— Папа, а можно мне поиграть с маленьким мальчиком, который родился у царицы амазонок? — спросила Атуни, откладывая папирусы и вытягивая ноги вдоль скамьи.
— Нельзя, он не игрушка, — возразил Сети, ласково проводя ладонью по блестящим волосам дочери. — Он еще очень мал, и что бы ты стала с ним делать?
— Вынесла бы в сад, показала ему мои любимые цветы и птичек, и эту иву! Учила бы его говорить.
— Это все ему еще рано, — покачал головой придворный. — И говорить он будет не на нашем языке, а на том, на каком говорят царица и ее муж. Они же не египтяне.
Атуни недоуменно дернула плечиком. Она не понимала, отчего это кто-то должен говорить на каком-то другом языке, и почему красивый малыш, который ей так понравился, не может побыть с нею в саду? Ей же разрешали брать в сад двухлетнего Анх-Гора и играть с ним…
— Отец, а куда уехала царица амазонок? Воевать, да?
— Да. Они с Гектором сейчас в Великой ливийской пустыне.
Ответив так, Сети задумался. Он живо представлял себе все тяготы и опасности сурового похода, в который отправились двадцать дней назад троянский царь и бесстрашная жена его брата. Смутное беспокойство не оставляло начальника охраны. И дело было не только в том, что Гектор ему нравился, и не в том, что он понимал всю важность ливийского похода и необходимость освободить от осады северную крепость. Тонким чутьем опытного царедворца Сети ощущал какой-то подвох, какую-то неясную опасность, будто легкое прикосновение невидимой в темноте паутины…
«Отчего в последнее время так тревожится фараон? — подумал придворный. — Или он тоже чует что-то неладное? Панехси… Что-то он у меня не выходит из ума, и почему я вспоминаю о нем всякий раз, как начинаю думать о ливийском походе? Панехси…»
Маленькая Атуни, заметив задумчивость отца, вскарабкалась к нему на колени, отобрала у него ивовую веточку и, чтобы привлечь его внимание, стала щекотать ему шею. Он засмеялся и обнял дочку.
— Пойдем! — Сети встал и свободной рукой подобрал со скамьи листы папируса. — Рабы, верно, уже накрыли нам стол. Пообедаем, ты ляжешь поспать, как положено делать в полдень хорошим девочкам, а я поеду во дворец.
— У! — Атуни обиженно сморщилась. — Вечно во дворец и во дворец! Не люблю я твой дворец!
— Он не мой, а фараона, и я его слуга. Не вертись, девочка, а то я тебя уроню.
Когда рабыня уложила Атуни в постель и, затворив ставни ее окна, ушла, девочка, послушно лежавшая с закрытыми глазами все время, пока служанка была в комнате, тотчас вскочила. Она надела свою юбочку и тихо, как мышонок, скользнула к двери. Атуни хорошо знала, как пройти в ту половину дома, которую занимал Хауфра с женой и детьми, и где жили до выступления в боевой поход Гектор и Пентесилея. Почти неслышно ступая босыми ножками, озорница добралась до комнаты, в которой стояла колыбель маленького Патрокла. Ее надежда оправдалась: малыш был там, и никого больше в комнате не было.
Атуни встала на цыпочки (качающийся столик с колыбелькой был довольной высокий) и увидела, что младенец не спит. Он ловил пухлыми ручонками солнечных зайчиков, скользивших по его пеленкам, смеялся и весело вскидывал кверху крепкие ножки с розовыми круглыми пятками.
— Здравствуй, Патрокл! — сказала девочка шепотом. — Знаешь, нам с тобой не разрешают гулять в саду. Но ты ведь хочешь, да? Твоя мама всегда в это время ходила с тобой в сад. Пойдешь со мной? Я тебе много всего покажу. Даже покажу противную палку, которая меня чуть не утопила… Это, чтобы ты знал, какая она скверная, и никогда не имел с ней дела!
Девочка запустила руки в колыбель и сумела вытащить малыша. Он был очень большой и тяжелый, немногим легче Анх-Гора, и Атуни стоило большого труда его не уронить. Но она справилась и, старательно накрутив на мальчика пеленку, потащила его к двери.
В то время, как шалунья спускалась по лестнице, боязливо озираясь, дабы не попасться на глаза кому-нибудь из рабов Хауфры или самой тете Альде, которая могла уже вернуться со своей обычной верховой прогулки, с восточного крыла дома, через боковую калитку, ведущую в сад, проникли три человека. Калитка была, как обычно, заперта на щеколду, но один из этих людей ловко поддел ее просунутым в щель лезвием ножа и сбросил со скобы. Войдя, все трое огляделись, осторожно, пригибаясь меж кустами, подошли к дому и один за другим взобрались на галерею второго этажа, используя вместо веревок толстые плети вьюнов, с этой стороны обвивавших стену.
Когда они крались по галерее; на ней появился темнокожий раб. Он увидел нежданных гостей и уже раскрыл рот, чтобы закричать, но тут же упал, получив жестокий удар в висок. Тонкая струйка крови была почти незаметна на коричневой коже.
— Сюда! — прошептал злоумышленник, шедший впереди двух других. — Вот здесь это должно быть… — и повел остальных в дом, в ту половину, которую занимал Хауфра. Первые две комнаты, куда они заглянули, их ничем не заинтересовали, хотя, будь эти люди грабителями, то поживились бы там неплохо: в этих покоях было немало прекрасных сосудов из стекла и алебастра, ларцы и столики, отделанные слоновой костью, золоченые светильники и дорогие вазы. Но они пришли не ради этого.
