Казалось, ничто не сдержит эту массу в ее движении. Но вечные соперники волн, скалы с обычным своим равнодушием ожидали их ударов. Каждый набег ревущей клокочущей оравы волн невидимо разрушал камень, вырывая его частицы, вытачивая в нем впадины и провалы, однако сотни и сотни лет нужны были морю, чтобы отнять у скал хотя бы пол-локтя пространства, и мириады волн рождались и умирали за это время, видя скалы прежними, все такими же несокрушимыми, неподвижными, твердо и неколебимо встречающими их безумный и бесполезный натиск.
Берег был высок, и даже самые громадные морские валы, расшибаясь о красновато-желтую массу утесов, не доставали жадными брызгами их вершины. А потому среди ребристых уступов этих вершин безбоязненно росли низкие кудрявые сосенки и цепкий шиповник, а во впадинах и щелях гнездились ласточки и голуби, уступая иные утесы чайкам, которых здесь тоже было великое множество, и которые лишь при наступлении настоящей бури попрятались, чувствуя, что ветер вот-вот расшибет их с лета о камни. До этого они носились над вздыбленными волнами, ловя на лету подхваченных пеной рыбок, и кричали, нарушая своими резкими криками монолитный рев шторма. Когда они исчезли, к грохоту расшибающихся о скалы валов не добавлялось более никаких звуков, лишь изредка вопль морского орла[55] прорывался сквозь него, точно крик утопающего, и снова море и скалы вели свой грозный спор вдвоем.
Среди верхних уступов одного из утесов, в небольшой впадине, прислонившись спиной к покрытому тонкой пеленой мха камню, сидел человек. Крохотный костерок, разожженный им на рассвете в небольшой ямке, давно догорел, и сейчас он аккуратно засыпал мелкими камешками и клочками мха темное пятно золы, в которую зарыл скорлупки голубиных яиц — он испек в горячей золе около десятка этих яиц и уже съел их, лишь отчасти утолив голод. Вот уже третий день, кроме яиц, ему ничего не доставалось — буря бушевала давно и не было возможности спуститься к морю и наловить рыбы или хотя бы набрать ракушек.
Человек не боялся рева моря — он хорошо знал, что туда, где он укрылся, волны не достанут. Не достанут здесь и люди, и это устраивало его еще больше…
Если бы кто-то мог увидеть этого человека среди желтоватых скал и вцепившихся в их ребра тощих сосен, то счел бы его здешним, родившимся в этих диких местах — так дик был его вид.
То был мужчина лет сорока, высокий и поджарый — его природная гибкость стала еще виднее благодаря сильной худобе и густому загару, покрывавшему тело сплошь, потому что он был почти нагим. Единственной его одеждой было подобие плаща, сделанного из двух козьих шкур и в жаркие дни спасавшего спину от ожогов. Сейчас этот плащ, превратившийся за пару лет в клочковатые лохмотья, был перекинут через левое плечо и в талии подхвачен сыромятным ремнем. При таком наряде довольно странно выглядели самые настоящие, когда-то прочные и даже красивые сандалии, от которых теперь оставались только сильно разбитые подошвы да остатки прежде высокой шнуровки — каждый ремешок был связан из обрывков и кусочков. На сыромятном поясе висели нож в самодельных ножнах и мешочек, в котором, судя по небольшим размерам, могло быть огниво.
Лицо человека, такое же черное от загара, было тоже худым, от природы тонким и немного резким, но достаточно правильным. Морщины, перерезавшие лоб, и жесткие складки возле губ делали его старше, а нечесаные и грязные, грубо подрезанные ножом волосы и борода, когда-то светло-каштановые, а теперь выгоревшие на солнце и серые от пыли, создавали бы ощущение безумия и одичания, если бы не спокойный, острый, полный воли и силы взгляд серых умных глаз.
Человек смотрел на море. Он не любовался бурей, хотя обычно любил это делать — ревущий шторм часто был в союзе с бурей, сокрушавшей его душу, хотя он ничем и не выдавал ее. Однако сейчас его напряженный взгляд был устремлен на два темных силуэта, мелькавших между волнами. То были корабли. Буря застала их в открытом море, но сила шторма была такова, что кормчим и гребцам не удавалось управлять движением, и волны неумолимо несли оба судна к скалам, которых из-за штормовой мглы мореплаватели могли издали и не заметить. Впрочем, они не сдавались, стараясь направить корабли вдоль прибоя, чтобы пройти мимо берега и снова оказаться в открытом море. Одному из кораблей это уже почти удалось — он шел, сильно кренясь, то и дело взлетая на гребни водяных гор, но с каждым взлетом отвоевывая небольшое расстояние. Второй тоже готов был отдалиться от опасных утесов, но на его пути была невысокая скалистая гряда, лишь чуть выступавшая из воды, и, возможно, кормчий не видел ее — корабль шел прямо на рифы.
Смотревший с утесов человек понимал, что ничем и никак не поможет этим мореплавателям — они бы не увидели и не услышали его, вздумай он закричать или замахать им руками с вершины скалы. Его и в ясную погоду отсюда не заметили, когда год назад мимо этого берега прошел и скрылся в голубом мареве чей-то корабль. Тогда он со всей возможной скоростью спустился со скал, рискуя сорваться и разбиться насмерть, он поплыл за этим кораблем и едва не утонул, потому что плыл до изнеможения и, поняв, что не угонится за судном, с огромным трудом вернулся к берегу. Он надеялся тогда, что его спасут…
От этих терпящих бедствие путешественников он не мог ждать спасения — они сами были на грани гибели. И он от всего сердца желал им спастись, хотя ему это ничем не помогло бы.
