Она стала возле него на колени и взялась за один из обломков.
— Ахилл… — впервые за эту ночь голосок девочки задрожал. — А откуда у тебя на спине эти багровые полосы? Их много, и они сильно вздулись, будто ожоги… И на плечах, и на руках такие же!
— Это меня били бичом, — ответил он совершенно спокойно. — Послушай, если рука у тебя будет так дрожать, ты сломаешь стрелу у меня в теле.
— Я найду того, кто это сделал, и вырежу ему печень! — крикнула девочка, и Ахилл подумал, что в это мгновение она, наверное, похожа не на свою сестру Андромаху, а на яростную и неукротимую Пентесилею, свою приемную мать…
— Спасибо, Авлона, — герой чуть усмехнулся. — Ты — храбрый воин, но, знаешь, я всю жизнь обходился без чьего-либо заступничества, я всегда сам за себя заступаюсь. Тащи. И если в ранках — гной, их придется прижечь. Раскалишь один из наконечников и введешь в ранку. Только сперва гной нужно отсосать. Для этого возьми полую камышинку. Сможешь?
— Это удобнее делать просто ртом, и этому меня учили, — ответила девочка твердо. — Я все сделаю, как надо, потерпи…
Когда после извлечения второй стрелы и прижигания раны Ахилл вновь потерял сознание, Авлона, наконец, не выдержала и разревелась. Она знала, что амазонка, прошедшая посвящение, не имеет права плакать, тем более, до конца сражения, а это сражение еще не окончилось, но Авлона ничего не могла с собой поделать. Она до крови искусала себе губы, пыталась задержать дыхание, но рыдала все громче, размазывая ладошками по щекам слезы и грязь. Она пыталась молиться Артемиде, покровительнице амазонок, но не могла сосредоточиться. Она ненавидела себя за слабость. Ведь царица, посылая ее на помощь своему мужу, верила ей, верила, что всему ее научила, что ее приемная дочь сможет сражаться, как взрослая воительница, и не струсит. А эти слезы девочка считала трусостью…
Она вновь раскалила в очажке кончик стрелы, которая чуть-чуть не достала сердца Ахилла, и с яростью уколола себя в ногу. Резкая боль зажала горло горячим комком и остановила рыдания. Авлона отшвырнула стрелу, встала, подошла к полуразрушенному выходу из гробницы, где в столбе солнечного света лениво кружилась пыль, поднятая легким ветерком. За порогом была сухая земля, кое-где поросшая клочками серой, провяленной на солнце травы, несколько таких же полумертвых кустиков, желтые заросли колючек, на которых трепыхались, зацепившись за них, темные клубки перекати-поля. Вокруг стояли жилища мертвых, дважды умершие, потому что даже их неживые обитатели в большинстве своем их уже покинули. Воздух, нагретый утренним солнцем, начинал дрожать и струиться, делая очертания предметов нерезкими и неверными. Пронзительную тишину нарушал лишь негромкий свист сусликов да шуршание ящериц, иногда мелькавших на камнях и обломках кирпичей.
Авлона вслушалась, потом тронула рукой землю. Никого. Тогда она громко хлопнула в ладоши, раз, другой. Под полуразрушенным сводом звук был сухим, как земля кругом. Девочка села у входа на обломок спаянных известкой кирпичей и тихонько запела:
У меня есть желтый камень,
Он пришел из моря к нам,
Ловит солнце он снопами
По утрам и вечерам!
А когда заходит солнце,
Он согреет мне ладонь,
В нем огонь, но он не жжется,
Это ласковый огонь.
Я в него смотрю на свет,
В нем страна, которой нет!
Горы в нем и облака,
Неподвижная река.
Желтый камень отразил
Мир, который раньше был…
— Это что за песенка? — негромко спросил Ахилл, приподнимая голову. — И что за камень?
Авлона обернулась, улыбаясь:
— У амазонок любят петь эту песню после состязаний, когда все танцуют возле костров. А камень я видела — его часто находят у моря, только на севере его больше. Мы зовем его «греющий камень», потому что он всегда теплый и не остывает даже зимой. Его вправляют в рукояти мечей. Когда он прозрачный, в нем всегда какие-то картины. А иногда там сидит мушка или муравей! Наши предки, говорят, верили, что когда мир титанов рушился, они плакали, и их слезы застывали и становились такими камнями, и в них остались отражения того, что тогда было. Поэтому и песня такая.
— Красивая песня. Но что значит «ваши предки»? Ты — амазонка, но предки у нас с тобой одни и те же. Ты — троянка, такая же, как я.
— Конечно! — Авлона подошла к очажку и зачерпнув кусочком черепка отвар, попробовала его. — Просто я этого долго не знала, как и ты. А вкусно получилось! Тебе надо обязательно поесть.
— И тебе тоже, — Ахилл приподнялся и, подавляя стон, заставил себя сесть. — Слушай, девочка, ты все сделала, как надо. Ты — умница. Но у меня, кажется, начинается лихорадка. Видишь, сколько сразу выступило пота? И в руках и ногах какая-то дурацкая дрожь… Когда я очнулся, мне сразу стало очень жарко, а сейчас трясет от холода. Все признаки лихорадки.
— Что надо сделать? — быстро спросила Авлона.
