– Здравствуй, Гектор! – ответил Ахилл на приветствие царевича. – Как ты изменился со вчерашнего дня... Будто сразу выздоровел!
– До этого далеко! – троянец улыбнулся. – Я еще слаб в ногах, и голова не совсем моя... кружится. Но эти стены... и объятия матери... Знаешь, я словно вынырнул из бездны!
И, уже не смущаясь, Гектор спустился на несколько ступенек вниз, подошел к Ахиллу и обнял его.
Пелид ответил такими же крепкими объятиями.
– Я спал, как летучая мышь! – произнес он смущенно. – Полдня проспал! Говорят, из-за меня никто во дворце не садится обедать...
Гектор засмеялся.
– Нас ждут в большом зале. Вся царская семья, все родные, все придворные собрались. Все хотят увидеть и поблагодарить тебя. Мы с отцом сегодня уже выходили на балкон дворца – внизу собралась большая толпа людей, отец обратился к троянцам и рассказал обо всем, что произошло, и что мы должны делать дальше. Люди ликовали. Я видел. Крик стоял такой, что не было слышно тимпанов, в которые била стража, чтобы утихомирить народ.
– И я не проснулся! – проговорил Ахилл смущенно.
– Но твоя комната выходит в коридор, смежный с внутренним двором, и это очень далеко от центрального портика и от балкона. Архитекторы, которые строили это здание, подумали о таких вещах.
– А мне можно будет осмотреть весь дворец? – спросил базилевс.
– Конечно. И дворец, и весь город. Сразу, как пообедаем. Идем.
Они спустились еще на один пролет лестницы и вышли во внутренний двор, по размерам напоминавший небольшую площадь. Мощеный светлыми кирпичами, обсаженный по краям розовыми кустами, с бассейном посередине, он был очень наряден. Герои пересекли его и оказались перед широким порталом, который вел в центральную часть дворца. Из светлого коридора навстречу им вышла Андромаха. Ее волшебное превращение поразило Ахилла еще сильнее, чем царственное величие Гектора. Молодая женщина была в узком голубом платье из легчайшей ткани, такой тонкой, что она казалась прозрачной. Плотно облегая и подчеркивая высокую грудь и тонкую талию троянки, платье оставляло плечи совершенно открытыми, держась на лямках, сделанных в виде цепочек из посеребренной кожи. Таким же был и пояс. Покрывало, тоже голубое, все в замысловатых кружевах, не скрывало наготы плеч – оно просвечивало, как утренняя дымка. Медно-рыжие волосы были уложены в изысканно простую прическу, но несколько локонов, как бы нечаянно, выбивались из нее и скользили по точеной шее Андромахи. Два одинаковых серебряных браслета в виде змеек с изумрудными глазами обвивали запястья, и такие же свернувшиеся кольцами змейки свисали с мочек ушей.
Она шла легко, почти летела, вся исполненная радости, настолько прекрасная, что мужчины разом остановились, едва увидев ее. За нею спешила рабыня, держа на руках румяного, весело смеющегося Астианакса.
– Здравствуй, Ахилл! – Андромаха остановилась, низко склонилась перед героем и, улыбаясь, выпрямилась. – Гектор велел мне переодеться к обеду и ждать со всеми в зале, но я... мне очень хотелось, чтобы ты раньше, чем увидишь их всех, увидел нашего сына! Я плохо сделала, Гектор?
– Хорошо! – ответил троянский герой, обнимая ее. – Ну и платье!.. Даже не знал, что у тебя такое есть... Я же влюблюсь в тебя еще сильнее. Просто с ума сойду!
– Так тебе и надо! – прошептала Андромаха – Больше бегай за амазонками... Ахилл, нашего сына зовут Астианакс. Ему три года. И как он тебе?
– Вылитый Гектор, только маленький! – Ахилл засмеялся и протянул руку мальчику, который, сидя на руках рабыни, перестал смеяться и серьезно смотрел на него.
– Ты Ахилл, да? – спросил он, вкладывая крохотную теплую ладошку в руку героя.
– Да.
– Я тебя знаю. Ты спас моего отца.
Базилевс невольно вздрогнул.
– Это кто тебе сказал?
– Мама. И папа. И все.
– И больше ты обо мне ничего не слышал?
Астианакс мотнул кудрявой головкой.
– Не. Ну... Слышал. Что раньше тебя все боялись. А почему тебя боялись? Ты же добрый...
Ахилл сделал над собой невероятное усилие, чтобы выдержать прямой взгляд больших, темных, как у Гектора, глаз малыша.
– Раньше я был злой, – сказал он.
– Не-е-е... – кудряшки решительно затряслись. – Не был! Мама, он врет, да?
– Врет! – кивнула Андромаха. – Он всегда был добрый.
– Как вы оба разговариваете с нашим гостем? – возмутился Гектор. – «Врет»! Что за слова?
– Я больше не буду! – с готовностью воскликнул мальчик. – Ахилл, а мама говорила, что у тебя есть красивый, большой-большой пес, и он умный и знает все слова... А ты мне его покажешь?
– Обязательно!
Повинуясь неожиданному порыву, герой взял ребенка с рук рабыни и крепко поцеловал в тугую абрикосовую щеку. Астианакс тут же поцеловал его в ответ.
– Он тоже полюбил тебя! – сказал Гектор.
Потом подхватил сына подмышки, подкинул чуть не до высокого свода коридора, вызвав этим восторженный визг малыша, поймал его и передал рабыне.
– Погуляй с ним, Эфра, пока мы будем трапезничать. Мы и так опаздываем. Ого! Слышите? Гонг! Это значит, что к трапезе уже все готово, и все уже там.
