сейчас я понимаю, что, если меня убьют, то погибнет и Гектор! Значит, нельзя, чтобы меня убили…
— Так давай убьем их! — с той же неколебимой твердостью проговорил Яхмес.
— Аполлон-стреловержец! — Ахилл рванулся, собираясь вскочить на ноги, но вовремя вспомнил, что тогда его голова проткнет свод хижины, и остался сидеть, лишь беспомощно взмахнув руками. — Да разве я против этого?! Но только тысяча против одного — это слишком неравный бой.
— Но ты побеждал сотни врагов один!
— Да! Сотни, но не тысячу. Раз. Второе: тогда не было так важно, останусь ли я в живых — важен был сам бой. И потом… Понимаешь, Яхмес, прежде мои враги, так же, как и ты, жили в плену легенд и сказок о «великом и непобедимом Ахилле»! Ну, не только сказок, конечно. Они и в бою меня видели, и их страх передо мною, перед моей страшной силой, рос и креп, и подтверждался десятками новых и новых моих побед. И вот уже один мой вид стал внушать им дрожь, и они обращались в бегство, едва я появлялся на поле боя. Кроме того, обо мне сложили дикую сказку, в которую, как это ни смешно, верили даже просвещенные троянцы: якобы, я неуязвим, и меня нельзя поразить обычным оружием! Что ты усмехаешься? Тоже это слышал? Но ведь ты-то отлично знаешь, что это не так: вот они, следы от ран на моем теле — они еще заметны. А ливийцы ничего или почти ничего обо мне не знают. Они не знают, что меня надо бояться, а значит, не будут испытывать изначального трепета. Ты принимаешь мои доводы?
— Да, — согласился молодой египтянин. — Но ты не все сказал.
Ахилл усмехнулся. Спокойствие Яхмеса взбесило бы его, если бы он не сознавал, что нуждается в этом спокойствии.
— Да, — проговорил герой после нескольких мгновений молчания. — Я сказал не все. Надо учесть и то, что я недавно был серьезно ранен, и мои раны только слегка поджили, что я перенес два приступа лихорадки, каждый из которых мог меня прикончить, что я долгое время недоедаю. Все это было бы вздором, и я бы об этом забыл, если бы надо было просто драться. Но надо не просто драться, а победить. Победить как угодно, любой ценой, потому что там, в этой проклятой крепости, — мой брат, и никто, кроме меня, ему не поможет… Вот теперь все, Яхмес! И ты понимаешь, что я все равно туда пойду. Но надо придумать, как победить, а не погибнуть. Как одолеть втроем тысячу с лишним воинов.
Пока он говорил, Авлона напряженно его слушала, и ей вдруг показалось, что она начинает понимать незнакомые слова.
— Ахилл! — не выдержала, наконец, девочка. — Ну объясни же мне хоть что-то! Что случилось с Гектором? Что ты хочешь делать? Мы будем с кем-то драться, да? Скажи мне, прошу тебя!
— Драться мы будем, — ответил Ахилл, не глядя на нее. — Только я боюсь первый раз в жизни проиграть битву!
И он очень коротко, иногда сбиваясь от волнения и напряжения, рассказал маленькой амазонке, что случилось с дядей Яхмеса, старым Пенной, что удалось разузнать молодому египтянину о предательстве номарха и о коварном плане ливийцев.
— О-о-о, если бы мы узнали обо всем этом раньше! — горестно воскликнула девочка. — Если бы успели предупредить Гектора о ловушке… Если бы вы были с ним вместе!
— «Если бы, если бы!» — передразнил герой. — У нас нет этих «если», Авлона! Есть то, что есть. И я думаю только о том, как одолеть втроем тысячу ливийцев…
Лицо девочки стало на миг неподвижно, она как будто пыталась представить себе возможную битву. И вдруг произнесла почти то же, что сам Ахилл только что сказал Яхмесу:
— О, вот если бы эти самые ливийцы тебя боялись так же, как прежде троянцы! Или… Или, как туареги ящера, которого ты убил!
Ахилл усмехнулся.
— Если бы внушить такой же страх ливийцам! Вот и я говорю «если бы»…
И тут вдруг он осекся, замолчал, потом пристально уставился в одну точку, а затем вскрикнул, будто его что-то обожгло:
— Ах! Какая мысль!
— Ты что-то задумал? — быстро спросил Яхмес.
Ахилл привстал и, протянув руку, резким движением подтащил ближе к очагу объемистый мешок, из которого тут же вытащил нечто бесформенное, серо-зеленое, чешуйчатое, в слабом мерцании огня заблиставшее, как плохо отполированный металл.
— Шкура ящера! — прошептала Авлона. — О, Ахилл… Ты… ты хочешь?
— Вижу, ты догадалась! — он рассмеялся. — Ну да, я хочу, чтобы ливийцы испытали передо мною такой же дикий и безумный страх, как туареги перед вот этой тварью! У нас есть пара часов до рассвета, за это время можно натолкать в шкуру травы — в те места, которые не будут плотно прилегать к телу. Беда только в том, что моя голова достанет лишь до плеч ящера, а его шея и башка окажутся пустыми. Если их просто набить травой, они будут болтаться из стороны в сторону, и сразу станет видно, что тварь неживая.
Авлона вскочила и в восторге хлопнула в ладоши.
— Они не будут болтаться! Я сяду к тебе на плечи, и вся окажусь внутри ящеровой шеи, а моя голова будет как раз в его пасти. Я мешать не буду, вот увидишь…
Яхмес, слушая их, напряженно пытался понять смысл происходящего, бросая взгляды то на тускло блестящую чешую гигантского ящера, то на возбужденное личико девочки, то на Ахилла. И вдруг египтянин рассмеялся.
