Она вся задрожала, будто ей передалась дрожь мальчика, и еще теснее прижала его к груди. Пандион, все еще стоявший возле них и пристально их разглядывавший, счел, что она дрожит от студеного морского ветра, и, скинув с плеча плащ, набросил на женщину и мальчика.
— Послушай… — в его голосе прозвучало сомнение. — Падая со стены, ты дважды прокричала имя мужчины. Помнишь?
— Нет!
Она похолодела от ужаса. Да, да, она позвала Гектора, позвала дважды, думая, что сейчас погибнет, и взывая к нему — то ли прощаясь, то ли возвещая, что сейчас они будут вместе… Теперь ахейцы поймут! И могут убить Астианакса прежде, чем к кораблям вернется Неоптолем!
— Ты крикнула: «Гектор», — проговорил воин. — Я слышал это. В Трое, быть может, были и другие Гекторы, но я слыхал об одном. Ты не его ли звала? Не того ли Гектора, который двенадцать лет был во главе ваших войск?
Андромаха покачала головой.
— Я не помню, кого я звала…
— Но кто такой Гектор? — упрямо допытывался Пандион.
— Гектор — мой папа! — вдруг сказал Астианакс, поворачиваясь к ахейцу и глядя ему прямо в глаза. — Он — самый большой воин! Если обидишь маму, он тебя убьет!
Теперь ничего уже нельзя было исправить. Ребенок не мог солгать, и его слова не было нужды проверять… Пандион присвистнул.
— Да-а-а… Вот так добыча! Ну, ладно…
Он повернулся и стал спускаться с корабля. Андромаха слышала, как он сказал стражникам:
— Не спускать глаз с женщины и с мальчишки. Это не простые пленники. Надо сказать Неоптолему.
Андромаха едва вновь не лишилась сознания. Ее всю трясло, голова кружилась.
— Мама! — услышала она голос сына. — Мама… Что будет? Мама!
Она поцеловала прижавшуюся к ней головку, влажную, то ли от брызг, приносимых порывами ветра, то ли от ее слез.
— Астианакс… Потерпи… Все будет… хорошо…
— Где папа?
Он теребил ее руку, и она поняла, что вновь уходит в какую-то нереальность, перестает понимать, что происходит. Где Гектор? Где? Она видела, как он погиб. Но разве она сможет поверить в его смерть? Разве сможет сказать о ней сыну?
— Я не знаю, где папа, маленький!
— Но он придет? Он к нам придет, да?
— Да… — хрипло прошептала Андромаха. — Или он к нам, или мы к нему…
Темная тень перемахнула через борт под недоуменные возгласы, донесшиеся снизу — стража не могла понять, что происходит. Пленница Неоптолема не заметила этого шума и возни, но тут что-то влажное и теплое ткнулось в ее плечо, и лежавшую поверх плаща руку лизнул горячий, широкий язык. Андромаха вздрогнула, подняла голову. И тотчас вскрикнула:
— Тарк! Тарк, милый!
Огромный пес тихо взвизгнул и облизал ей лицо.
— Тарк пришел! — крикнул в восторге Астианакс и протянул руки к собаке.
— Что это за псина? — заорал один из караульных, перевешиваясь через борт и свободной рукой стягивая с плеча лук. — Откуда она, и зачем она нам на корабле? Эй, воины! Это собака троянки… Пристрелить?
— Не смей! — крикнула Андромаха, вдруг обретая твердость голоса и вытягивая вперед руку. — Это — собака Ахилла. Если Неоптолем узнает, что вы хотели убить ее, он не простит вам…
— Да? — воин растерялся. — Собака Ахилла? Откуда ты знаешь, женщина?
— Я видела его с нею, — голос пленницы зазвенел. — Он говорил мне об этой собаке. Не трогайте ее, и она никого не тронет.
— А, пускай Неоптолем решает! — донесся снизу голос другого караульного. — Нам-то что? Пес ничего плохого не делает.
Голова воина еще поторчала над бортом корабля и исчезла. Тарк понюхал воздух, недовольно зарычал и лег у ног Андромахи. Астианакс вырвался из рук матери и, скатившись с ее колен, обнял пса и зарылся личиком в густой золотистый мех. Всего несколько дней прожил Тарк во дворце Приама, но за это время сын Гектора успел полюбить его.
И тут Андромаха поняла, что, наконец, может заплакать. Не навзрыд, как обычно плачут женщины в великом горе. Ее плач был похож на все усиливавшуюся внутреннюю дрожь, разрывающую душу, извергающую из глаз слезы, жгучие, как сама ее боль, ничего не облегчающие, лишь дающие выход отчаянию.
Она плакала, вся содрогаясь, почти беззвучно, не закрывая лица, не опуская головы. А у ее ног трехлетний малыш, смеясь, возился с гигантским псом и теребил его густой мех. И это было все, что осталось от мира, в котором она жила, от всего, что она любила…
Наступил март, как-то очень быстро в этом году начались оттепели, а ночами вновь приударял морозец, и улочка, что вела от укатанной шоссейки к дому профессора Каверина, из твердо утрамбованной сахарно-белой дорожки превратилась в шероховатый каток, местами грозивший проломиться. Аннушка неосторожно поставила ногу на вроде бы надежный лед и ойкнула, по щиколотку уйдя в студеную ледовую крошку.
— Вот разиня! — шедший впереди Миша обернулся к жене и подхватил ее под локоть. — Ну что? И в сапог попало?
