— Кроме тебя? — испытующе посмотрела она.
— Кроме меня, — ответил я и вновь перевернул ее на спину. — Ты уедешь на мои острова, причем немедленно. Так ты хотела что-то мне рассказать?
— Великая Мать, помоги мне! — растерянно посмотрела она на меня. — Я уже сама не помню чего хотела. Голова кружится, как у пьяной. Поцелуй меня снова! Я сейчас ничего больше не хочу!
— Погоди, — задумался я. — А как же я тебя увезу? Царица не позволит. Твой сын -родня ее.
— Еще как позволит, — хмыкнула Феано и жадно куснула меня в плечо. — Даже от счастья прыгать будет. Ей уже донесли, чем мы тут занимаемся. Она думает, что, взяв у всех на глазах женщину Меналая, ты так верность новому ванаксу доказал. Ведь теперь, как ни крути, а Менелаю и Агамемнону ты лютый враг. А, значит, ей друг. А ей сейчас ой как друзья нужны. Почему ты остановился, мой господин? Целуй сильнее! Я же горю вся.
О как! А вот я так быстро соображать не умею. Особенно когда вся кровь напрочь отлила от головы.
Неделю спустя. Коринфский перешеек.
— «…Ради спасения жизней топтали они трупы своих воинов. Как у пойманного птенца голубя, трепетали сердца их. Они испустили горячую мочу, в колесницах своих оставили свой кал», — бормотал я, вспоминая прочитанное давным-давно.
Красиво писали «Анналы» ассирийцы, лучше и не скажешь. Ведь именно такое чувство возникает, когда на тебя несется полсотни конных упряжек, в каждой из которых стоит огромный, начищенный до блеска бронзовый самовар, вооруженный длиннейшим копьем. И испустить немедленно хочется, и даже оставить. Обычно одной такой атаки бывает достаточно, чтобы средней паршивости пехота разбежалась, роняя под ноги ту самую субстанцию, о которой лет через триста напишут ассирийские источники. Но мы ведь стремимся к большему. Мы как-никак претендуем на звание лучшей пехоты этого несчастного мира.
— Держать строй, сучьи дети! — зарычал десятник, стоявший рядом со мной. — Кто шевельнется без команды, в нарядах сгною! Замри, я сказал!
Я много раз скакал на колеснице сам, но впервые стою в плотном пехотном строю, пропитываясь этим жутким парализующим страхом человека, на которого несутся тонны разъяренного мяса, вооруженные острой бронзой. Страшно до ужаса. Я вижу, словно в замедленной съемке, как вздымаются конские копыта, как опускаются на землю, выбивая из нее облако пыли и мелкой каменной крошки. Я вижу торжествующие глаза возницы и азарт знатного воина, совершенно неуязвимого в своей броне. Его пика длиной метра в три, ее специально делают такой для колесничного боя.
— Фаланга! Конная атака!
Воины вышли из парализующей спячки и сделали то, что в них вколачивали целыми неделями напролет. Первый ряд наклонил копья под углом в сорок пять градусов, наступив на пятку ногой, а второй выставил их прямо вперед. Воинам страшно, они боятся, но я-то знаю, что конь намного умнее человека. Он не пойдет на препятствие, тем более, если из него торчит всякая колючая дрянь. Да, так и вышло. Колесницы пошли по широкой дуге, а воины на них тщетно пытались достать моих гоплитов своими пиками. А вот хрен вам!
— Вольно! — заорал я, когда все колесницы прогрохотали мимо нас. Воины с превеликим облегчением разбрелись в стороны, тайком проверяя сухость в зоне памперса. Довольны обнаруженным оказались не все. Вид несущейся прямо на тебя конной лавины и впрямь не для слабонервных.
— Почтенный Левкаст, благодарю тебя! — обратился я к предводителю оставшейся на родине микенской знати. Он любезно согласился провести для нас показательное выступление. — Это было незабываемо! У нас ведь на островах с колесницами туго, пастбищ совсем нет. Как все прошло?
— Для первого раза — отлично, царь! — не покривил душой грузный басовитый мужик в круглом шлеме и в бронзовой кирасе, украшенной затейливой чеканкой. — Атаку колесниц в пешем строю выдержать не каждый может. Обычно поначалу разбегаются все. Добро у тебя войско выучено. Удивительно даже.
— Точно Клеодай здесь пойдет? — спросил я его.
— Да точнее не бывает, — гулко хохотнул он. — Дорийцы думают, что их больше, чем нас, а еще они скота украли без счета. Северяне его ни за что не бросят, а на их лодках коров через залив не перевезти. Да и пограбить Кадмею и Аттику они тоже захотят. Войско большое, жрать каждый день просит, а там места нетронутые. Нет, царь Эней! Они через перешеек пойдут, так всегда было. Кстати, а зачем тебе понадобилось с колесницами биться? У дорийцев колесниц нет. Они налегке пришли.
Этот вопрос остался без ответа, потому что меня весьма кстати позвали в лагерь. Разведка вернулась и подтвердила догадки колесничего. Дорийцы, отягощенные добычей, отсюда в дне пути. И царь Эгисф со своим отрядом тоже на подходе. Вот заодно и познакомлюсь с тем, в кого инвестировал такие немыслимые суммы.
Я щурился, прикрывая глаза от полуденного солнца. Я стою на горе, а прямо передо мной разлегся Коринфский перешеек — узкая полоска земли, зажатая между двумя морями. Я вижу тропу, по которой тащат свои корабли самые отважные из моряков. Здесь когда-нибудь проляжет Диолк — волок из каменных полозьев, смазанных жиром. С севера и юга над тропой нависают поросшие соснами склоны, тёмные силуэты гор как будто сжимают ее в тисках.
