Самое страшное началось на другой день после песчаной бури.
Впереди, там, где по карте, данной Яхмесом, ничего не могло быть, вдруг встали перед путниками зеленые, заросшие лесом горы. Огибая их подножия, текла широкая, сверкающая в лучах солнца река. Она была очень близко…
— Вода! Оазис!
Со смехом и визгом Авлона кинулась вперед, но Ахилл успел поймать ее за руку:
— Стой! Ничего там нет. Ни реки, ни гор, никакого оазиса. Ты же сама видела, только что здесь была одна пустыня…
Она смотрела на него с изумлением.
— Но… Мы наверное, не видели из-за солнца… Вот же, смотри!
— Нет этого, Авлона! — он делал над собою отчаянные усилия, чтобы тоже не сорваться и не броситься к реке-призраку. — Это колдовство демонов пустыни! Оно называется «мираж».
Девочка смотрела на зеленые горы, на синюю реку, потом снова на своего спутника и не верила ему.
— Почему?… Откуда ты знаешь? Тоже от своего старого учителя, да?
— Да. И не только от него. Все, кто бывал в пустыне, знают это. Это видение будет бежать от нас, а мы за ним. Оно уведет нас от цели, лишит последних сил, а потом исчезнет перед самым носом! Не верь ему!
И вот тут она едва не заплакала.
— Ахилл, но… Но кажется, что все это есть. А вдруг оно есть?
— Нет его, слышишь! Смотри!
Будто услыхав его слова, видение, только что абсолютно реальное, вдруг заколебалось, стало вытягиваться, подниматься над землей и исчезло, оставив в воздухе туманные контуры гор, которые тут же, в свою очередь, растаяли…
Авлона что есть силы закусила губу.
— Я больше не поверю этим гадким демонам! А как же мы узнаем, когда покажутся настоящие горы?
— Они есть на карте, — сказал герой. — Мы знаем, сколько до них идти. И еще: Хирон учил меня, как отличить призрак от настоящего — надо нажать кончиком пальца на оболочку глаза. Да, да, прямо на глаз, под веком! Только песка не натолкай в глаза, пожалуйста! Видишь: и я, и все эти песчаные волны раздваиваются перед тобой? А вот если это будет мираж, то он не раздвоится, потому что ты на самом деле его не видишь, и в твоем глазу его нет!
Авлона глубоко вздохнула:
— Как бы я хотела знать столько, сколько ты знаешь!..
Герой засмеялся.
— Я знаю раз в пятьсот меньше Хирона и раз в двадцать меньше Гектора. Все дело в том, что с чем сравнивать. И у тебя, в любом случае, еще очень много времени на то, чтобы узнать не меньше моего.
Он говорил, а сам чувствовал, что его вновь с непреодолимой силой скручивает лихорадка…
Каким невероятным образом он смог протащить себя по этим убивающим пескам до тех пор, пока перед ними не прорисовались реальные, не зеленые, а темные и низкие горы, почему силы не покинули его раньше?
Ахилл не мог этого вспомнить. Но у самого подножия плато его сознание померкло, и он упал. Авлона пыталась привести его в чувство, но он словно не слышал ее голоса и только глухо хрипел сквозь почерневшие, покрытые язвами губы:
— Пить…
Воды у них не было уже сутки, и лихорадка сжигала его изнутри. Авлона глянула на темные скалы, которые будто вырастали прямо из желтых волн песка. Скалы были настоящие — то был не мираж, и, скорее всего, по ним можно было подняться, чуть дальше склоны становились пологими, и на них росли какие-то кустики и трава. Но было ли у нее время? В свои десять с половиной она уже не раз видела агонию и отлично понимала, что Ахилл умирает. Несколько глотков воды, и он снова сможет бороться. Но воды не было, а жизнь героя уходила, уходила быстро.
— Великий и Единственный Бог, помоги нам! Очень тебя прошу… — прошептала девочка, стоя на коленях возле лежащего лицом вниз героя.
И тотчас ее взгляд вновь поднялся по уступам скалистого кряжа, и она увидела на высоте примерно в шестьдесят локтей, почти у самой верхней кромки плато, сверкающие на солнце струйки. Ручеек не стекал вниз, он терялся там же среди красноватых камней, должно быть, уходя в какую-то щель.
— Спасибо, Бог!
С этими словами она вскочила, подобрала пустую флягу и стала карабкаться наверх. Подъем был опасен, растрескавшиеся от солнца камни крошились под сандалиями, больно царапали пальцы. Один раз большой камень вывернулся из-под руки и ударил в грудь так сильно, что у девочки потемнело в глазах. Она заскользила вдоль вертикального склона, почти случайно зацепилась за какой-то торчавший из камней корень, повисла, подтянулась… И вновь поползла вверх.
Когда Авлона спустилась, таща налитый до половины мешок, ей показалось, что она опоздала: огромное тело Ахилла было неподвижно, дыхание стало почти неслышным. Однако, приложив ухо к его груди, она еще различила совсем слабые толчки сердца.
Девочка попыталась влить ему воду в рот, но сжавшиеся в судороге губы не размыкались. Тогда она вытащила свой нож, ввела тонкое лезвие меж стиснутыми зубами героя и, надавив что есть силы, разжала их. Затем набрала полный рот воды и, прижавшись губами к его губам, вдула холодную влагу ему в горло. Он глотнул, поперхнулся, застонал и тотчас приоткрыл мутные, почти слепые глаза.
