— Тише ты, тише! — воскликнул, подбегая к ней, придворный. — Мы должны заставить говорить этого человека, а не высказывать свои догадки.
— Он у нас еще как заговорит! — крикнула амазонка, немного ослабляя хватку своих крепких пальцев и встряхивая уже полубесчувственного похитителя. — Говори, тварь, кто послал вас украсть Патрокла? Говори, или я отдеру твою гнилую башку от мешка с дерьмом, который пока еще — твое тело! Ну! От кого вы пришли? Кто вам приказал?
— Me… Me… — прохрипел разбойник, — Me…
— Что «ме, ме»?! Что ты блеешь, как козел?! Если язык тебе больше не служит, я его сейчас выдеру из твоей глотки! — взревела Альда. — Говори, не выводи меня из себя!
— Мерикара! Второй казначей! Он нам приказал под страхом смерти…! — выдохнул похититель. — Мы из его охраны… Господин! Господин Сети! Скажи ей, чтобы она меня не убивала!
— Мерикара! — проговорил пораженный начальник охраны фараона. — Да он-то здесь при чем? Я всегда подозревал, что он — мошенник, но какое он имеет отношение ко всей этой истории?
— Просто главный негодяй делает все, чтобы его не вывели на чистую воду! — вскричала Альда, передав сына подошедшей к ним рабыне и снимая с себя пояс, чтобы скрутить руки похитителю. — Мерикара наверняка связан с тем, чье имя знаем и я, и ты, Сети. Вот только, назовет ли Мерикара своего хозяина?
Сети стоял, нахмурившись, качая головой так, что его круглые золотые серьги болтались из стороны в сторону.
— Гнусная, ох и гнусная же история, Альда! А я еще не верил, что все так скверно, как подозревал Гектор… Мы ведь говорили с ним перед его отъездом, мне кажется, он мне доверяет. Ну хорошо же! Прикажи запереть этого негодяя и убрать отсюда трупы. Хорошо, что ты не прикончила всех троих, с тебя бы сталось! Как бы там ни было, это все походит на заговор, и я иду к Великому Дому. Он должен все знать.
— Госпожа! — донесся в это время до них полный ужаса голос рабыни-нубийки, и та выскочила на галерею, дико размахивая руками. — Сына Пентесилеи нет в его колыбели!
— Артемида-дева! — прошептала Альда, смертельно бледнея. — Но где же он?!
— Он здесь! — прозвенел вдруг детский голосок.
И маленькая Атуни показалась на верхних ступенях лестницы, что вела с другого конца галереи в сад. Девочка шла, понурившись, сознавая, что виновата, и ожидая гнева и со стороны тети Альды, и со стороны так некстати задержавшегося дома отца. Однако оба они завопили и засмеялись от радости. На руках девочки, гукая и улыбаясь, сидел маленький Патрокл.
Глава 10
— Кончено, Гектор! Около двухсот пленных, остальные мертвы.
— И никому не удалось сбежать?
— Куда бы они сбежали? Ты перекрыл выходы из ущелья, а здесь, на плоскогорье, мы их держали крепко. Только это дорого стоило!
Сказав это, Пентесилея соскочила с седла и неторопливым движением сняла шлем. По ее левой щеке, от виска, где обозначилась темная ранка, тянулась, раздваиваясь на подбородке, полоска крови. Железный наконечник копья вошел неглубоко, хотя, угоди он на четверть пальца левее, удар был бы смертельным. Вторую рану амазонка получила уже в конце сражения — меч врага пробил легкий нагрудник и вошел в грудь, но, опять же, недостаточно глубоко и не с левой, а с правой стороны, далеко от сердца.
— Раны серьезные, Пентесилея, — хрипло произнес Гектор, сплевывая попавший в рот песок: в своем стремительном движении колесница поднимала тучи песка и пыли. — Надо сразу перевязать.
— Успеем, — она улыбнулась. — Как ты? Ты был в самой гуще.
— И при этом, кажется, ни одной царапины. Смешно!
Египетское войско, вернее, то, что от него осталось, стягивалось между тем к колеснице своего военачальника. Покрытые пылью и кровью и оттого похожие один на другого, воины подходили и, по обычаю, громко выкрикивали свои имена, чтобы командующие могли отметить тех, кто остался в живых. Их голоса звучали глухо — у всех пересохло во рту. К составленным возле колесниц кувшинам с водой сразу выстроились целые вереницы людей.
Гектор, стоя на колеснице, привычно пересчитывал воинов, про себя отмечая, что среди тех, кто держался на ногах, все же немало раненых.
Из тысячи человек египетского войска остались живы четыреста восемьдесят два. Ценою гибели остальных были уничтожены две тысячи триста ливийцев и двести пленены. Пентесилея была права: бежать не удалось никому…
Гектор вновь спросил себя, можно ли было принять иное решение и вновь ответил себе: нет, нельзя было.
