— Лихо, — спокойно произнес Менелай. — Мне даже убивать его не пришлось, сама справилась. Видно, несладко тебе тут пришлось, женушка дорогая. За что ты его?
— Было за что, — глухим голосом ответила Хеленэ. — Ну, чего смотришь? Убей меня! Ты же за этим сюда приплыл.
— Не стану я тебя убивать, — помотал тот головой в бронзовом шлеме. — В Спарту поплывешь. Будем как прежде жить.
— Как прежде уже не будет, — Хеленэ искривила губы в грустной усмешке.
— Значит, как будет, — пожал могучими плечами Менелай. — Пошла! Или тебе, коза блудливая, палец отрезать для вразумления? Ты мне и без пальца сгодишься. Парни! — заорал он воинам, стоявшим на улице. — Из этого дома все добро к моему шатру тащите! Мое это! Если рабов найдете, гоните тоже!
— Да-ар-да-ан-цы-ы! Да-ар-да-ан-цы-ы! — раздался истошный вопль с улицы. — Лагерь взяли! Стражу побили! Добычу нашу на корабли грузят!
— Проклятье! Если корабли сожгут, нам конец! — Менелай повернулся и пошел в сторону ворот, таща Хеленэ за собой и совершенно не замечая ее сопротивления. Да и что может сделать слабая женщина такому воину?
— Собирайтесь! Бежим! Все в храм Тархунта! Бог укроет нас! — старый царь метался по дворцу, приводя всех своих жен и дочерей в состояние панического ужаса.
Тут и так уже понимали, к чему все идет, но вид суетливого, всклокоченного царя, который почти что потерял человеческий облик, лишило обитательниц гарема всякой надежды. Тот, кто был их защитником много лет, рвал клоками свою бороду и волосы, царапал лицо, да и вообще, выглядел, словно безумный.
— Быстрее! Быстрее! — с лихорадочным блеском в глазах бормотал Париама, толкая женщин в сторону храма, стоявшего неподалеку. — Мы небывалые жертвы пообещаем. Он защитит нас…
Толпа воющих от страха баб и детей потекла на улицу и заполнила собой небольшой храм. Там даже дышать стало нечем от немыслимой тесноты. Десятки людей прижались друг к другу и робко взирали на равнодушную статую божества. Если бы оно слышало их сейчас, то могло бы неплохо поправить свои дела. На него лились обещания неслыханных приношений: от быков и золота до первенцев, чья кровь окропит жертвенник.
— Он не слышит нас, отец, — с горечью сказала Кассандра, которая вошла в храм одной из последних.
— Он услышит, услышит… — с безумной надеждой шептал Париама, сжимая меч с золотой рукоятью.
Много, очень много лет он не брал его в руки, доверяя войну сыновьям. А сегодня они мертвы. Что же, тогда он сам защитит своих жен и детей. Эта мысль привела его в чувство, дав настоящую цель. Даже пелена безумия сошла с его глаз, и он снова стал тем, кем был всегда: хитрым и жестким правителем, не боявшимся крови. Вопли и удары приближались к храму, а Париама встал напротив входа, закрыв его собой. Вся дворцовая стража умирала сейчас на улице, позволив ему прожить несколько лишних минут.
— Уйди с дороги, старик! — в храм вошел крепкий юноша лет шестнадцати, в бронзовой кирасе и золоченом шлеме. Его длинный меч, стоивший стада быков, марал кровью каменные плиты пола. Капли стекали с его бронзовых боков, собираясь в небольшую лужицу около сандалий.
— Чего ты встал, парень? — в храм ворвался невысокий, почти квадратный воин с лицом, искаженным свирепой яростью.
— Да тут дед какой-то… — нерешительно ответил юноша. — Позор убивать такого.
Париама, услышав эти оскорбительные слова, взвыл от неслыханного унижения и бросился на паренька, подняв меч над головой. Тот небрежно, даже с легкой брезгливостью, отбил удар и взмахнул драгоценным клинком, перерубив горло старого царя. Тот схватился за шею, из которой толчками била кровь, посмотрел неверяще, а потом упал на бок. Воплей своих жен Париама уже не услышал.
— Ух ты, какая пышная! Ну-ка, иди сюда! — второй воин дернул на себя Кассандру, которая попыталась спрятаться за жертвенником, и нетерпеливым движением разорвал на ней платье. Он жадно схватил ее за грудь, да так сильно, что на нежной коже тут же проступили пятна, которые скоро нальются синевой.
— Успеешь еще, Аякс, — поморщился парень.
— Да я быстро, — плотоядно ухмыльнулся тот и небрежным ударом ладони повалил царевну на пол. — Посторожи, чтобы в спину никто ножом не ткнул.
Кассандра истошно завизжала, но воин уже возился на ней, задрав цветной ворох льняных юбок и подбираясь к своей цели.
— Да сколько же на ней тряпок! — в сердцах крикнул он, — Не найти ничего! Да раздвинь ты ноги, сука, а не то зубы выбью!
— Да-ар-да-ан-цы-ы! — раздался крик на улице. — Да-ар-да-ан-цы-ы! Лагерь взяли! Стражу побили! Добычу нашу на корабли грузят!
— Да брось ты ее! — рявкнул юноша. — Бежать надо. Потом повеселимся. Что тебя так разобрало?
— Я тебя запомнил, красивая, — Аякс с сожалением встал и потрепал рыдающую Кассандру по щеке. — Мы с тобой еще не закончили. Когда добычу поделим, моя будешь. — Он повернулся к товарищу и произнес. — Пошли, брат! Надо ванаксу сказать, кого мы тут нашли. Кстати, ты самого Приама убил. Гордись теперь.
