– Они тоже знали, что тебе предстоит? – не без дрожи спросил Ахилл.
– Все амазонки это знают. Правда, Авлона не прошла посвящения и ей могли не рассказывать о храме Артемиды Ламесской, но она – наша лучшая разведчица, по сути она – уже воин, и для нее я сделала исключение. Пойдем греться.
Они сидели, закутавшись в плащи, и пили то самое жгучее, как огонь, вино, закусывая нежным мясом лани и хлебом. Девочки пили воду, не без зависти поглядывая на взрослых – им очень хотелось попробовать вина.
– Вот, Авлона, – сказала Пентесилея, с непривычной для амазонки нежностью проводя рукою по рыжей головке разведчицы, – завтра ты с Ахиллом поедешь в Трою. Мне кажется, мы нашли твою сестру, ту, которую ты все время вспоминала.
– Мою сестричку? – голос девочки зазвенел, она привстала, вся вытянулась, задрожав от волнения. – Мою милую сестричку?! Она жива? Да?!
– Если только я не ошибаюсь. Но и Ахиллу кажется, что вы с ней очень похожи. Вот вы и проверите. Ты ведь хочешь увидеть Трою?
– Очень, очень хочу! – Авлона захлопала в ладоши, совершенно забыв, что амазонке не пристало вести себя так легкомысленно. – А ты, царица... Ты не поедешь с нами?
– Ты же знаешь, – тут голос Пентесилеи вновь стал низким и жестким, – ты знаешь, что я должна вернуться на Ламес и провести в храме не менее пятидесяти дней. Это полагается делать после обряда искупления.
– О, боги! – воскликнул Ахилл. – Так ты что же, вернулась только из-за меня?!
– Мне не хотелось, чтобы ты плыл один. А вдруг не доплыл бы? – она чуть-чуть усмехнулась. – И Крита с Авлоной не узнали бы, что обряд уже совершен и я жива. Закон разрешает уехать на один-два дня, а после возвратиться в храм. Мы переночуем здесь, и утром ты отправишься с Авлоной и Критой в Трою. Ты ведь можешь прийти туда, когда захочешь, я правильно поняла?
– Могу. И что дальше?
– Если мы ошибаемся, мои амазонки уедут в Темискиру.
– Они поедут вдвоем так далеко?
Обе девочки рассмеялись, а Пентесилея лишь пожала плечами.
– Крита ездила уже не раз – это она привозила Приаму мое письмо с предложением помощи и привезла мне его ответ. Она прошла обряд посвящения, она – взрослая амазонка. Авлона будет с нею. Но я надеюсь, что она и в самом деле найдет свою сестру и тогда останется в Трое, во всяком случае, до моего возвращения.
– А потом? – вскричала девочка, – если моя сестричка жива, то тогда... Неужели мы не возьмем ее с собой в Темискиру?
– Не возьмем, – Пентесилея отвернулась и смотрела на пламя костра, тихонько отхлебывая вино из кожаной чашки. – Она замужем, Авлона, и у нее есть ребенок. Она ведь уже взрослая. Но ты сможешь остаться с нею или бывать у нее часто, живя в Темискире, или жить то там, то здесь, пока не решишь окончательно. Чего бы ты больше хотела?
– Я не знаю. Я подумаю и придумаю что-нибудь. Только бы она нашлась!
Пентесилея усмехнулась.
– Малышка, видно – очень хороший человек, раз спустя четыре с половиной года Авлона все еще помнит ее и так любит. И это забыв дом, отца, братьев...
– Андромаха – удивительная женщина, – сказал Ахилл и, забыв о крепости напитка, залпом допил его и едва не поперхнулся.
– Андромаха! – закричала Авлона и вскочила на ноги, уронив лепешку и кусочек мяса. – Ан-дро-ма-ха! Да-да, ее так зовут, да! Это она! Моя сестричка! У нее тоже рыжие волосы и зеленые глаза, и она – самая добрая на свете!
– Ну вот – и имя она вспомнила, – Пентесилея улыбнулась и странно посмотрела на Ахилла. – «Удивительная женщина»! Скажи, что и ты в нее влюбился! Ну?
Он даже не смутился, услыхав этот вопрос.
– Жена друга священна. Или ты не знаешь этого, царица? Ведь теперь тебя снова можно называть царицей, ты сохраняешь свои права?
– Сохраняю. Но когда ты увидел ее впервые, вы с Гектором еще не были друзьями.
– Тогда она была женой моего врага, а у меня в душе была одна лишь боль после смерти Патрокла. Нет, Пентесилея, женщину я полюбил только раз в жизни. И эта женщина – ты.
– Ты полюбил нашу царицу? – в восторге маленькая Авлона забыла обо всех правилах и о всякой сдержанности. – Так приезжай в Темискиру, победи десять амазонок и женись на ней! Можно я тоже буду с тобой состязаться?
– Почту за честь, – серьезно ответил Ахилл.
– Он победил уже столько амазонок, что может взять в жены половину города, – отрезала Пентесилея, гневно взглянув на лазутчицу, сразу смущенно нырнувшую за спину хохочущей Криты. – Хватит болтовни, не то ахейцы будут заявлять, что все амазонки – пустоголовые дурочки и не говорят умных вещей, а только трещат, как тетерки! Расстилайте свои мешки и плащи, и чтоб до рождения звезд вы спали, слышите?! А мы еще немного выпьем вина и поговорим.