Ахилл мягко усадил ее рядом с собой на охапку камыша и здоровой рукой ласково обнял тоненькие плечи. Он отлично видел грязные полоски на щеках девочки, но не показал виду, что заметил ее слабость, зная, как ей это будет обидно.
— Сначала давай поедим. Честно сказать, мне не хочется есть, но я знаю, что это нужно. А вечером тебе придется сходить к реке — впрочем, ты же все равно пойдешь за водой… Возможно, я и сам дошел бы, но меня будет с того берега гораздо виднее, чем тебя.
— Конечно! — встрепенулась Авлона. — И раны могут начать кровоточить, а тогда на земле будут следы. Нет, тебе нельзя идти. А что надо принести, кроме воды?
— У заводи, где мы выбрались на берег, я видел ивовые кусты. Отвар ивовой коры снимает лихорадку. Чаще всего снимает. И еще там растут водяные лилии. Ты принесла листья, но надо принести несколько корней. Хирон учил меня делать из них кашицу, которая помогает уменьшить воспаление ран. Только ныряй с великой осторожностью! Ты видела, что за твари здесь водятся.
Девочка покачала головой.
— Водяное чудовище очень большое. Оно не может плыть совсем бесшумно. Рыбы и те бесшумно не плавают. Я не могу не почувствовать его, если оно подплывет. И у меня есть нож!
Ахилл не удержался и провел ладонью по спутавшимся бронзовым волосам Авлоны.
— Я знаю, что ты ничего не боишься. Но лучше сейчас не вступай в битву, если ее можно избежать. Нам надо остаться живыми… Ну, давай сюда своего суслика, поделим его. А бульон придется черпать этим осколком по очереди — мы не во дворце моего отца, и у нас очень мало посуды…
Глава 5
Ахилл пролежал в лихорадке трое суток. Мучительный, ломающий суставы озноб сменялся не менее жестоким жаром, головокружение и боль во всем теле иногда становились настолько нестерпимы, что он искусал себя ладони, чтобы не кричать. Он делал это не только потому, что боялся выдать их убежище врагам либо кому-то, кто случайно забредет в город мертвых и сможет потом о них рассказать. Ему не хотелось пугать Авлону, которая и так была вне себя от страха за него. Ночами бывали приступы горячечного бреда, но Ахилл умудрялся быстро выходить из тяжкого забытья, и возможно, что постоянные волевые усилия спасли его — он боролся не только всеми силами своего могучего тела, но и всеми силами души, отчаянно желая выжить и вновь увидеть всех, кого любил.
Уже в первый день, собрав последние силы, герой поднял плиту, под которой они с Авлоной прятались от преследователей, и, поставив ее вертикально, на три четверти закрыл входное отверстие гробницы. У основания плиты они навалили обломков камня и кирпича. Снаружи все выглядело так, будто плита сама упала откуда-то сверху, тем более, что Авлона с кошачьей хитростью вкопала возле плиты полусухой кустик так, будто он рос тут всегда. Взрослому человеку было теперь не войти внутрь гробницы, да и шакалы ночами не могли проникнуть в убежище беглецов. Зато Авлона перелезала через заслон и просачивалась в оставленное сверху отверстие без малейшего усилия.
Как оказалось, эта предосторожность была не напрасна. На второй день берег снова огласился шумом и звоном щитов, и египетские воины длинными цепями окружили город мертвых и стали осматривать его «улицы», заходя в гробницы и пытаясь обнаружить следы беглецов. Впрочем, они были достаточно осторожны — должно быть, о невероятном великане уже пошли всевозможные легенды, и его стали бояться. Но для осторожности воинов была и другая причина: гробницы, особенно старые, нередко таили в себе капканы и ловушки, устроенные при их сооружении и предназначенные для охраны мумий и их посмертных богатств от грабителей. Кроме того, хотя Ахиллу и некуда было деваться: за кладбищем внимательно наблюдали с другого берега, и беглецы не могли покинуть его незаметно, а дальше кладбища действительно лежала пустыня — тем не менее, невероятная сила и выносливость чужеземца внушали египтянам мысль и о каких-то его необычайных возможностях. Может быть, он способен даже долгое время жить в пустыне без пищи и воды? Правда, из разговоров воинов, к которым Ахилл, несмотря на мучившую его лихорадку и слабость, все же сумел прислушаться, герой понял, что многие уверены в его гибели.
— А что? — говорил один воин другому. — Он же не знает, как далеко тянется пустыня. Ушел в нее вместе с этим мальчишкой, да в первый же день и свалился. Мне говорили, что несколько стрел воины Рашаты успели в него всадить, пока мальчишка не подстрелил Рашату, да и после того еще стреляли…
— Ранили этого чужеземца точно, да только уж больно он крепок… — отозвался второй воин. — Не знаю, как вы все, а меня не очень тянет его найти! Мы видели крокодила, которого он убил голыми руками — его потом вынесло на отмель. Такого большущего я в жизни не видал, а этот демон разорвал ему пасть, как лягушонку!
— Да, ему в руки лучше не попадаться… — донесся третий голос. — Но номарх непременно решил изловить его. Тем более, что Рашата был его родственником. Иные думают, что чужеземец хочет выждать в пустыне, а потом незаметно выбраться через город мертвых к реке и бежать. Думаю, мы так и будем его караулить и искать по всему ному, пока не найдем живым или мертвым.