— Воды…
Авлона приподняла ему голову, поднесла ко рту горлышко фляги, и на этот раз он сам жадно поймал его губами.
Потом наступило полное затмение. Мрак, вновь поглотивший сознание Ахилла, был так густ и непрогляден, что в нем не осталось ни мыслей, ни памяти. Только глухая боль и тупые судороги лихорадки проникали сквозь него.
Он пришел в себя лишь на четвертые сутки. Открыв глаза, увидел над собой какой-то странный, будто живой потолок — он весь подрагивал и шевелился, колеблемый несильным ветром, временами в нем возникали просветы, в которые врывались тонкие пронзительные лучи солнца. Всмотревшись, Ахилл понял, что этот необычный свод состоит из каких-то очень больших листьев, прикрепленных тонкими прутьями к жердям, расходящимся круговым веером от центральной опоры.
«Листья пальмы! — понял троянец. — Какие они тут широкие… Кто-то мне рассказывал, что в этих краях часто кроют хижины пальмовыми листьями. Хирон? А может, и не он… Феникс? Фу, что с головой? Словно ямы какие-то, ничего не помню!»
Он лежал на спине, на тонком тюфяке, видимо набитом сухой травой, прикрытый каким-то тряпьем Головы была перевязана все тем же египетским платком. Головная боль притупилась, лишь шум в ушах еще ощущался, но стал слабее. Зато ныла спина и остро, почти невыносимо, болела левая нога — должно быть рана над коленом, которую он разбередил во время пути, теперь воспалилась. Приподняв голову, герой разглядел ногу — она была открыта, и он увидел, что рана перевязана грубым лоскутом ткани, но выше повязки нога опухла.
«А вот это совсем скверно!» — подумал Ахилл.
С трудом повернувшись на бок, он осмотрел хижинку, в которой лежал. Она была очень маленькая, совершенно ничем не обставленная, и стены ее, как и потолок, были сплетены из пальмовых листьев, скрепленных прутьями. Вдоль одной из стен стояли тыквенные сосуды и один глиняный горшок, явно египетской работы, а в углу были сложены несколько кусков такой же грубой сероватой ткани.
«Мы у них! — подумал он. — Мы добрались… Только вот как я сюда дошел? И где Авлона?»
В отверстии, которое служило входом в хижину, появилась в это время фигура в белом балахоне. Вошедший оказался юношей, почти мальчиком, лет шестнадцати. Он остановился на пороге и, заметив, что Ахилл привстал и смотрит в его сторону, сперва слегка попятился, но затем вновь сделал шаг вперед и, улыбаясь, поклонился. У него было забавное, очень круглое лицо, почти совершенно черное, однако с довольно правильными чертами — только губы были слишком полные и яркие, точно подведенные краской. Кроме балахона, юноша носил лишь широкий платок, забавно повязанный вокруг головы, да пестрое ожерелье из каких-то раскрашенных черепков. Его ноги были босы, правую украшал широкий медный браслет.
Вошедший, продолжая улыбаться, внес и осторожно поставил возле стены плетеную корзину с какими-то крупными красными плодами, похожими на отполированные камни, и небольшим кувшином. Потом он заговорил по-египетски, правда, очень коряво, однако вполне понятно:
— Здравствуй, большая светлый человек! Слава добрым духам, ты не умирай! Я неси еда и молоко. Моа говори — нужно пить, чтобы раны не боли. Молоко от верблюд — сильный молоко, харашо пить!
— Здравствуй, добрый человек! — ответил герой, в свою очередь, постаравшись улыбнуться и понимая, что это у него пока плохо получается. — Спасибо. Мое имя Ахилл. А как зовут тебя? И кто это Моа?
Мальчик весело затряс головой, и обнаружилось, что, кроме браслета, он носит еще медные серьги, заблестевшие его платком.
— Я зовут Эша. Сын Суры. Третий сын, плохой. Никому не надо столько сын. Женщина лучше — работай, детей рожай, а сын только ешь лепешка! Но я ходи с караваны, уже четыре раза ходи, знай язык людей с большой-большой река Хапи! А Моа — наша… — он запнулся, подбирая египетское слово, — как у египтяна большой царь, Моа — наша царь, только мы мало, и наша царь только наша. Но Моа сказать, чтобы тебе надо помогай, чтобы поправиться. Ты не враг, да?
Молодой человек кивнул:
— Не враг, конечно. С чего мне быть вам врагом? А Авлона? Где Авлона?
— О, Ав-ло-на! — Эша еще шире заулыбался, сверкая своими роскошными зубами и, высунувшись в проем, закричал: — Ав-ло-на-а!
Маленькая амазонка тут же появилась, подлетев к хижине со всех ног. Она завизжала от радости, увидав, что Ахилл очнулся, но тут же поняла, что радоваться рано: он был так слаб, что с трудом мог приподняться. Видно было, что и лихорадка его не отпустила: глаза болезненно блестели, окруженные темными кругами, губы были так же сухи и воспалены.
— Как мы дошли? — спросил Ахилл, когда девочка дала ему напиться молока из тыквенной чашки и сменила повязки на голове и на ноге (раны на спине и на плече затянулись и, хотя болели еще сильно, их уже не надо было перевязывать). — Я ничего не помню. Помню, что свалился возле самых скал. Не на себе же ты меня тащила…