– А ты заранее гордился этими победами? – не удержав насмешки, спросил Ахилл.
– Нет, – жестко ответил Гектор. – Я никогда не хотел войны. Правда, я был очень молод, и, если честно, мне льстила эта слава, эта молва. Да что там!
Ты видишь, как боги меня за это наказали... Но у меня хватило ума выступить против безумных планов отца. Я спорил с ним, убеждал его не слушать Анхиса и любой ценой не допустить осады Трои. Я умолял его силой отправить назад Елену. Но он не сделал этого.
– Почему?!
Троянец вздохнул.
– Я говорил тебе, что причин было две. Вторая – это вина. Вина, которую мои отец и мать, да и мы все, испытывали и испытываем перед Парисом.
– О чем ты? – изумленно спросил Ахилл.
– Все дело в истории рождения Париса. Если хочешь, я тебе расскажу.
Ахилл видел, что Гектор говорит о таких вещах, о которых никогда не стал бы говорить с чужим человеком, возможно, собирается открыть ему какую-то сокровенную тайну.
– Я, конечно, хочу послушать, – не без смущения ответил он. – Но в силах ли ты вести такой долгий разговор, тем более, долго рассказывать?
– Думаю, что да, – Гектор осторожно перевел дыхание, проверяя, не отзовется ли рана прежней мучительной болью. – Мне гораздо лучше, Ахилл. Если можно, я помолчу немного и пока что напишу письмо отцу, а потом ты меня выслушаешь. Это интересная и страшная история.
– А не лучше ли будет, – вновь вмешалась в разговор Андромаха, – если ты, муж мой, сначала поешь немного размягченного в молоке хлеба с медом и выпьешь отвара из трав и кореньев? И Ахиллу нужно поесть, а у меня запечены в золе несколько рыб, и есть еще половина бараньей ноги, которую Ахилл принес вчера из лагеря. Мы с Тарком совсем немного съели...
– Вот это – добрая мысль! – обрадовался бази-левс. – После еды и рассказ пойдет лучше. Приготовь молоко с хлебом, Андромаха, а мясо я разогрею над очагом сам.
И, чтобы справиться с целым потоком обрушившихся на него мыслей, герой поспешно вышел из грота и принялся собирать сухие сучья для очага.
Глава 4
– Это случилось, – начал свой рассказ Гектор, – когда мне было пять с небольшим, но я помню происшедшее так ясно, будто все было недавно. А ведь прошло двадцать шесть лет. Кстати, думал ли ты, Ахилл, что Парис – твой ровесник?
– Не может быть! – ахнул герой. – Ты хочешь сказать, что он соблазнил и увез Елену, когда ему было...
– Совершенно верно, – подтвердил Гектор, – Ему было тринадцать лет. Но ведь и ты, как я понимаю, женился в таком же возрасте.
– Ну да... Женился, вернее сказать, дал себя женить. Но по нынешнему облику Париса никак не скажешь, что он в тринадцать лет был таким же, как я в том же возрасте, и ты, наверное, тоже.
– Да, – согласился Гектор, – теперь он выглядит на свои годы.
Но мальчиком он и вправду казался лет на пять старше своих лет и развит был необычайно... Должно быть, боги наказали его за все проделки, не дав вырасти великим богатырем, каким он обещал стать в юности. Елена, уезжая с ним тайком из Спарты, и не подозревала, что ее обольстил, по сути дела, ребенок. Узнав это, она была просто поражена. А моя мать до сих пор пытается оправдать тот поступок Париса именно его ребяческой незрелостью...
Однако я хотел рассказать тебе все с начала. Рождению Париса предшествовали очень странные события. Когда царица Гекуба узнала, что она беременна, то пошла по обычаю в храм Артемиды – принести жертвы. Огонь на жертвеннике возгорелся так сильно, что моя мать обрадовалась и возгордилась: «Не иначе, как этот ребенок будет кем-то особенным!» – воскликнула она. Но в ту же ночь ей привиделся сон, будто она рождает не дитя, а языки пламени, и этот огонь распространяется по дворцу и начинает пожирать весь город. В ужасе она проснулась и пошла к оракулу.
А у нас предсказания дают не только и не столько жрецы Аполлона, которым разрешено это делать лишь по приказанию царя, а жрецы храма Астарты.
– Вот как! – с удивлением проговорил Ахилл. – Но ведь Астарта – вавилонская богиня. Я не знал, что троянцы тоже приносят ей жертвы и чтут ее.
– Ничего удивительного, – ответил Гектор. – Трою, если ты слышал об этом, основали много столетий назад критские цари (мой отец – их потомок), и здесь утвердилась со временем вера в Олимпийских богов. Но по расположению мы – азиаты, Троя не раз подвергалась нашествиям азиатских племен, а об их постоянном влиянии на здешнюю жизнь нечего и говорить. Поэтому есть среди нашего сонма богов и боги, которых данайцы не чтут. Астарта пришла к нам от вавилонян, и поклонение ей всегда было связано с какой-то жуткой тайной. Ведь эта богиня властвует над мрачными подземными силами, связана со страшными духами Тартара, который глубже и ужаснее Аидова царства. Ее жрецы общаются с демонами и призраками, и именно от них удается получить обычно самые точные предсказания. Правда, чаще всего они пророчат дурное...