— Ты не только великий воин, но и великий изобретатель! — воскликнул он, и впервые его напряженное лицо прояснилось.
— Ты понял, что я задумал? — быстро спросил герой.
Юноша качнул головой и проговорил:
— Я смутно помню моего деда. Когда он умер, мне было не больше пяти лет. Он был знаменитый охотник и путешественник, и ему случалось бывать в далеких землях, за пределами Египта и Нубии. Бывал он и в тех местах, где живут племена желтых негров[38]. Они малы ростом и очень некрасивы, но это ловкие охотники и звероловы. Дед как-то рассказал, и я запомнил его рассказ… Он рассказал, как эти желтые охотились на страусов.
— Это что за звери? — прервал Ахилл египтянина.
При всей напряженности положения он не сумел, как всякий страстный охотник, подавить любопытства, услыхав название незнакомого животного. При этом герой, слушая Яхмеса, расправлял у себя на коленях шкуру ящера, ощупывая ее внутри и определяя, в каких местах придется набивать ее травой и как приделать незаметные снаружи застежки.
— Страус не зверь, а птица, — Яхмес улыбнулся. — Хотя на зверя он похож куда больше. Высоченная такая тварь с длинными, как у жеребца, ногами и такой же длинной шеей, а голова у него маленькая и глупая. Но у самцов страуса великолепные хвостовые перья, которые желтые отдают соседним, более богатым и менее диким племенам в обмен на всякие пустые безделушки из кости и глины. Кроме того, мясо страуса съедобно, а яйца у него огромные и очень вкусные. И вот что делают эти самые маленькие негры. Убив одного страуса, охотник снимает с него шкуру и надевает ее на себя. Ноги у страусов белые, поэтому свои ноги охотник красит мелом от бедер до пят. И, превратившись таким образом в страуса, он подходит к другим птицам, при этом так искусно подражая их движениям и повадкам, что те ничего не подозревают. Оказавшись рядом, негр незаметно выпускает в страусов отравленные стрелы, и все птицы одна за другой гибнут. Так рассказывал мой дед. Я вижу, ты задумал нечто подобное, да, Ахилл?
— Ну да, что-то вроде того! — и герой тоже усмехнулся. — Пожалуй, с той разницей, что я не надеваю на себя шкуру ливийца и не буду выдавать себя за одного из них. Но в облике этого чудовища я, возможно, покажусь им достаточно страшным, кроме того, эту шкуру стрелой не пробьешь, разве что с очень близкого расстояния, да и не всякое копье ее одолеет. Кстати, мое копье я возьму: когти ящера — хорошее оружие, но не одними же когтями драться… А чтобы ящер с копьем не выглядел уж слишком нелепо, надо обмотать древко травой и вьюнами, чтобы выглядело просто как ствол дерева, что-то вроде дубины. Ну что же, Яхмес, ты пойдешь с нами?
— Я уже сказал один раз, — ответил юноша с некоторой обидой.
— Тогда за дело! — и Ахилл встал, пригнувшись, чтобы не пробить головой потолок хижины. — Сейчас я это надену, и мы определим, где нужно сделать подкладки. Затем ты и Авлона займетесь этими подкладками и пришиванием застежек, а я пойлу к Моа и скажу, что пора настала, и он должен дать мне обещанных верблюдов и проводника. Мы отправимся с рассветом. Потом проводника и верблюдов оставим вблизи крепости, а сами… Впрочем, дальше уже понятно.
В двух словах он повторил все то же девочке, на этот раз на критском наречии и, оставив Яхмеса и маленькую амазонку исполнять порученное, поспешно вышел из хижины.
Глава 13
— Неужели это было так просто?
В недоумении и изумлении Ахилл оглядывался вокруг себя, переставая понимать, что происходит.
Просторный двор крепости, сплошь покрытый мертвыми телами, вытаращенные, полные дикого ужаса и с этим ужасом в зрачках угасшие глаза, и дальше снова — тела, тела, тела…
По сути, это была самая короткая в его жизни битва. Он впервые дрался с таким неимоверным количеством врагов в таком узком, замкнутом пространстве, где, казалось, нельзя было уйти от их натиска со всех сторон, но вышло так, что они лишь какие-то мгновения нападали, потом беспорядочно защищались, а после в смятении бежали от него, давя друг друга, сшибаясь и сталкиваясь, ибо им некуда было бежать…
Да, он на это и рассчитывал. Он так и думал, он верил в то, что увидав чудовищного ящера, ливийцы растеряются и не сумеют слаженно нападать и дружно обороняться.
Но это сумасшедшее, ни с чем не сравнимое зрелище всеобщего, всепоглощающего, сшибающего с ног ужаса, это дикое бегство, это отчаяние, — такого герой не предполагал, он всегда думал, что дикари в схватке даже более отважны, нежели воины великих стран.
Разглядывая мертвые тела, Ахилл с недоумением и почти со страхом понимал, что некоторые погибли не от его неотвратимых ударов и не от стрел, которые успела выпустить из полуоткрытой пасти ящера спрятавшаяся в его башке Авлона. Не менее полусотни храбрых мятежников умерли просто-напросто от страха… Герою говорили, что такое случалось с его врагами и прежде, но он не верил в это. Мужчина, погибший от испуга?! И вот он видел: это не выдумка — от страха действительно можно умереть!