— Офрионей погиб? — нахмурился Париама. — Когда?
— Вчера, — на круглом лице Кассандры не дрогнул ни один мускул. — Гектор договорился с данайцами. У них перемирие на три дня. Похоронят павших.
— Это я и сам знаю, — брюзгливо ответил Париама. — А вот про Офрионея он мне ничего не сказал. Как думаешь, почему?
— Потому что отряд из Кабеса уходит домой, — пояснила Кассандра. — И это уже не первый союзник, который покидает нас после смерти своего государя. Скоро в Вилусе не останется царей, они все будут похоронены тут.
— Никто не хочет сообщать мне плохие вести, — горестно вздохнул Париама и придвинулся поближе к очагу, протянув руки к самому огню. — А что там делает мой зятек? Недооценил я его, надо было тебя тогда послушать! Он, получается, и людей своих сохранил, и Дарданию разорить не дал.
— Он сегодня с утра данайский корабль утопил, который за едой на Лемнос пошел, — продолжила Кассандра. — Я сама со стены видела, стадий десять от берега всего. Он сначала ему бок пробил, а потом огнем спалил. Ни одному гребцу спастись не дал, перетопил всех до единого. Данайцы за ним бросились, а он ушел играючи. И сделал он это так… Не знаю, как и сказать… Как будто глумился над ними.
— Это ты верно подметила, дочка, — понимающе кивнул Париама. — Глумился. Он так их воинского духа лишает, чтобы и не думали, что уйдут отсюда без его дозволения. Хитрая сволочь зятек мой. Проглядел я его, ох проглядел! Надо было около себя его оставить. Что же ты, дочка, не смогла настоять тогда.
— Чтобы ты опять меня дурой прилюдно назвал? — Кассандра обиженно поджала губы. — Мои слова вообще никто, кроме Энея, всерьез не воспринимает. Я по твоей милости, отец, уже в посмешище превратилась. Потому-то и замуж не брали столько лет.
— Ладно, что ты разбухтелась, как старуха, — поморщился Париама. — Я же тебя сейчас слушаю. Продолжай!
— Пленные говорят, в лагере данайцев голод начинается, — сказала Кассандра. — Кораблей с едой уже давно нет. Скоро они свои ремни варить будут.
— Мы тоже этим вот-вот займемся, — хмыкнул Париама. — Все вокруг от голода пухнут. Один только Эней жрет от пуза, грабит острова и торгует со всем миром. И ведь он царского рода муж. Зачем ему сдалась торговля эта? Он же мальчишка, должен о войне думать. И как я мог быть так слеп!
— Он слишком молод, отец, — примирительно сказала Кассандра. — Потому его вид обманчив. Я сама побаиваюсь его. Эней такой странный… И его суждения необычны. Я долго размышляла над каждым его словом, и почти всегда убеждалась, что он прав. Ни ты, ни я никогда не думали так, как он. Взять и отказаться от колесниц, наследия предков! Сравнять благородного воина с мальчишкой, едва взявшим в руки лук. На такое не каждый способен.
— Я вот точно не способен, — недовольно проворчал Париама. — Меня бы колесничие в клочья разорвали, а ему это как-то с рук сошло. Скажи, девочка моя, почему он не приходит к нам на помощь? Мне кажется, я уже знаю ответ на свой вопрос, но очень надеюсь, что ты меня разубедишь. Уж больно тот ответ плох для нас.
— Не разубежу, отец, — покачала Кассандра головой, на которой короной были уложены косы, перевитые лентами. — Ответ прост. Царь Эней хочет победить в этой войне.
— Он хочет, чтобы мы победили в этой войне? — пристально посмотрел на нее Париама. — Ты же это сейчас сказала?
— Нет, не это, — горестно покачала головой Кассандра. — Он хочет победить один. А мы должны проиграть. Ему больше невыгодно договариваться с нами. Он будет повелевать теми, кто останется в живых. Впрочем, если тебя это успокоит, данайцы должны проиграть тоже. И ты знаешь, пока у него всё получается. Ждать осталось совсем недолго, отец. Война закончится ровно в тот день, когда опустеют пифосы в Трое, и будут сварены все ремни. То есть через пару недель.
Глава 17
Год 1 от основания храма. Месяц десятый, не имеющий имени. Дардания.
С едой в этих землях довольно скверно, но все же лучше, чем у воюющих сторон. У меня предостаточно серебра, и я покупаю зерно и рыбу на фракийском берегу, куда война не дошла. Наемники текут в Дардан с обеих сторон Пролива, и их тоже надо кормить. Великие боги! Когда я сделаю то, что задумал, мне ведь придется срочно уводить отсюда армию, иначе она вконец разорит эту несчастную землю.
Отряд конных лучников день и ночь кружил вокруг Трои, истребляя ахейских фуражиров. Справедливости ради, надо сказать, они там бились не одни. Все цари страны Вилуса до единого стерегли дороги, идущие к их владениям. Воевать за хитреца Париаму некоторые из них не желали, но защищать свое собственное зерно были готовы со всем пылом. Кольцо вокруг Трои сжималось неумолимо. И в том кольце еды уже не осталось вовсе.
— Элим? — обратился я к брату, щеголявшему в льняной рубахе с пурпурной отделкой и в широких штанах, подшитых кожей. Никто уже и не вспоминал, кто его мать. Он теперь сын царя, и точка.
— Да, брат, — склонил Элим курчавую голову.