Поняв, что гибель угрожает его отряду и в крепости, и на подходах к ней, и в случае, если они задумают отступать, троянский царь приказал своим воинам занять позиции на невысоком плоскогорье, над ущельем, по которому двигались ливийские отряды, собираясь выйти им в спину. Анхаффу было приказано спрятать колесницы перед выходом из ущелья, за грядою скал. Остальные воины в оставшееся им время натаскали и сложили на краю крутого склона ущелья груды камней, от самых маленьких до громадных. Гектор сам, махнув рукой на достоинство главнокомандующего, ворочал ребристые глыбы, подтаскивая к обрыву и такие, которые было впору тащить вчетвером или впятером, и вызывая среди египтян изумленный и восхищенный шепот. По его приказу пятьдесят воинов, из числа самых опытных, двинулись по плоскогорью к другому концу ущелья, чтобы отрезать дорогу ливийцам, если те вздумают отступить этим путем.
Когда вражеские отряды показались внизу, двигаясь на редкость тихо, почти бесшумно, прозвучала короткая команда, и неудержимый град камней низвергся по уступчатому склону, увлекая за собою все новые и новые глыбы, поток песка и густые облака удушливой пыли, сразу ослепившей ливийцев.
Трудно сказать, сколько их погибло под камнями, однако уцелевшие, поняв, где находится враг, и осознав, что придется принять бой или погибнуть, с ревом и проклятиями устремились вверх по склону. Началось как бы обратное движение лавины, и как ни цепко держали оборону египтяне, им пришлось отступить от края склона — врагов все равно было больше.
Битва продолжалась не менее часа, а быть может, и гораздо больше. В сутолоке и крике, среди крови, грохота щитов и лязга мечей, люди потеряли представление о времени. В конце концов, большая часть оставшихся в живых ливийцев, отступая, вновь скатилась в ущелье и те, кто при этом не свернул шею и не поломал рук и ног, бросились к выходу на равнину. Но прогремел боевой клич египтян, и сотня колесниц Анхаффа вынеслась им навстречу, круша и сминая растерявшихся и вконец сломленных врагов.
Гектор, видя, что на плоскогорье битва завершилась, успел спуститься и занять место в своей колеснице, чтобы участвовать в последней схватке. Он видел, что Пентесилея опередила его: она не покинула седла, и ее конь, легко одолевший опасный подъем, так же легко одолел и еще более страшный спуск. С плоскогорья спускались и остальные уцелевшие воины-египтяне — никто, даже раненые, не остались наверху.
Последняя схватка была отчаянной и страшной. Но она завершилась быстро: чуть меньше двухсот ливийцев, в большинстве своем раненых, запросили пощады и сдались, остальные остались в кровавой пыли на равнине, в ущелье, на плоскогорье.
Среди убитых ливийцев выделялся их предводитель — павший одним из последних огромный, статный богатырь, в кожаном доспехе, длинном, до колен, сплошь усаженном мощными медными бляхами с шипами, и в обычном для ливийцев кожаном шлеме-колпаке, закрывающем половину лица, с круглыми прорезями для глаз, также обшитом медью. Вожак дрался до последнего, дрался, когда многие его сподвижники, оставшиеся в живых, уже сдались. Под конец, пользуясь тем, что Гектор сражался далеко от входа в ущелье, он пытался вырваться, захватив колесницу убитого им египтянина. Возможно, предводитель мятежников рассчитывал уйти, но ему преградила дорогу Пентесилея, и после недолгой схватки он упал под ее секирой. (Привычное оружие, которого в Египте никто не использовал, царица амазонок одолжила у Альды). Разглядывая затем убитого врага, она подумала, что это, скорее всего, и есть знаменитый Мартаху, тот самый разбойник, за которого приняли Ахилла воины прибрежной крепости, а значит, великан-ливиец был невольной причиной ее разлуки с мужем…
— Ты и вправду величайший воин! — произнес Харемхеб, подходя к Гектору и низко склоняясь перед ним. — Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так сражался! — Это был не самый трудный из моих боев, — ответил троянец, устало поднося к губам кувшин с водой и преодолевая отчаянное желание облить лицо и плечи: он знал, что воды слишком мало.
— И эта невероятная женщина, жена твоего брата… — продолжал молодой военачальник, в некотором смущении глядя на Пентесилею, в это время без стеснения снявшую нагрудник и перевязывавшую свою рану. — Она дралась так же, как и ты! Разве бывают такие женщины?
— Считай, что меня не бывает, египтянин! — воскликнула амазонка, которая поняла все от слова до слова. — Но, как бы там ни было, мы потеряли половину войска.
— Больше половины, — тихо сказал Гектор и вновь осмотрелся.
— Где Анхафф? — спросил он у одного из колесничих. — Я здесь, великий! Командующий колесницами был ранен в плечо, и его только что перевязали. Он подошел, отхлебывая воду из медной чашки, внешне невозмутимый, но на самом деле тоже взбудораженный и потрясенный.
— Эту битву назовут одной из самых славных в нашей истории! — сказал он. — Одолеть армию опытных и отчаянных разбойников, которых было в два с половиной раза больше нас, мог только ты, Гектор!
— Вы восхищаетесь мною? — воскликнул троянец, уже почти не скрывая горечи. — А я себя виню! Я не просчитал заранее возможной ловушки, не понял замыслов врага и угробил половину отряда! Ничего себе, великая победа!
— Ну, положим, такой ход просчитать было невозможно, — возразила Пентесилея. — Мы ждали предательства, но никто не подумал, что измена настолько глубока. Мы были уверены, что ливийцы осаждают северную крепость, и нам не пришло в голову, что она давно сдана. Мы не могли предположить, что нас окружают с двух сторон.