Под ногами хрустит мелкий известняк. Я наступил на сухую ветку — треск разнёсся неестественно громко в этом безлюдном месте. Окинул взглядом выжженную равнину: редкие клочки жёсткой травы, острые камни, ни единого дерева, где можно укрыться от палящего зноя.
— Вот здесь их и встретим, — пробормотал я, обводя взглядом местность.
Я нашел нужное ущелье, где поставлю своих парней. Две тропы — прибрежная и горная — змеились по краям позиции. Дорийцы пойдут именно здесь, потому что дорогу у моря прикрывает неприступный Коринф. Вот он, я вижу его стены.
Ветер донёс запах хвои и солёной морской воды. Где-то вдали, за холмами, уже поднимается пыль — то ли от стада, то ли от приближающегося войска. То ли от войска, которое гонит за собой стадо. Пойду-ка я в лагерь. Я уже увидел все, что мне нужно.
Первая масштабная битва моей армии. Она должна пройти до того, как новички, взявшие оружие в руки несколько месяцев назад, столкнутся с ветеранами ахейского войска. Здешняя элита воюет с пятнадцати лет, как и везде. И каждый клочок плодородной земли полит кровью так обильно, что можно не опасаться засухи. Людей слишком много, а зерна слишком мало. Поэтому хорошего поля жалко, а человека нет. На его место тут же встанет другой. Такая вот логика у нашего сурового времени.
Царь Эгисф поведет эту битву сам, но перед этим мы встретимся с ним наедине. Вдруг у него короткая память. Я уже привык разочаровываться в людях.
— Здравствуй… ванакс Эней, — он поздоровался первым и слегка склонил голову. — Я благодарен тебе за помощь. Не думал, что ты так молод.
— Это быстро пройдет, — усмехнулся я.
Ему под сорок. Он довольно крепок, но могучим воином, как его двоюродные братья, отнюдь не выглядит. Тот же Менелай разделает его под орех за пару секунд. А Агамемнон и вовсе задавит голыми руками, как медведь козленка. Я же воин, я такие вещи на раз чую. Тем не менее глаза беглого царя остры, и в них светится насмешливый ум. Он то и дело смахивает падающие на лоб пряди светло-русых волос, в которых вьются нити первой седины.
— Садись! — я показал ему на плащ, расстеленный на земле. — Смотри! Эти камушки означают отряды здешней знати. Вот это колесницы. Вот мои лучники и пращники. Вот фаланга. Мы спрячем фалангу в засаду.
— Но зачем? — не понял Эгисф. — У твоих воинов доброе оружие и доспех. Пусть в центр становятся.
— Замолчи и внимательно слушай, если хочешь вернуться в Микены, — ледяным тоном оборвал его я. — Я не собираюсь положить ради тебя половину своих парней. Сначала твои лучники и пращники проредят войско дорийцев. Потом пусти колесницы. Пусть пощупают один из флангов, вдруг северяне прогнутся. Но я в это не верю. Колесниц слишком мало, половину лошадей и возниц перестреляют тут же. Потом позволь Клеодаю пойти в наступление. В центр ставишь своих додонцев, они примут первый удар. Они наемники, их не жалко. Пусть понемногу отступают, пока не втянутся вот в эту лощину. Предупреди их командиров. Они отступают во-о-он до того холма. Обязательно усиль центр! Поставь там восемь… Нет! Десять шеренг! Иначе этот сброд разбежится. Пусть просто понемногу пятятся назад.
— А потом? — жадно спросил Эгисф. — Что будет потом?
— А потом дорийцы сломают строй и повалят толпой. И тогда я выпущу своих стрелков, ударю в левый фланг фалангой и сомну его. Клеодай не знает, что мы здесь. И не знает, сколько нас. Это дает нам серьезное преимущество. Если бы побольше народу было, мы могли бы их окружить и перебить всех до единого. Но увы, нас слишком мало, поэтому многие уйдут. Если тебя утешит, я пущу им в тыл своих метателей дротиков, и они превратят бегство дорийцев в дорогу смерти.
— До чего сложно все, непривычно, — потер виски Эгисф. — Я в молодости много воевал. Но тогда все как-то попроще было. Вышли благородные воины, сотни по три с каждой стороны. Подрались от души, потеряли человек семь, и на этом битва закончена. Разговоров и хвастовства на пирах потом на целый год хватит, пока какой-нибудь отпрыск знатной семьи из молодых и горячих не угонит стадо коров или не объявит своей землю, на которой работают наши крестьяне. И тогда все повторяется снова.
— Привыкай, — развел руками я. — Все вокруг меняется, и война меняется тоже. Без меня тебе не победить, к Клеодаю сбежались целые толпы всякой швали. И даже кое-кто из знати запада переметнулся на его сторону. Они уже поверили в его победу.
— С ними что делать? — испытующе спросил Эгисф. — Многие сдадутся.
— Убей, — коротко ответил я. — А потом найди и убей их сыновей. Жен и дочерей возьми во дворец и посади ткать. Не вздумай выдать кого-нибудь из них замуж. И никакого выкупа от родни. Они должны войти в твои мастерские, а выйти оттуда только на встречу с Хароном. На их землю поставишь писцов, которых я тебе пришлю. Новых басилеев из старых родов в тех землях быть не должно. Эти владения пойдут в мой личный теменос. И все доходы оттуда будешь присылать мне.