то властью людей, назвать себя и искать мужа, получив от них какую-то поддержку, хотя бы найдя место, где можно безбоязненно оставить маленького сына, которым я не могла рисковать.
Будь я одна, я бы не раздумывала!
В конце концов, я поняла, что надо добираться до Мемфиса. И тут я вдруг вспомнила, что девять лет назад, когда я еще не была царицей амазонок, одна из наших воительниц — Альда, дочь Таисы, вышла замуж за египтянина, за колесничего самого фараона. Этот невероятно отважный юноша во время одной из войн оказался в нашей земле, встретил и полюбил Альду и сумел добиться ответной любви, а потом, вызвав всеобщее изумление, выиграл состязания и получил право увезти амазонку с собою. Я слышала, что он из Мемфиса, да и нынешняя столица Египта там, а Хауфра — придворный фараона.
Не буду описывать своего пути в Мемфис. Он занял четыре дня, потому что мне повезло нанять лодку: какие-то мелкие купцы выменяли у селян лен и грузили в огромную, неповоротливую посудину. Я подошла, спросила: «Мемфис?» И они закивали. Ближе вверх по реке уже не было крупных городов, я же помню описание Египта. Я отдала им свой браслет, серебряный с сапфиром, и они охотно согласились. Правда, дорогой один из них вообразил, что эта непонятная женщина, не говорящая по-египетски, да еще и с младенцем, путешествующая одна-одинешенька, может им заплатить и кое-чем, кроме серебра. Ну, ему пришлось как следует искупаться и, кажется, вправлять вывих… Остальные все поняли, и весь последующий путь я спокойно сидела на тюках этого самого льна, жуя лепешку, что еще раньше выменяла на серебряное колечко, получив вдобавок полный кувшин козьего молока.
Я надеялась, что сумею отыскать Альду. Меня страшило только полное незнание языка. Он, кстати, нетрудный, теперь я уже очень многое понимаю и кое-как объясняюсь, но тогда не знала ни слова. Правда, я говорю на финикийском, а этот язык знают, по крайней мере, все купцы, кроме таких мелких торгашей, как те, что мне встретились. Возможно, мне повезло бы в поисках. Но уже в первый день моего пребывания в Мемфисе мне повезло совсем по-другому…
Она замолчала, медленно качая на коленях уснувшего мальчика и задумчиво глядя в постепенно светлеющее небо.
— Ты странно произнесла слово «повезло», Пентесилея, — нарушил молчание Гектор. — Похоже, что это было не совсем везение, да?
— Нет! — она пожала плечами. — Казалось бы, ничего лучшего нельзя было и представить. Я сумела сразу же получить поддержку одного из самых могущественных людей Египта, возможно, самого могущественного. Не смотри так, Гектор, я говорю не о фараоне, но говорю правду… Этот человек сразу указал, как найти Хауфру, теперь главного смотрителя царских конюшен, этот же человек сейчас делает многое, чтобы разыскать моего мужа. Только сегодня я видела чьи-то кости — их нашли в пустыне, неподалеку от того месте, где Ахилл и Авлона бежали от египетской стражи. Но это… — она едва заметно содрогнулась, — это не он… Хвала богам!
— Хвала богам! — воскликнул и Гектор. — Значит, обещая мне отыскать Ахилла в случае, если я возглавлю поход против мятежных ливийцев, Рамзес лукавил? Поиски брата и так уже ведутся, и ведутся по приказу кого-то достаточно могучего?
Пентесилея долгим, усталым взглядом посмотрела в глаза герою, отвела взгляд, потом снова посмотрела на Гектора, и ее губы сурово сжались.
— Это я посоветовала фараону предложить тебе такую сделку, когда узнала, что ты взят в плен и заточен в подземную темницу, — спокойно сказала она. — Вероятно, это был лучший способ тебя спасти. И ведь я не ошиблась, Рамзес тут же ухватился за возможность получить такого полководца. Но дело не только в этом. Если мы с тобой выиграем эту битву…
— Мы с тобой?! — перебил пораженный Гектор. — Уж не хочешь ли ты оставить здесь младенца и поехать со мной?
— Конечно, я поеду, раз тебя подвергают опасности по моему наущению, — твердо сказала амазонка. — Но и не только в, этом дело: тогда Рамзес действительно станет искать Ахилла. А сейчас… сейчас очень возможно, только создается видимость, что его ищут.
— То есть… — прошептал троянец, начиная что-то понимать, — то есть, тот человек, что тебе помогает, может тебя обманывать?
— И я почти уверена, что обманывает! — голос Пентесилеи был сейчас прежним, таким, каким раньше говорила непреклонная царица амазонок. — Он обязан мне жизнью, но это ничего не значит… Послушай, Гектор… видишь, светает? Сейчас взойдет солнце. Я прерву свой рассказ, чтобы ты дал имя сыну своего брата.
Гектор взглянул в окно. Луна давно исчезла, и алое сияние на востоке подтверждало слова амазонки: рассвет стремительно наступал.
— Прикажи принести чашу чистой воды, — попросил он.
— Я сама принесу! — Пентесилея соскочила с подоконника. — Держи малыша.
Троянский царь медленно и осторожно развернул тонкие пеленки и взял в ладони розовое упругое тельце. Младенец проснулся, вновь открыл свои удивительные глаза и опять улыбнулся — ему, наверное, нравилось улыбаться.
Пентесилея быстро вернулась и поставила на подоконник большую стеклянную чашу