1 Данная ситуация настолько точно характеризует этих героев, что автор почти дословно воспроизвел ее из 3-ей песни Илиады.
Глава 13
В то же самое время. Недалеко от Халеба. Заречье.
Кулли сидел перед царем Бар-Набашем, одним из вождей ахламу, жуткого народа, вышедшего из пустыни на погибель всему сущему. К удивлению купца, владыка кочевого племени не производил впечатления человека, который питается младенцами. Напротив, лицо его казалось благообразным и умиротворенным, а глаза смотрели с благожелательным интересом. Царь неплохо говорил на языке амореев, который Кулли знал, а его уста никогда не покидали необдуманные слова. И не скажешь даже, что это его воины прямо сейчас разоряют города Заречья.
Царь Бар-Набаш правил немалым племенем, которое пасло свои стада между Халебом и Каркемишем, прогнав оттуда крестьян, что жили там когда-то. Словно ненасытная саранча, арамеи заполонили все земли от Ханаана и до самого устья Евфрата. И откуда только их взялось столько?
Кулли огляделся по сторонам. Полотняный шатер, сотканный из шерсти коз, стоит на деревянных столбах, а его задняя часть прижимается к отвесной скале. Пол устилают циновки, покрытые вытертыми коврами. Роскошная мебель, явно взятая в разоренных городах, и бронзовые светильники, взятые там же, украшают своей чужеродностью аскетичный интерьер. Только оружие здесь богатое, оно резко выделяется на фоне окружающей его простоты. Кулли не о чем было беспокоиться в этом страшном разбойничьем логове. Тот, кто переступал порог шатра кочевника, становился его гостем. И тогда, что бы ни случилось, хозяин будет защищать его даже от своих соплеменников. Впрочем, этот порог когда-нибудь все равно придется переступить, чтобы покинуть сей гостеприимный дом, и для этого вавилонянин привел с собой сотню критян и почти не взял никакого товара. Так меньше соблазна напасть.
— Интересные вещи ты предлагаешь, царский слуга, — сказал Бар-Набаш, любовно поглаживая копье, поднесенное ему в дар. Ему поднесли еще и ожерелье из янтаря, но его арамей, едва взглянув, отослал на женскую половину, которая располагалась тут же, прямо за тканой занавесью. Старый воин был совершенно равнодушен к бабским цацкам.
— И очень выгодные вещи, царь, — умильно заглядывал ему в глаза Кулли. — Ты станешь самым могущественным владыкой в этих местах.
— А что помешает мне взять твой Угарит и самому держать этот путь? — победоносно взглянул Бар-Набаш на купца.
— Море, — лицо Кулли приняло жесткое выражение. — Никто не пустит тебя на море, а без него этот путь мертв. Прямо как сейчас. Ты разграбишь город, который уже разграбили до тебя, и на этом все! Ты получишь горсть фиников там, где можешь снимать урожай круглый год. Ты не похож на человека, царь, который зарежет барана, когда ему понадобится шерсть. Ты острижешь его и будешь стричь дважды в год, как делал твой почтенный отец и не менее почтенный дед.
— Если Угарит станет моим, твой хозяин все равно будет со мной договариваться, — усмехнулся аморей. — Ведь ему нужен путь на восток. А я дам ему этот путь.
— Если ты возьмешь город моего господина, — покачал головой купец, — это будет означать войну. Не сейчас, так потом. Он ни за что не станет иметь с тобой дел, и никогда тебе этого не простит. Товар пойдет через княжества Тархунтассы. Там прямо сейчас наместники великого царя заканчивают делить власть. Мой господин поможет одному из них, и тогда он, а не ты, позволит нашим товарам идти в Каркемиш. Уверяю тебя, князья севера передерутся за эту честь.
— Хм, — глубоко задумался Бар-Набаш.
Он, кочующий по небольшому клочку земли, никогда не мыслил так масштабно. Налететь и ограбить — это ему было понятно. Но теперь перспективы, которые открывал перед ним этот худой вавилонянин с обтянутыми обветренной кожей скулами, сулили немалые возможности. Воистину, Бар-Набаш был мудр и дальновиден.
— Я возьму себе Эмар(1)! — припечатал вождь. — А еще Мари и Терку, когда войду в силу!
— Но ведь Эмар разорен дотла! — удивился Кулли.
— Да плевать, — усмехнулся Бар-Набаш. — Так даже лучше. Я дам покой той земле, и людишки набегут снова. И этот путь на несколько недель короче, чем через Каркемиш. Он позволит твоим караванам обойти царство Ашшур, которое вновь поднимает голову(2).
— Твоя мудрость не знает границ, царь, — Кулли совершенно искренне склонился перед кочевником. — Остался еще один важный вопрос. В двух месяцах пути к югу отсюда водится огромное животное с горбом. Его пасут тамошние люди, живущие в оазисах с пальмами.
— Я слышал о таком звере, — кивнул вождь, — но никогда не видел его сам. Зачем он тебе? Разве шерсть и молоко коз хуже?
— Это приказ моего царя, — виновато развел руками Кулли. — Он велел мне купить полсотни голов.
— И сколько он готов заплатить? — прищурился Бар-Набаш.
— Мину серебра за каждого, — ответил Кулли, — и полмины за молодняк.
Вавилонянин даже зажмурился, называя несусветную цену, равную целому стаду быков за одного верблюда. Но он и сам понимал, что пригнать полсотни голов через земли, объятые вечной враждой племен — задачка не из легких. Скорее всего, животных просто будут перепродавать от одного рода к другому, пока стадо не придет сюда.