— Попало, а ты как думал! — отозвалась расстроенная Анюта. — И ведь новые сапожки…
— Вот-вот! Зачем же за город на каблуках? Ладно, положим у камина — быстро высохнут.
Они торопились к профессору, потому что в прошлый раз ему пришлось прервать чтение пока что наполовину переведенной второй книги романа на самом интересном месте. Но вовсе не потому, что Каверин устал. Просто Вера, с которой они в очередной раз оставили малышей, позвонила уже в двенадцатом часу вечера и сообщила, что у маленькой Нинки поднялась температура, она капризничает, а по сей причине готовы поднять рев и Сашка и Алешкой. Лишнее говорить, что Миша с Аней бегом кинулись на последнюю электричку. Правда, в итоге все обошлось: температура была небольшая и к утру прошла, а «мужской состав» близнецов к приезду папы и мамы уже мирно сопел носами.
— Слушай, а у кого-то из античных авторов есть ведь такой вариант развития событий, — сказала Аня, когда неделю спустя они водрузились в полупустую электричку, и та, загудев, «отчалила» от мокрого весеннего перрона. — У кого-то из них Астианакс тоже не погибает при осаде Трои, как в большинстве мифологических вариантов, а попадает вместе с Андромахой в рабство к Неоптолему.
— Путаешь! — возразил Миша. — Тебе вспомнились не античные пьесы, а драма Расина «Андромаха». Вот там, действительно, Астианакс остается жив во время штурма Трои и оказывается вместе с матерью у Неоптолема. Опять загадка: почему никто из авторов древности не знал, а драматург XVII века знал? Может, Александр Георгиевич выскажет какие-нибудь предположения?
Однако скользкая дорожка и вымокший в ледяной каше сапожок заставили молодых людей на время позабыть приготовленный заранее вопрос. И когда Каверин, кинув Аннушке на колени плотный плед и заварив своего знаменитого чаю, уселся в кресло и взялся за кипу новой распечатки, Михаил спросил совсем другое:
— Александр Георгиевич, а что, все эти Агамемноны и Менелаи не узнали, кого именно взял в качестве боевой добычи Неоптолем? Помните, в конце первой книги Гектор высказал опасение, что его сына ахейцы могут убить?
Профессор улыбнулся:
— Зришь в корень, Мишенька, зришь в корень! Сейчас об этом и пойдет речь. Мы с вами покинули Андромаху в тот страшный, вероятно, самый страшный в ее жизни вечер, когда корабли ахейцев еще стояли у троянских берегов. А на рассвете…
Глава 3
На рассвете корабли вышли в море. Шторма не было, но ветер не утихал, и тяжело груженые суда, низко осевшие в воду, сильно шатало, опасно креня их борта почти к самой волне.
Перед отплытием на берегу царили шум, крики, брань и пьяные песни, а потому Андромаха не услышала того, что произошло почти у самых сходен корабля, на котором она находилась.
Когда Неоптолем, проверив, все ли корабли готовы к плаванию, и все ли его люди погрузились на них, уже собирался взойти на свое судно, к нему подошли трое базилевсов — Менелай, Аякс Локрийский и Иодамант. От всех троих отчаянно разило вином, а Менелай, к тому же, шел нетвердо, ступая по земле так, будто она качалась, как палуба корабля. Десятка два воинов, сопровождавших царей, тоже были сильно пьяны.
«Как они поплывут-то? — подумал Неоптолем, не понимая, для чего они пришли, и глядя на них в недоумении. — Их же от качки рвать начнет!»
— Отважный Неоптолем, ответь нам на один вопрос! — проговорил Менелай, ответив приветствием на приветствие юного базилевса. — Н… нам сказали, что среди твоей боевой добычи — вдова Гектора и его сын?
— Я сам только недавно узнал это, — ответил Неоптолем. — Да, они у меня на корабле. А что?
— Никто не оспаривает твоего права на пленницу, — сказал маленький Аякс, хмуро глядя себе под ноги и поправляя сдвинувшийся на голове шлем. — Раз ты ее захватил, она твоя и есть! Но мальчишка — другое дело.
— Он тоже мой, — сказал Неоптолем спокойно.
— Само собою, — вновь заговорил Менелай. — Твой. Но это не просто ребенок. Это — сын нашего злейшего врага, того, кто за двенадцать лет убил сотни и сотни наших воинов и героев! Ты это п… понимаешь?
Четко очерченные брови Неоптолема стремительно сдвинулись. У Ахилла, когда он хмурился, брови никогда не сходились вплотную, у его сына в мгновения гнева они становились почти одной линией.
— Воины-мирмидонцы рассказали мне, что мой отец примирился с Гектором, и они очень близко сдружились — проговорил мальчик глухим, напряженным голосом. — Я думаю, они не врут, а раз так, то и я не хочу ненавидеть Гектора, тем более, когда он уже умер. Ведь он убит, так?
— Гектор убит, — резко сказал вождь абантов Иодамант, самый трезвый из всех троих базилевсов. — Он сам похоронил себя под сводами одного из залов дворца и вместе с собою, по крайней мере, пару сотен наших… Но сын его, когда вырастет, станет за него мстить, ему будет наплевать на дружбу Гектора и Ахилла.
— Тем более, что мы все считаем эту дружбу со стороны твоего великого отца, Неоптолем, по крайней мере, странной! — икнув, вытолкнул Менелай.
— Вы считаете, что отец сошел с ума? — с яростью спросил юноша. — Я уже слыхал такие слова, да не расслышал, кто их произнес! Ну, повтори их, Менелай!