— Нужно послать гонца в ахейский лагерь, отвезти мое послание. Выбери того, кто не струсит.
— Я сам поеду, — вызывающе посмотрел он на меня.
— Хорошо, — я чуть поморщился, но согласился с его решением. Сыну рабыни нужно приложить вдвое больше усилий, чем сыну свободной матери, чтобы признали его доблесть. И прежде всего это нужно ему самому, иначе комплексы гложут так, что такой воин спать не может. А я вот в таких доказательствах не нуждаюсь. Я царь и потомок царей. Я родился эвпатридом, благородным, а потому по определению отважен и мудр.
— Когда? — спросил он.
— Завтра, — ответил я. — Нужно подготовиться как следует.
На следующее утро лагерь ахейцев гудел подобно пчелиному улью. С севера прибыл отряд конных лучников, ненавистных каждому из данайцев. Уж слишком многих сразили эти мальчишки, не потеряв почти никого. Подлая война, непривычная. Они атаковали пешие отряды и уходили тогда, когда лучники успевали вздеть тетиву. А уж если лучников там было мало, то такой отряд истреблялся до последнего человека. И делалось это легко, почти играючи. Нечего противопоставить пешему воину такому всаднику. Он словно младенец перед ним.
Из конного облака, клубившего чуть дальше, чем могла лететь ахейская стрела, выехала троянская колесница на шести спицах, убранная пурпурной тканью. Вел ее знатный воин в позолоченной кирасе и в шлеме, нестерпимо сияющим на солнце. Он в одной руке держал пучок веток оливы, а другой управлял четверкой коней, чего ахейцы доселе не видели. Парой, и только парой запрягают колесницу во всем известном мире. У проклятых дарданцев и это не как у нормальных людей. Кони были до того хороши, что многие даже зубами заскрипели от злости. Такой упряжки ни у одного из царей нет, а тут мальчишка какой-то. Лет шестнадцать, не больше. Никто и не знает, кто это такой. Убить бы его и отнять все, да только богов не хочется гневить. Ветви оливы — священный знак мира. Тут чужие боги, и они свое слово держат. Протесилай, первым вступивший на троянскую землю, не даст соврать.
— Царь Агамемнон! Послание для тебя!
Мальчишка картинно, выбив колесом облако пыли, остановил коней, которые всхрапывали и недоверчиво косились на врага. Они фыркали презрительно и косили по сторонам налитыми злобой глазами. Знаменитый на всю Вилусу воспитатель коней Анхис, нынешний царь Дардана, выучил их на славу. Кони эти злее волка.
— Говори!
Агамемнон не стал баловать гонца и вышел едва ли через четверть часа. И все это время парень стоял недвижим, словно бронзовая статуя. Ахейцы, шумя и размахивая руками, обступили его, беззастенчиво щупая пурпур, обтягивающий невесомую раму колесницы. А один из тех, что решил потрогать конскую морду, завыл вдруг и зажал правую руку, на которой внезапно стало двумя пальцами меньше. Над ним хохотали обидно и хлопали ободряюще по плечам, но от коней теперь держались подальше. Пальцев было жалко.
— Эней, сын Анхиса, внук Каписа, который был сыном Ассарака, а тот — сыном Троса, в честь которого назван этот город. Царь и потомок многих царей! Владыка великого и славного Угарита, Сифноса, Пароса, Наксоса, Лемноса и иных островов! Он шлет тебе свое послание!
— Лемноса? Наксоса? Иных островов? — Агамемнон растерянно оглянулся по сторонам, словно ища поддержки. Но цари были удивлены не меньше, чем он сам. — А мальчишка зря времени не терял.
— Мой царь вызывает на бой тебя, Агамемнон! — крикнул Элим. — Если победишь ты, мой государь позволит вашим кораблям плыть за зерном. Но если победит он, то ахейское войско уйдет отсюда до следующего полудня.
— И когда же состоится этот бой? — усмехнулся ванакс.
— Когда боги дадут моему царю благоприятные знамения, — важно ответил вестник. — Но не позже того дня, как месяц вновь станет острым.
— Идет! — не раздумывая ответил Агамемнон. — Мы ждем твоего царька, мальчик. Я разорву его за ноги как козленка.
— Если ты думаешь схитрить, царь, — важно ответил Элим, — то пожалеешь об этом! Царь Эней знает все, что происходит в вашем лагере! Каждое слово и каждый вздох!
Последняя фраза была из разряда того, что называется голым понтом, но я подумал, что кашу маслом не испортишь. Просто в тот момент я даже догадаться не мог, к чему все это приведет.
Немыслимо роскошная колесница скрылась за воротами лагеря, а Одиссей вдруг прервал молчание и заявил.
— А ведь нас предали, благородные! Иначе с чего бы Энею знать каждое слово из нашего лагеря. Среди нас есть тот, кто продался троянцам.
— Ты спятил, Одиссей? — удивленно посмотрел на него ванакс. — Я всегда ценил твой ум, но такие слова нельзя бросать просто так. Если ты обвиняешь кого-то, то укажи на предателя.
— Я обвиняю тебя, Паламед! — ткнул пальцем Одиссей, и тишина взорвалась возмущенными криками.
— У тебя есть что-то, кроме твоих слов? — спросил Агамемнон, останавливая царя Эвбеи, который рвался к Одиссею с кинжалом в руке.
— Мой раб видел, как он уходит по ночам за стену лагеря, — невозмутимо произнес Одиссей. — И он слышал звон в его шатре.