Они проговорили до самой утренней звезды. Сзади к Ахиллу подошел Рей и ткнулся в плечо теплой шелковистой мордой. Герой потерся об нее щекой.
– Я его укротила и объездила, а он все равно выбирает тебя, – сказала задумчиво амазонка. – Все выбирают победителей.
Он даже вздрогнул: она почти повторила мысль Гектора и его слова, о которых не могла ничего знать.
– Ты после Ламеса вернешься сюда? – почти робко спросил базилевс. – Я тебя еще увижу? Если скажешь «да», я задержу отплытие мирмидонских кораблей.
– А когда оно назначено? Когда уплывают ахейцы?
– Возможно, вскоре после праздника Аполлона. Но я буду тебя ждать.
Она молчала, задумчиво и печально глядя на море. Потом проговорила:
– После обряда искупления исчез шрам от раны на бедре, той, что нанесло твое копье. Он был совсем свежий, и живая вода стерла его. А старые остались. Если бы все раны могли исчезнуть... Я вернусь, Ахилл. Дождись. Только ничего обещать не стану.
– Я не прошу никаких обещаний, Пентесилея. Но мне нужно снова увидеть тебя!
Она засмеялась и выплеснула в костер остатки вина из своей чашки.
Огонь вспыхнул ярко, метнулся вверх алыми языками и вновь упал, лениво ползая по угольям и деловито треща. Ночь кончалась.
А утром они расстались.
Глава 5
Праздник начался на рассвете.
Едва первые проблески зари окрасили вершины холмов, Троянскую долину огласили мощные и стройные звуки. Они напоминали пение флейт, но были в сотни раз сильнее и глубже, а мелодия, в которую они слагались, при всей своей простоте, поражала красотою. Это звучали лонтры, музыкальные инструменты, которыми в Трое всегда сопровождали любое торжественное событие. Лонтра внешне походила на флейту, только была гораздо длиннее и толще, и вместо дырочек в ней проделывались узкие отверстия-щели, расположенные возле широкого конца. Ее делали из особых пород дерева и вставляли внутрь трубку, свернутую из тончайшей пластины серебра[45]. Голос лонтры оглашал огромное пространство, с ее помощью можно было подавать сигналы армии во время сражения, но инструмент считался священным и использовать его для битвы запрещалось, поэтому в армии пользовались обычным сигнальным рогом.
Впервые за двенадцать лет Скейские ворота распахнулись не для того, чтобы пропустить отряды воинов. Они раскрылись во всю ширину, но какое-то время в них не было видно никого, кроме городской стражи. И вот появились десятка два юношей, облаченных в длинные пурпурные хитоны. Это младшие жрецы храма Аполлона шли торжественным шагом, неся огромные гирлянды цветов. Вторя голосам лонтр, они пели утренний гимн богу Аполлону и славили свет солнца и наступление утра. За ними показались музыканты с лонтрами, затем флейтисты и девушки с кифарами. Но кифары и флейты пока молчали, их время не настало.
В величавую музыку лонтр вторглись гулкие удары тимпанов. Их несли мальчики, одетые в светлые туники и яркие плащи, в венках из веточек туи, дерева любви. Вслед за ними показалась процессия жрецов. Старшие жрецы Трои, подобно египетским служителям богов, носили только белую одежду, но у них она была украшена золотой или серебряной каймой, а на груди всегда вышивались символы божества, которому посвящал себя жрец.
Впереди шли жрецы Аполлона в лавровых венках, вышитые ветви лавра украшали их одеяния. Они вели белых овец, которых предстояло первыми принести в жертву. Завершить праздник, впервые за много-много лет, должна была величавая гекатомба[46], совершаемая в честь окончания войны и заключения мира. Но предназначенных для нее быков пока держали в загонах на склонах холма.
Следом за жрецами Аполлона выступали жрецы храма Зевса (только раз в году они бывали вторыми в праздничном шествии, когда повелитель богов уступал на один день славу и почести своему лучезарному сыну). Потом двигалась процессия храма Афины Паллады, неся перед собою золотую фигурку богини – знаменитый Троянский палладий[47], за ними шли жрицы храма Артемиды-девы и жрецы Посейдона. Служители храма Диониса по обычаю несли для жертвоприношения кувшины с вином и корзины плодов. Шествие жрецов замыкали служители таинственной Астарты – высокий седовласый Лаокоон и двое его сыновей. Только они были не в белых, а в темно-синих одеждах, украшенных вышитыми серебром змеями. В их руках были посохи, каждый из которых завершался резной змеиной головой. Лаокоон, в отличие от своего отца, мрачного Адамахта, не носил привешенного к концу бороды змеиного черепа, да и нрава был не столь угрюмого, а потому не внушал троянцам трепета и тайной неприязни. Следом за жрецами шли юноши и девушки с лавровыми ветвями в руках.
Процессия выливалась из Скейских ворот и, огибая восточный угол стены, медленно поднималась по когда-то людной, ныне же пустынной дороге к холму Аполлона, к храму, построенному, по преданию, основателем города Критским героем Илом, откуда и происходило второе название великой Трои – Илион. Здесь должно было состояться первое жертвоприношение и прославление бога-покровителя города. Оно всегда происходило на восходе солнца, но последние двенадцать лет совершалось в стенах Трои, в самом же храме одиноко и бесстрашно служил только старый Хрис, который теперь готовился встретить шествие и возглавить службу.