— Ты все получишь, — протянул руку вождь. — А когда я получу мое серебро?
— Я сам заберу скот в Эмаре, — ответил Кулли. — Через год. У меня нет с собой столько, да я и не отдам оплату вперед. Прости меня, царь, если я тебя обидел недоверием. Но ведь и цена огромна, согласись.
— Через год, — кивнул Бар-Набаш. — Я пошлю гонца к старейшинам племени иври(3). Они ведут дела с теми, кто живет на юге. И сами иногда пасут там свой скот. Они не откажутся заработать. Если через год не привезешь мое серебро, я приду и возьму его сам, в Угарите. Так и знай, слуга морского царя.
Анхер торопливо ел просяную кашу, не чувствуя вкуса. Его мысли были далеко отсюда. Рядом, на глиняной тарелке лежала жареная рыба, источавшая невероятные ароматы зажаристой корочки, но он и их не чуял. Нефрет сидела рядом, подперев щеку рукой, и любовалась тем, как он завтракает. Она понемногу втягивалась в новую жизнь замужней женщины, обходясь всего-то одной служанкой. Если бы узнали подружки из Пер-Рамзеса, вот пересудов было бы…
Анхеру никогда еще не жилось так тяжело, как сейчас. Но и так хорошо не жилось тоже. С одной стороны, он взялся за неслыханную по сложности задачу, а с другой — он почти ни в чем не знал отказа. У него было несколько каменщиков из Угарита, но они были непривычны тесать мрамор, как и он сам. Глыбы белого с золотистыми прожилками паросского камня привозили кораблями в порт, где их сгружали десятки человек. А уже потом Анхер осматривал каждый из них, решая, куда его отправить.
Лучшие куски мастер отбирал для статуи бога, которую уже начал возводить. Ее не сделать цельной никак, слишком малы глыбы мрамора, что могут здесь перевозить по воде. Те суденышки, что имеются в наличии на Сифносе, не идут ни в какое сравнение с огромными баржами, плавающими по Нилу. Потому-то статую придется собирать на железных штырях, потом полировать наждаком с Наксоса, а затем мельчайшим вулканическим пеплом с острова Фера, скрывая стыки. И, откровенно говоря, Анхер все свои силы бросил именно на нее, на статую. Он и сам не мог себе признаться в том, что настолько тщеславен. Он мечтал увидеть восхищение на лицах людей еще до того, как стены храма навсегда закроют созданную им красоту. Грех это перед лицом вечных, но господин сказал, что власти египетских богов на этой земле нет. И нет их глаз. А раз так, то и тщеславие мастера не будет наказано. Когда бог Тот взвесит после смерти его грехи, сравнивая их с тяжестью птичьего пера, то именно этот грех не ляжет на весы истины.
Анхер улыбнулся, мечтая, как проведет бессмертную сущность, а потом притянул к себе жену, налюбоваться которой не мог до сих пор. Он ласково потрогал ее щеку, потерся носом о ее носик и прошептал ей на ушко.
— Возлюбленная моя! Ты радость моего сердца! Ты моё пиво, мой хлеб, моя одежда! Без тебя я томлюсь(4).
— И ты мое пиво, — прошептала Нефрет, сердце которой понемногу растаяло. Она не смогла устоять перед ласковыми словами и подарками, что лились на нее нескончаемым потоком.
Жизнь налаживалась. Ее муж получил не только собственный дом за стеной, но и увесистый кошель из рук самого царя, и это помимо жалования. Нефрет так и не поняла значения слова «подъемные», как ни старалась, но то серебро пересчитала сама, внимательно рассматривая каждую монету. Выходило так, что это даже по столичным меркам было весьма существенной суммой, а потому самая чистая и светлая любовь накрыла девушку с головой.
— Я побежал, — торопливо сказал Анхер, схватив со стола горсть оливок. — Меня каменщики ждут.
— Почему ты время спешишь? — расстроилась Нефрет, на которую накатило вдруг игривое настроение. Пока муж ел, она невзначай поглядывала в сторону спальни, где поставили новую кровать, сбитую из настоящих досок. Старая, по обычаю сделанная из рамы с натянутыми кожаными ремнями, не выдержала напора молодости и приказала долго жить.
— Это же фенху, а не истинные люди! — поморщился ее муж, который, как и положено настоящему жителю центра мира, нипочем не отличил бы финикийца-фенху от аморея. Он презирал их совершенно одинаково.
— И что с того? — сморщила тоненький носик Нефрет.
— Они все дикари и неумехи, которым не светит доброе посмертие, — гордо выпятил грудь Анхер. — Если бы у меня в Пер-Рамзесе были такие каменщики, поверь, моя палка ходила бы по их спинам день и ночь.
— Тогда иди, конечно, — с сожалением ответила Нефрет, отложив семейные радости на поздний вечер. — А я возьму свое вязание и в гости схожу.
Она уже сдружилась с Анат, сестрой царского тамкара Рапану. И даже слабое знание языка ей не мешало, ведь девушка говорила с каждым днем все лучше и лучше. Здесь, на крошечном острове, все общались на ахейском, и порой только дома вспоминали родную речь. Говоры лелегов, карийцев, критян, пеласгов, амореев, хананеев и лувийцев понемногу вливались в здешнее наречие, превращая его в какой-то новый, ни на что не похожий язык, обогащавший друг друга разными понятиями.