— А паук? Не могли же они и его изобрести! — прошептал Ахилл.
— Пауки, само собою, жили в этих пещерах с незапамятных времен, — ответил старший брат. — Именно пауки, а не один паук — раз он смертен, то был кем-то рожден. Думаю, их очень мало, иначе они попадались бы где-то еще, и о них знали бы больше. Возможно, карлики каким-то образом смогли приручить одного или нескольких пауков, возможно, просто хорошо изучили их привычки и приноровились к ним. Я уверен, что для них это чудовище действительно было божеством, и ему приносили жертвы. Так как он вряд ли мог насытиться только летучими мышами, а звери и, тем более, люди в этих местах теперь появляются нечасто, то, скорее всего, карлики и в самом деле временами жертвовали кого-то из своих. Чтобы не делать этого часто, они ночами стараются ловить на поверхности неосторожных животных или людей, как пытались поймать Авлону и Патрокла. Поэтому все живое избегает этих гор. А пауки, быть может, выжили и сохранились именно благодаря карликам — скорее всего, это очень древние существа, повсеместно давным-давно вымершие.
— И ты думаешь, — тут голос Ахилла стал совсем глухим, — что карлики обитают в горе уже тысячи лет? Почему так долго?
— Потому что за меньшее время они бы так не изменились, не превратились бы в таких чудищ.
— Сколько же живут люди на земле, а, Гектор? — Ахилл смотрел на брата с детским любопытством. — Как-то я спросил об этом Хирона, а он засмеялся и сказал, что это знает только Бог. Но предположить-то можно, да?
Гектор вновь усмехнулся.
— Я тоже все время задаю себе этот вопрос. Постоянно натыкаюсь на доказательства того, что люди явились в мир очень давно. А наша история открывает только пару тысяч лет жизни Ойкумены… Хотя многие даже известные нам государства куда древнее. И ведь мы знаем не весь мир — люди могут жить и там, где никто из наших предков еще никогда не бывал. Скорее всего, человеческое сознание так устроено, что мы способны видеть и оценивать только определенный объем времени, а то, что за его пределами, кажется нам недоступным. Некоторые летописцы уверены, что пару тысяч лет назад все племена и пароды еще были дикими. Очевидная чушь. Но так проще. Потому что, если представить себе, сколько на самом деле жили и пережили люди, сколько раз рушились государства, гибли народы, исчезали языки целых племен, сколько раз ливни вроде того, что сейчас бушует, только еще сильнее, смывали с земли города и селения, сколько раз войны или болезни уничтожали целые страны, — если все это просто вообразить, разум начинает меркнуть. Куда проще думать, что мы молоды, чем осознать, как страшно давно мы живем!
Он умолк, и некоторое время слышны были только рокот ливня да рев взбесившейся реки, огибавшей гигантский ствол дерева, будто остров.
Потом Ахилл спросил:
— И как ты думаешь, сколько еще жить людям на земле?
— А вот это уж точно, только Бог и знает! — прошептал в ответ Гектор и добавил задумчиво: — Мне почему-то кажется, что все самое главное с людьми еще произойдет… Что-то такое Он задумал, этот Бог, чего мы не можем сейчас угадать.
— И я так думаю! — отозвался младший брат. — И хорошо, если это так. А то иногда становится страшно.
— Да? — Гектор улыбнулся. — Страшно? Тебе?
— Еще как… Бродим в мире будто слепые, как в этой самой пещере… Фу, какой вздор я несу! Прости, брат, я кажется засыпаю…
— И мудро поступишь, если, наконец, заснешь! — твердо сказал Гектор. — Прости, но вид у тебя сейчас далеко не самый лучший. Добрых тебе снов!
— А тебе не слишком измучиться за ночь…
— Да не хочу я спать! — сердито буркнул Гектор. — Правда, не хочу.
— Моя совесть шепчет обратное, но мое тело уверяет, что это правда, потому что ему нужен отдых! — чуть слышно рассмеялся Ахилл. — Доброй ночи, брат! Прости…
Молодой человек со всей осторожностью, чтобы не разбудить жену, полусогнул колени и поудобнее уселся на подстилке из сухих листьев. Почти тотчас его глаза закрылись, и он окунулся в сон, как в чистую темную воду.
Гектор тоже переменил позу, но только для того, чтобы его члены не затекли и не онемели. Ему, действительно, не хотелось спать.
Настала ночь, тьма сгустилась, и гул ливня, звучащий монотонно, как и рокот вышедшей из берегов реки, стал еще явственнее. Ничто не звучало в мире, кроме грозного шума воды, казалось, даже крона гигантского дерева не шелестела, сотрясаемая дождевыми потоками. Гром умолк, но голубые вспышки еще мелькали время от времени в проеме дупла — где-то вдали гроза продолжалась.
Молодой царь Трои видел в скудном свете чадящего светильника лишь смутные очертания тел своих безмятежно уснувших спутников и светлые пятна их лиц. Он смотрел на них и вновь, заново и по-новому переживал свою вину перед ними. Он понимал, что они его ни в чем не винят, но от этого становилось только горше. Все, что он сказал Ахиллу, стоя с ним плечом к плечу на каменном выступе в пещере горных карликов, когда они думали, что погибнут, — все это снова терзало его душу, может быть, сильнее, чем тогда, потому что теперь он знал, что будет жить дальше и все ошибки, как это ни трудно, нужно будет исправить, и оправдаться перед людьми, которых он любил всеми силами души и сердца.