— Зубастый Себек[32]! — прошипел один. — Да где же этот мальчишка?! Дом большущий, как в нем искать? Вон, в этой комнате стоит колыбель, но она пустая… Куда он делся? Сейчас полдень, все спят, и ему тоже спать полагается!
— Тсс! — произнес второй. — Из-за той вон двери слышно, будто кто-то бормочет…
Они заглянули еще в одну комнату и увидели там широкую постель, на которой раскинулся пухлый румяный малыш. Он спал, во сне двигая ручонками и что-то лепеча.
— Вот он! — воскликнул тот, что был главным из троих.
— Что-то большой! — усомнился второй. — Ему же и полугода нет.
— Прикуси свой дохлый язык! — отрезал третий. — Ты разве не слыхал, что его отец — великан с гору ростом? Вот и он большущий.
— Я видел Гектора, его дядю! — продолжал возражать второй. — Говорят, они одного роста с братом, а Гектор, хотя и громадина, но не со слона же… Да и по виду ребенок старше.
— Значит, быстро растет! — отрезал предводитель. — В любом случае, кто ж это может быть еще? Комнаты те самые. Берите его, живо! Не забудьте зажать рот тряпкой, чтобы не завопил, только не придушите, не то я вас самих передушу, чтоб мне больше не пить вина!
Один из злоумышленников, быстро подойдя к постели, подхватил с нее ребенка и, накинув на него большой кусок полотна, кинулся вместе со своими товарищами назад, на галерею.
Ребенок проснулся и запищал. Не разворачивая тряпки, тащивший его похититель попытался этой же тряпкой заткнуть малышу рот. И тот, видимо, перепуганный и ошеломленный, что есть силы вцепился ему в пальцы зубами.
— А-а-а-а! — взвыл разбойник. — Он мне палец… палец чуть не откусил!
— Ты спятил?! — прошипел предводитель. — Не ори! Чем он мог тебе откусить палец? У него же нет зубов!
— Тогда их и у крокодила нет! Он кусается лучше любой собаки!
— Ма-а-а-а-ма! Мамочка-а-а! Ма-а-а!
— О-о-о, саранча мне в глотку! — ахнул старший из похитителей. — Он что же… и говорит! Эй, да мы кого-то не того взяли…
В это время в доме послышались встревоженные голоса, и снизу донесся топот ног. Похитители, поняв, что их вот-вот обнаружат, бросились по галерее к тому месту, где взобрались наверх. Но едва они добежали туда, как через балюстраду перемахнул человек, видимо, как и они, с завидной быстротой взобравшийся по стеблям вьюна.
— Стойте, уроды! — прозвенел негодующий крик. — Оставьте ребенка, или тут же и подохнете!
— Да это женщина! — вскричал предводитель. — Бегите, я ее сейчас пристукну!
И он, не раздумывая, замахнулся.
Это стоило ему жизни. Альда, а именно она преградила дорогу разбойникам, ударить первой. Ее кулак, твердый, как железо, врезался в висок похитителя, и тот упал, не успев ни вскрикнуть, ни дернуться. Второй схватился за висевший на боку нож, но вынуть его не успел. В воздухе сверкнуло тонкое железное лезвие, и разбойник рухнул рядом со своим предводителем. Как всякая амазонка, Альда всегда носила в ножнах на ремне сандалии маленький боевой кинжал.
— Отдай моего сына! Ну!
Альда наступала на третьего похитителя, и тот, в ужасе втиснувшись спиной в стену галереи, протянул ей уже выпроставшегося из тряпки мальчика.
— Мама! — закричал тот. — Ма! Он мне делал бо!
— Ну, так и я ему сделаю! — произнесла амазонка, и ее голос вызвал у разбойника дрожь. — Не плачь, Анх-Гор, мама здесь, и никто тебя не обидит.
Она подхватила младшего сынишку полусогнутой левой рукой, тогда как правой крепко взяла за горло последнего оставшегося в живых похитителя.
— Ну, лягушачье отродье, говори, для чего вам понадобился мой ребенок?!
— Нет, нет, не твой! — Не твой, госпожа! — завопил разбойник. — Нас… нас послали за мальчишкой этой… царицы амазонок! Мы его, значит, спутали. Мы…
— Ах, вот оно что! Ублюдки! Обезьяны свиномордые! Ну, тогда я знаю, кто вас послал!
— Тихо, Альда, тихо! Не задуши его, а то он никому ничего не скажет. Смотри, у него уже глаза вылезают на лоб, так ты его придушила! — произнес Сети, в это самое время тоже поднявшийся на галерею.
Начальник охраны фараона не уехал сразу во дворец, а зашел к себе в комнату, чтобы сменить влажную от пота одежду и захватить несколько нужных ему папирусов. Он, разумеется, ничего не знал о происходящем в другой половине дома, но вопли маленького Анх-Гора, крики разбойников и Альды, топот бежавших снизу рабов привлекли его внимание, и он во весь дух кинулся на галерею, но успел уже к самой развязке.
— Они хотели украсть сына Пентесилеи! — закричала в бешенстве Альда. — И я-то, я-то, ослица безмозглая, забыла, что царица просила меня глаз не спускать с Патрокла! Думала, среди бела дня, когда в доме полно рабов, никто не сунется! Ах, сатиры рогатые! Ты понимаешь, Сети, кто это все устроил?! Ты понимаешь?!