Миновав коридор, они вошли в большой зал Приамова дворца, разлившийся перед ними ослепительным светом и стройным пением кифар.
Глава 3
– И ты полагаешь, что выдержишь три-четыре часа в колеснице? Да тебя растрясет так, что к вечеру может снова начаться жар. Тебе этого хочется?
– Глупости! Мы поедем медленно, и не по тряской дороге, а по мощеным улицам. С чего быть жару? И я прекрасно себя чувствую!
– Вижу, что прекрасно! Потому что вчера вечером и сегодня утром я влил в тебя уйму всяких снадобий. Не воображай, что ты здоров – тебе еще лечиться и лечиться! Я прав, Ахилл?
Этот разговор происходил на одной из внутренних террас дворца. Когда закончился обед, Приам пригласил сыновей, жену и своего знаменитого гостя выпить вина на свежем воздухе. Ему хотелось, чтобы Ахилл отдохнул и пришел в себя после массы свалившихся на него впечатлений.
Действительно – и роскошь прекрасного зала, светлого, огромного, украшенного расписным сводом, опирающимся на два ряда каннелированных[34] колонн, по шестнадцать в каждом ряду, и изобилие стола – правда, не сравнимое с великолепием пиров в былое мирное время, но все же восхищающее разнообразием и тонкостью яств и вин – и множество людей, собравшихся в этот день, объявленный праздником, за трапезой… все это обрушилось на молодого базилевса, как густой сверкающий дождь. Он был до сих пор под впечатлением обеда – перед ним еще сверкали золото и серебро посуды, мелькали смуглые руки рабов и рабынь, с искусством фокусников меняющих блюда на огромном столе и разливающих вина из кувшинов с тонкими, как журавлиные шеи, горлышками. Он видел чинно восседающих на золоченых стульях мужчин и женщин – всю родню Приама, военачальников, приближенных, друзей...
Ему давно хотелось увидеть прекрасную Елену, и Ахилл увидел ее, более того: она сидела рядом с Парисом по другую сторону стола, как раз напротив его кресла. Но то ли облик Пентесилеи начисто вытеснил из его души способность восхищаться другими женщинами, то ли мучила мысль о том, что из-за сватовства к надменной спартанке погиб Патрокл, – так или иначе, но тонкая, неземная красота голубоглазой ахеянки не тронула его. Он даже подумал, что Андромаха, в своем наряде лесной нимфы, куда прекраснее златокудрой любимицы Афродиты...
Но особенно запомнились два лица: суховатое, надменное, скрытное лицо двоюродного брата Приама Анхиса и умное, тонкое, высокомерное лицо царского лекаря Кея. Он долго думал – кого ему напоминает этот перс. И к удивлению своему, сообразил, что больше всего Кей похож на... спартанского смутьяна Терсита. Даже не похож, нет... В них было что-то неуловимо общее: то ли эта скрытая за насмешливостью гордость, то ли быстрый, стремительный взгляд, который вдруг резко останавливался на чьем-то лице, своей остротой заставляя опускать глаза, то ли что-то еще... Внешнее сходство создавал, пожалуй, только шрам, как и у Терсита, косо перечертивший правую щеку.
Кей особенно заинтересовал Ахилла, и он обрадовался, когда тот, не ожидая приглашения Приама, последовал за ними на террасу и бесцеремонно уселся в одно из резных ореховых кресел. Между ним и Гектором тут же разгорелся спор, можно ли троянскому герою самому показать своему гостю дворец, а потом проехать с ним в колеснице по улицам Трои.
Когда царский лекарь неожиданно обратился к нему за поддержкой, ошарашив вопросом: «Я прав, Ахилл?», базилевс растерялся:
– Но... я же не лекарь, как ты, уважаемый Кей! – воскликнул он. – И как я могу судить о том, в чем ничего не понимаю?
– О! Это уже неоправданная скромность! – вскричал перс, хлопая в ладоши, как часто делал в порыве восторга или удивления, – Это ты-то не лекарь, богоравный? Да я бы в жизни не излечил такую рану! В жизни бы не излечил... Да-да, знаю, знаю: ты скажешь: это было не твое искусство, а действие волшебного снадобья. Но и его надо уметь применять, это первое. А второе – разве только этим ты спас Гектора? Все приемы лечения, пища, питье, которые ты ему давал, повязки, растирания, – все это проявление высокого искусства, и я горд тем, что общаюсь с тобой, учеником великого Хирона, о котором я слышал столько рассказов и преданий. Кстати, об этом снадобье мне тоже доводилось слышать – о нем ходят легенды. Скажи: у тебя не осталось ни капельки этого эликсира?
Ахилл с сожалением покачал головой:
– Увы! Я даже бутылку ополоснул, растворяя последние капли зелья, чтобы Гектор и их выпил. Я боялся, что не хватит. Гектору было еще очень плохо, и я...
– Это я тоже знаю! – тут глаза Кея вспыхнули, и лицо сразу стало другим – уже не насмешливым и не надменным. – Пожалуй, ты сам удивительнее этого снадобья, удивительнее своего учителя Хирона, удивительнее нас всех! Да не смотри на меня с таким гневом – можешь обижаться, я не боюсь твоего гнева. Именно тебя мне хотелось бы изучить – больше, чем всякие там зелья и рецепты, только вот изучать души я не умею... Это же нужно, чтобы в одном человеке соединилось одновременно столько дикости и дряни и столько совершенного, кристаллического неприятия зла! Между прочим, твои достоинства ведь одновременно и недостатки: они должны страшно мешать тебе и в конце концов могут тебя погубить.