Вот новая волна толкнула ближний корабль прямо к косе рифов. С высоты утеса человек не мог слышать оглушительного треска — все поглощал рев моря, однако он увидел, как корабль подскочил, ударившись о камни, как упала его мачта и взлетели вверх резко поднятые гребцами весла. Пять или шесть человек посыпались за борт. Тотчас кормчий дал резкий поворот рулю, и корабль, как ни странно, не потерявший плавучести, отвернул от каменной гряды. Он еще не тонул, и люди в нем еще пытались спастись.
— Какое мужество! — прошептал наблюдатель, невольно стиснув кулаки и задерживая дыхание. — Как у них хватает духа еще бороться… Ого! А что это делает второй!? Афина премудрая, да он с ума сошел!
Второе судно, с которого явно видели беду, постигшую первый корабль, вместо того, чтобы продолжать движение прочь от берега, поспешило на помощь! Точный поворот рулевого весла направил его прямо к накренившемуся, начавшему наполняться водой судну. Вот громадная волна воздела тот и другой корабли вверх, и невредимый подлетел борт о борт к раненому. Наблюдатель видел, как с поврежденного судна один за другим прыгнули на другое человек пятнадцать гребцов. Затем волны разъединили корабли, но упрямый спасатель вновь пошел на сближение, хотя масса воды несла и несла их к утесам.
— Вот что-то новое в человечьем мире! — вновь прошептал наблюдатель. — По крайней мере, что-то редкое и очень особенное… Ведь было ясно, что их не спасти. Да, а вот они их спасают… Ну! Неужели опять сумеет?
Ловкий кормчий сумел. Корабли снова сблизились почти вплотную, и еще человек десять совершили отчаянный прыжок с борта на борт. Правда, на этот раз расстояние было больше, и двое упали в воду, но одного из них подхватили и вытащили гребцы с целого корабля.
Глухой и мощный гул, присоединившийся к вою бури, привлек внимание человека на утесах, и он, повернувшись в ту сторону, откуда этот гул шел, тихо выругался. По бушующей массе моря, сметая пенные горбы волн, шла волна, возле которой эти страшные валы становились маленькими и безобидными. Она была высотой с могучее дерево, либо с башню.
Наблюдатель не удивился этой волне. Во время бушевавших здесь прошлогодних штормов он дважды видел такие — должно быть, в этих местах они рождались не так редко. Как ни велика она, до вершин утесов не достать и ей. Но что теперь будет с терпящими бедствие кораблями?..
Гигантская волна, воя, как сотня бешеных быков, ударилась о скалы, взмыла пенными лохмами до середины их склонов, смешала все в серой мокрой мгле. За нею обвалилась черная, подобная пропасти яма, затем вновь вздыбились украшенные пеной валы, но теперь они уже не казались такими грозными и страшными — чудовищный вал посрамил их величие.
Человек на утесе всмотрелся в кипящую массу воды, пожалуй, и не надеясь увидеть корабли, просто желая убедиться, что их больше нет. Однако, тут же увидел и тот, и другой. Вернее, останки одного из них, вздыбившиеся у подножия его скалы и постепенно сползавшие назад в море, и темную точку второго корабля, конечно, того, что был неповрежден. Он был уже страшно далеко, отброшенный волной-исполином на несколько стадиев, и ветер гнал его дальше и дальше. Даже если бы сумасшедший кормчий вздумал вновь повернуть в надежде помочь еще кому-то, кто не успел перебраться с разбитого корабля на его судно, теперь это уже не удалось бы сделать.
— Сколько их оставалось на первом корабле? — пожав плечами, прошептал наблюдатель. — Десятка полтора-два… Ну… Будем считать, что им повезло — они, по крайней мере, утонули, а не выбрались на этот берег. Утонуть, вероятно, безопаснее… Однако удивительнее всего, что второй корабль устоял перед водяной горой, хотя был еще и с лишним весом! Ну и кормчий у его руля…!
Говоря так, он поднялся, не собираясь никуда идти, а лишь для того, чтобы размять затекшие ноги и плечи и затем снова устроиться между выступами утеса, защищавшими его от ветра и сырости. Он видел, что шторм продлится, по крайней мере, до вечера, а значит, ему едва ли удастся отыскать еще какой-нибудь пищи — все окрестные гнезда, до которых можно было добраться, он разорил еще в прошедший день. Искать другое пристанище в такую непогоду тоже было неразумно, и человек решил остаться на месте. В конце концов, можно пожевать молодые побеги сосны, они мало утоляют голод, но придают сил.
Он откинулся на поросший тощим мхом камень и закрыл глаза. У него не выходили из головы корабли. Эти мореплаватели вели себя необычно. Словно страшный шторм, который обычных людей поверг бы в ужас и лишил воли, вообще их не напугал, словно они привыкли сражаться и не с такими опасностями, словно постоянно бывали на грани смерти… Что ж, встречаются бывалые мореходы, которые и вправду привыкают мериться силами со смертью. Но у таких не в привычке подходить вплотную к тонущему кораблю и спасать его гребцов. Они помнят — в море каждый спасается сам. А у этих все было по-другому. Кто они такие?