— Да нечем тут гордиться, — скривился юноша, но роскошное золотое ожерелье с шеи убитого снял. Это ведь добыча, взятая с побежденного врага, и он в своем праве. Старик на него с мечом пошел.
— Все идет по плану! — напевал я на незнакомом здесь языке. — Все идет по плану!
Когда проломили ворота, я выдвинул свое воинство в сторону Трои и послал в разведку пару человек, ахейцев по крови. Они даже в город зашли с оружием, не узнанные никем. Что может быть более обычным, чем воин с копьем и щитом в осажденном городе. И когда войско Агамемнона подошло к богатым кварталам, храмам и дворцу, я напал на лагерь, истребив его защиту в мгновение ока. Раненые воины и полсотни охраны — не препятствие для моего войска. Ворота вынесли за пару минут, а потом начался упоительный, ничем не сдерживаемый грабеж награбленного. И осознание последнего факта погасило во мне все возможные угрызения совести. Теперь это все я имею право забрать себе и разделить между воинами. Вот только вон тех парней побью, которые возмущенной лавиной катятся сюда с горы, на которой стоит Троя, и сразу заберу.
Ахейцы строились в жидкую линию, и я только сейчас понял, во что обошлась им эта война. Да они за несколько месяцев почти половину потеряли. Передо мной стоит не больше трех тысяч человек, десяток колесниц и множество раненых, которые, качаясь, опираются на свои копья. Из ворот Трои потянулись остатки войска Париамы, которые и вовсе выглядели совершенно удручающе. Их едва ли сотни три, и они выстроились у разбитых тараном ворот, не смея спуститься вниз.
— Пеллагон! — повернулся я к родосцу. — Бери всех наемников. Центр твой.
— Да, господин, — склонился тот. — Но нас быстро сомнут.
— Не успеют, — покачал я головой. — Тебе нужно просто продержаться недолго. Абарис! Ставь свою пехоту на правый фланг. Десять шеренг. Построение «кочерга».
Ахейцы учли прежний опыт, и теперь мне не обойти их с тыла. Позади них — Нижний город, предместье Трои. В запутанной паутине его каменных ходов можно биться бесконечно долго и потерять множество воинов. Все должно закончиться быстро, убедительной победой. Таков план.
Агамемнон проскакал перед строем на своей колеснице, проорал что-то ободряющее, и ахейцы двинулись вперед. Ровные ряды, шагающие вразнобой, разномастные щиты и копья, редкие доспехи знати, которые идут плечом к плечу вместе со своими воинами. Многие из них ранены, но строй не бросают. М-да… Их энергию, да в мирное русло. Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей. Хорошо сказал поэт.
Атака прошла так стремительно, что пращники и лучники сделали едва ли по паре залпов, а потом оба войска увязли в привычной свалке, в которую моментально превратился строй.
— Рано! — шептал я себе под нос, глядя, как прогибается мой центр, набранный хрен пойми из кого. Отборный микенский отряд методично теснил полуголых фракийцев, пока фаланга на правом фланге стояла неколебимо, как скала. Оттуда слышатся яростные вопли, крики боли и хруст сломанных копий. Звона мечей не было и в помине. Есть лишь глухой стук бронзы о щиты. Здесь не фильм про мушкетеров. Бой на мечах и копьях — зрелище на редкость непривлекательное.
— Труби! — рявкнул я, когда фронт выгнулся опасной дугой, и туда устремились ахейцы. Сейчас центр держал только Сосруко и его родня, сбившись в ощетинившегося копьями злого ежа. Не разорвать строя людей, которые едят из одного котла. Я рассчитывал на этого мужика, и он меня не подвел.
Истошный переливчатый рев разнесся по полю, и фаланга сделала шаг вперед, ударив копьями. Еще шаг… Еще… Они научились главному навыку — не разрывать ряд щитов, и это все решило. Длинные копья, линотораксы, поножи и монолитный строй не оставил ахейцам ни единого шанса. Левый их фланг посыпался, внезапно став рыхлым, как квашня, а потом побежал, увлекая за собой центр. Они просто не умели так воевать.
— Конница! — скомандовал я, и из-за спин расступившихся гоплитов в затылок бегущим ударили легкие всадники, вооруженные булавами.
Они крошили черепа орущих от ужаса ахейцев, они топтали их тела, перемешивая раненых с каменистой троянской землей. И лишь еще один сигнал увел мальчишек в сторону, пока в них не полетели стрелы тех, кто уже остановил свое бегство. Агамемнон ведь далеко не дурак, и отвел уцелевших воинов в лабиринты Нижнего города. Черта с два я пойду туда. Я там половину армии оставлю.
— Агамемнон! — я выехал вперед и проскакал перед ахейским войском, ощетинившимся копьями в мешанине рыбацких хижин. — Пришла пора решить наш спор! Выходи биться! Я надеюсь, ты еще не сдох?
В мою сторону вдруг вырвалась колесница, на которой и стоял микенский царь, который правил сам. Он и возницу прогнал, чтобы тот не слышал нашего разговора. Агамемнон выглядит весьма средне. Даже этот могучий воин бесконечно устал от многомесячной мясорубки. Он изрядно потерял былой лоск. Позолоченный шлем принял не одну стрелу, а богатая кираса посечена ударами мечей. Да, он трусом не был точно и честно бился в первых рядах, как и положено эпическому герою. Только вот чего он так в плащ кутается. Тепло вроде бы еще. Не пойму…