В то время в храме служил старый жрец Адамахт. Его сын Лаокоон сейчас сменил отца, тот двадцать лет, как умер... Я хорошо помню этого мрачного и жуткого старика. Его синие длинные одежды, бороду ниже пояса, к концу которой был привешен змеиный череп с раскрытой пастью... Я боялся его, но когда мама сказала, что пойдет в верхний город, в храм Астарты, я запросился с нею. Мне казалось, что Адамахт может ей как-то навредить. Мы пошли туда вдвоем. Мать рассказала старому жрецу свой сон – и услышала ужасное истолкование. Как сейчас вижу жуткую статую богини, кровь жертвенной овцы, и руки старика, все в этой крови... Он долго бормотал какие-то заклинания, потом произнес... Слово в слово помню: «Царица, ты родишь сына, и этот сын силой, доблестью, красотою и славой превзойдет всех сыновей Приама. Но он принесет Трое неисчислимые бедствия, погубит тысячи троянцев, прольет кровь родного брата и станет причиной гибели своего отца!» Выслушав это страшное пророчество, царица едва не лишилась чувств. Потом овладела собой и потребовала, чтобы жрец еще раз вопросил богиню и уточнил предсказание. Адамахт отказался. «Астарта вещает один раз!» – изрек он и потом, глядя матери в глаза, сказал жутким голосом: «Если не хочешь, чтобы все это исполнилось, ты должна убить своего сына, царица! И чем скорее ты сделаешь это, тем лучше». «Будь ты проклят за такие слова!» – закричала мать и, схватив меня за руку, кинулась вон из храма.
С того дня ее словно околдовали... Она ходила сумрачная и печальная, вся погруженная в свои мысли. Ни отец, ни наши родственники, ни лекари, которых царь призывал к ней, ничего не могли понять. Только я знал правду, но Гекуба взяла с меня слово, что я никому ничего не скажу.
И вот у нее родился сын – третий сын Приама и Гекубы. К тому времени у них с отцов было трое детей. Первой родилась царевна Кассандра, потом, год спустя – я, через два года – Лисипп, который погиб в самом начале войны, и, наконец, появился третий троянский царевич. Ликованию отца, его родни и всех придворных не было предела. Даже царица оживилась, увидав, какого прекрасного младенца она родила. Вдруг, на седьмой день после рождения мальчика, во дворец явился Адамахт и потребовал, чтобы его принял царь Приам. Отец, как и все троянцы, не любит жрецов Астарты, но опасается их. Он не решился прогневить страшную богиню. Адамахт повторил ему слово в слово свое пророчество и потребовал, чтобы царь сам принес в жертву Астарте своего новорожденного сына, иначе Троя погибнет! Приам пришел в ужас. Он еще больше, чем царица Гекуба, был склонен верить в мрачные предзнаменования богини подземных духов, и боялся, что, отказавшись исполнить повеление жреца, и в самом деле погубит свой город и свой народ.
Долгие дни они вместе с царицей думали и решались. Сначала мать и слышать не хотела о том, чтобы принести ребенка в жертву. Отец тоже не мог принять решения и колебался. Но и ему стали сниться мучительные сны, и жрецы Аполлона в один голос толковали их как пророчество будущих бедствий для всей Трои. И тогда Приам решился. «Я – царь, – сказал он своей жене, – и я не могу, как бы ни был мне дорог сын, погубить ради него весь мой народ...» Гекуба еще сопротивлялась, но, в конце концов, поняла, что если не уступит, отец принудит ее силой. Тогда она сказала: «Раз моему несчастному сыночку суждено умереть, то он, во всяком случае, не будет отдан в жертву этой кровожадной богине темных сил! Я сама, своими руками, убью его!»
Моему маленькому брату тогда сравнялось три месяца. И вот однажды – это было ночью, перед рассветом, когда я без сна лежал в своей постели – я услышал, как по коридору дворца кто-то идет и тихо-тихо плачет. Я быстро надел свой хитончик и, выглянув в коридор, увидал мою мать. Она несла люльку с младенцем, крепко прижимая ее к груди. Я понял: сейчас произойдет что-то ужасное. Босиком, ступая как можно тише, я последовал за царицей. Она вышла из дворца, добралась до западной стены города, где в то время калитка запиралась лишь засовом изнутри и почти не охранялась. Через эту калитку мы вышли на равнину. Мать шла очень быстро, и я, хоть и был развит не по своим летам, поспевал за нею не без труда. Она шла, как зачарованная, ничего не замечая, и ей даже в голову не приходило, что за нею иду я... Мы шли все дальше от города, вошли в лес, стали подниматься в гору…
Рассвело. Младенец в люльке проснулся и заплакал, и мать, присев на камень, стала кормить его грудью, целуя и лаская. Она просила у него прощения и говорила с ним так нежно и так ласково, что я чуть было не заревел. Я прятался за кустом, смотрел на царицу и думал, что она, наверное, не сделает этого, не сможет. Но вот она встала, вновь взяла люльку и пошла дальше. И я понял, куда она идет. По склону горы, чуть дальше того места, течет река, а за рекой, шагах в ста, горный склон разрывает ущелье. Глубочайшая трещина появилась, говорят, тысячу лет назад, во время землетрясения. Если смотреть вниз, в эту трещину, то дна не видно, тьма сгущается, и нагромождения каменных глыб постепенно теряются в ней. «О, только не туда! – думал я. – Оттуда никто не спасется!»