– И ты при этом мог работать? – спросил Ахилл, тоже обнимая лекаря и ласково похлопывая его по спине.
– А что мне было делать? Я старался пить меньше, хотя жажда мучила меня почти постоянно. Ел сухую чечевицу, прямо горстями. Гонял от нее крыс, их в подвале почти сразу появилась уйма. В конце концов, пришлось ставить мешок возле того места, где я работал, а потом наполнить зернами пустой горшок и накрыть его другим горшком. Иногда мне казалось, что я ошибся и рою не в ту сторону... Но через какое-то время – думаю, прошло много дней и ночей, я все же выбрался наружу. Увидел все, что случилось с городом. И подумал, что нужно бы запастись лекарствами и начать искать выживших. Я знал, что кто-то да выжил! С холма увидал корабли в море. Пошел взглянуть, кто сюда приплыл. И вот, угодил прямо к месту битвы! Из меня еще не вышел хмель, да я и трезвый не хвораю трусостью, ну и взялся за меч, показав этим морским пиявкам, как дерутся сыны Ирана! За время драки хмель прошел, и хвала Ахурамазде – не то я не смог бы как следует зашить вашу храбрую девочку.
А теперь, Ахилл, помоги мне: тут кругом раненые, а кроме меня, искусством врачевания владеешь только ты. Великая царица амазонок тоже кое-что умеет, но наше ремесло в их славной стране развито мало – они ведь презирают раны и болезни... Словом, нас двое, а их много! Нужен костер и горячая вода. И прошу сюда все войско!
Глава 7
Из-под старой пожухлой травы пышными ярко-зелеными пучками выступала молодая трава, и вот уже прошлогодней почти не стало видно – попранная мощными корнями новой, весенней жизни, она приникла к земле и смешалась с нею, питая ее, чтобы весна всходила еще гуще и сильнее.
Торжествующую зелень склона, как крохотные вспышки огня, покрывала разноцветная россыпь цветов, в основном красных, желтых и синих. Пастушьи дудки еще только стали набирать ствол, прорастая рядом со старыми, сухими и поломанными стеблями, но их резные листья уже курчавились, затеняя траву и цветы, и по ним с торжеством ползали красные с черными пятнами «небесные мушки».
Овцы, белые и серые, похожие на отставшие от большой тучи клочки облаков, довольные, бродили среди этого великолепия, непрерывно жуя и удивленно мотая головами – весеннее обилие мух немного раздражало их, хотя и не могло отвлечь от наслаждения едой. Промеж ленивых овец выделялись семь или восемь козочек, скакавших и бодавшихся, вместо того, чтобы чинно есть. Грянувшая в этот день жара и пестрота цветов вызывали в них азарт – они гонялись друг за другом, выхватывали одна у другой длинные курчавые листья пастушьей дудки, блеяли и порою задорно наскакивали на овец, которые лишь возмущенно трясли толстыми курдюками и отходили подальше.
Собаки, лежа на плоских камнях, уже сильно нагретых солнцем, зорко наблюдали за пастбищем, но делали это лишь из чувства долга: рядом были люди, и хищники едва ли посмели бы в их присутствии приблизиться к стаду.
Старый Агелай с удовольствием смотрел на свое маленькое стадо, устроившись на широкой скамье, когда-то выдолбленной им самим в стволе поваленного грозой вяза. Второй вяз, такой же толстый и мощный, стоял рядом, целый и невредимый. Любопытный родничок, выглянув на свет, хотел видеть как можно больше и, хотя был мал, старался изогнуться блестящей струйкой покруче и как можно выше подпрыгивать на камешках, чтобы ему открывался весь склон. Его веселое журчание было слышнее всего среди упоительной тишины, ласкавшей в этот день склон холма. Еще блеяли овцы и козы, да жужжали мухи, пчелы и шмели, но их песенки сливались с тишиной, как будто были ее частью.
Старый пастух сидел, как обычно, сложив смуглые от вечного загара руки на широком, украшенном резьбой разветвлении старого корня, из которого была сделана его палка. Рядом с ним устроились на скамье Троил, Крита и Авлона, благо скамья была длинная – прежде на ней умещалось все семейство Агелая.
Крита только пятый день, как поднялась с постели: раны, которые она получила в бою, заживали медленно, несколько раз начиналась лихорадка, и девочка проболела всю зиму. Правда, зима в этих местах была короткая...
Все это время Троил почти постоянно был рядом с юной амазонкой. Даже беззлобные насмешки старших братьев, прежде вызвавшие бы у него жестокую обиду, теперь не волновали юношу – ему было важно только то, что Крита все-таки поправляется. Царевич был влюблен первый раз в жизни, и не будь это в дни гибели Трои и его первых сражений среди безумия и трагедии, постигшей его народ, возможно, пылкий мальчик уже давно позабыл бы свое яркое и волнующее увлечение. Но случилось так, что испытание воли и мужества, испытание взрослости совпало у Троила с испытанием первого чувства...
– Дедушка Агелай, а ты отличаешь своих овечек одну от другой? – спросила Авлона старого пастуха.
Это был самый обычный вопрос, который все дети задают пастухам, впервые разглядывая стадо. Овцы, действительно, были на вид совершенно одинаковы.