ЧАСТЬ VЛЕСТРИГОНЫ
Глава 1
Корабль шел со свернутым парусом, на веслах, потому что ветра не было, море было почти совершенно ровным, лишь еле заметные волны, скорее похожие на рябь, нарушали серебристую невозмутимость его глади. Корабль не плыл, а как бы скользил по ровной поверхности.
Это было большое, красивое судно, ладно сработанное из хорошей кедровой древесины, с высоким носом, выгнутым над волнами и завершенным широким резным венцом — символом полураскрытого лотоса. Над его бортами возвышались скамейки гребцов, и длинные пальмовые весла ровно и легко взмахивали, повинуясь черным мускулистым рукам.
Гребцы-нубийцы не прилагали больших усилий, преодолевая толчки легких волн. Египетский корабль был выстроен по новой конструкции и, наряду с возвышениями для гребцов, имел дощатый настил посередине и не один, а два помоста — традиционный широкий на корме и небольшой в носовой части. Над задним белел балдахин, расшитый золотом и увешанный по бокам гирляндами ароматических трав. На переднем, небольшом, дежурил один из мореходов: ему надлежало подать сигнал, как только покажется берег. Выше всего поднималась корма, где стоял рулевой, спокойно, почти равнодушно перемещая то чуть вправо, то чуть влево громадное весло. Ниже, на настиле, вдоль скамеек гребцов, сидели воины-египтяне, которым в пути нередко приходилось менять на веслах уставших нубийцев, но сейчас они бездельничали, грызя финики и от нечего делать бросаясь друг в друга косточками.
Под балдахином, на кормовом помосте, находились трое, причем самой заметной среди них фигурой был огромный раб-нубиец в ярко-желтой набедренной повязке и таком же платке на курчавых волосах. Щиколотки его босых ног украшали толстые медные браслеты, и по пять-шесть таких же браслетов было на каждой руке великана, от плеча до запястья. Медное с бирюзой ожерелье и серьги, каждая размером с небольшую тарелку, дополняли это варварское великолепие. Нубиец стоял прямо и неподвижно, держа в обеих руках опахало со страусовыми перьями, которым он плавно взмахивал над спинкой высокого кресла, украшенного слоновой костью. Там сидел человек в богатой египетской одежде, с золотыми серьгами в ушах и небольшим золотым скарабеем на груди. Этого скарабея он время от времени вертел пальцами и слегка подкидывал на ладони, в то время, как его глаза были неотрывно устремлены на берег, который все яснее вырисовывался впереди. То был никто иной, как начальник охраны фараона Сети. За прошедшие три года он мало изменился, только среди коротких густых волос появились белые искры.
Рядом с креслом стоял молодой человек лет двадцати пяти, помощник Сети Караф. На нем была только белая набедренная повязка, длинная, словно юбка — она доходила ему до колен. Широкий пояс и сандалии из тонкой тисненой кожи и золотое с эмалью ожерелье дополняли этот наряд, выдавая привычку юноши к некоторой роскоши.
Сигнал о том, что берег приближается, уже был подан, и теперь все трое с напряжением всматривались в изломанную темную линию, которая все яснее и яснее прорисовывалась на горизонте.
— К полудню мы будем у берега, господин! — произнес Караф, щурясь, потому что солнце поднималось выше и выше, море сверкало нестерпимо, и у людей начали слезиться глаза.
— Это я сам вижу, — с некоторым напряжением отозвался Сети. — Вопрос в том, тот ли это берег, что нам нужен, не сбились ли мы с пути?
— Нет! — твердо возразил молодой человек. — Я говорил с кормчим. Он уверен, что мы идем правильно, если только изначально не лжет карта, а звезды прошедшими ночами не поменяли своего положения на небе.
— Карта вполне может быть неточна, — покачал головой начальник охраны фараона. — Звезды надежнее, хотя в этих местах они и находятся вовсе не там, где мы привыкли. Но наш кормчий плавает здесь не впервые, понадеемся на него. Хорошо. А виден ли по прежнему наш второй корабль? Спроси-ка дозорного, Караф!
— Зачем спрашивать дозорного, если и я отлично этот корабль вижу! — вдруг вмешался в разговор раб-нубиец — его густой и низкий голос услышали, казалось, все на судне. — Куда он денется, корабль этот, когда на море так спокойно? Во-о-он он темнеет на горизонте — раб вытянул руку, указывая направление, при этом продолжая другой рукой мерно раскачивать опахало. Мне с моего роста еще виднее, чем дозорному с возвышения.
Сети усмехнулся, искоса глянув на великана и не меняя своего положения в кресле.
— Тебя послушать, Нума, так ты выше любой пальмы! Хорошо: видно, так видно.
— Приказать гребцам замедлить ход и подождать второй корабль? — спросил Караф.
— Ни в коем случае! — голос начальника охраны прозвучал резко. — Мы пристанем первыми и задолго до них…