– Ты же отличаешь лошадей одну от другой, – Агелай погладил рыжие волосы девочки своей жесткой ладонью. – Ну да, у лошадей характер покрепче, чем у овечек, но и мои кудрявые малютки тоже с характером. Я их всех «в лицо» знаю, и знаю – от какой чего ожидать. Среди них и упрямицы есть, и трусишки, и глупые, и умные. Ну, ум, конечно, у них свой, не то, что у собак или лошадей – куда уж! А тоже ведь что-то соображают помаленьку...
– А как же ты режешь овец, если так их любишь, дедушка? – спросила Крита, разбирая у себя на коленях ворох цветов и начиная аккуратно плести из них гирлян-ду – ей хотелось надеть эту гирлянду на Троила и посмотреть, обидится ли он на такое женское украшение...
Агелай улыбнулся:
– Ну, так я же знаю, что они для того и предназначены, чтоб их мясо съели, шкуру носили на плечах, шерсть пряли... Наверное, и они это знают. Бывает, однако, что какую-нибудь и жалеешь. В тот год, когда у моей Зеллы родился Парис, я выходил одного ягненка. У овцы родилось их пятеро, и все, кроме одного, мертвые. Да и тот был как мокрая тряпица – еле живой. Я с ним возился дней пять, пока он научился сам молоко сосать! А потом такой вырос барашек – диво! И я его полюбил и не мог зарезать или продать...
– И что с ним стало? – Крита смотрела на цветы, не поднимая глаз, но чувствуя на себе восторженный взгляд Троила и наслаждаясь им, как нежными солнечными лучами.
– Волк задрал его, когда ему было уже шесть лет, и он был большим и красивым бараном. Парис тогда уж как плакал!.. Мальчиком-то он был добрым. Жаль, что с ним так вышло…
И старик тихо вздохнул.
Троил следил за движениями рук Криты, а сам незаметно вытаскивал из ее темной косы заколки, норовя распустить пушистые волосы девочки по плечам. Та делала вид, что ничего не замечает, хотя уже готова была лопнуть от смеха...
– Авлона, – спросил юный сын Приама, чтобы отвлечь внимание Криты от своего озорства, – а ты и в самом деле хочешь плыть с Гектором и Ахиллом на Пелопонесс за своей сестрой?
– Конечно, – кивнула маленькая амазонка. – Я же с ума сойду, пока они не вернутся! Гектор сначала ни за что и слушать меня не хотел, а потом сказал, что подумает.
– Ты так похожа на Андромаху, что он ни в чем не может тебе отказать, – заметил Троил. – Значит, вы отправляетесь через десять дней?
– Да. Корабль почти совсем готов.
– И наша царица тоже плывет? – спросила Крита.
– Конечно. Она же не оставит Ахилла.
– Я думаю, ты тоже плывешь не только из-за сестры, но и из-за него! – с детской непосредственностью воскликнула оруженосица и ловко хлопнула по руке Троила, в это время начавшего распускать ее косу, – Отстань, невыносимый мальчишка, отстань! Ты же всю меня растрепал...
– Я бы вызвала тебя на бой за такие слова! – возмутилась Авлона. – Но ты раненая. Как тебе не стыдно?
– А что я такого сказала?
И Крита, смеясь, ловко оплела гирляндой из цветов шею зазевавшегося Троила. Он фыркнул и чихнул – цветочная пыльца попала ему в нос. Крита, вскочив, и расхохоталась.
– Я ничего плохого не сказала и не сделала, но одна дуется, другой чихает – с вами нельзя иметь дело!
– Вы похожи на моих ягнят! – сказал, наблюдая за ними старик Агелай. – Бодаетесь, когда еще и рожки не выросли... Эх, скоро-скоро отстроит Гектор Трою, и вы все уйдете от меня в свои дома и дворцы. И останусь я снова один с моими собаками и овечками.
– Мы будем все время к тебе приходить, дедушка! – пообещал Троил. – Или можем взять тебя к себе... Да в любом случае, Гектору ведь еще надо найти своих жену и сына, а нам за это время начать восстанавливать город. Времени уйдет много. Мои братья еще только собираются в путь.
Троянские герои готовились отплыть на одном из четырех кораблей Анхиса. После памятного боя с морскими разбойниками эти корабли пришли в Троянскую гавань, но хитрый старик еще дней семь или восемь не сходил на берег, боясь показаться на глаза молодому царю. Его устрашило не только расквашенное лицо Энея, но и известие о воскрешении и возвращении Ахилла. В конце концов, Анхис вместе с Энеем решился прийти к хижине Агелая и кинуться в ноги Гектору с униженными уверениями в верности и готовности исполнить любое повеление царя Трои.
– Прочь с моих глаз! – сказал ему Гектор, стараясь не смотреть на предателя. – Будь ты моложе, я бы забыл, что ты – двоюродный брат моего отца. Видеть тебя не хочу, убирайся! Живи в Фивах, во Фригии, где угодно, но если до меня дойдет, что ты снова плетешь заговоры против Приамова рода, я достану тебя хоть в стране гипербореев[53]!
Выгнав Анхиса, царь уже спокойно заговорил с Энеем и спросил, попрежнему ли тот хочет покинуть развалины Трои и уплыть вместе с отцом, или предпочитает остаться. Простодушный Эней ответил, что хотел бы проводить отца в любой из прибрежных городов, где тот захочет поселиться, но после готов вернуться назад.
– Поезжай, я тебя не держу, – сказал Гектор, не выказав ни раздражения, ни гнева. – Передай отцу, что одну из бочек с золотом я оставляю ему – в конце ко